I

Солнце на лазурном небе блестело столь же ярко, сколь и растущие повсюду померанцы. Цитрусовое амбре проникало в ноздри умиротворенно дремлющего юноши в рослом бурьяне под толщей стога сена. Владения здешнего помещика простирались вдоль реки, начиная от сей чащобы, заканчивая степью, где приток входит в лиман сравнительно невеликих размеров. Если брать во внимание конкретно оную чащу, куда чуть ли не намертво свалился этот недоросль, то не успеешь и глаз своих поднять, как твоему взору устремятся длинные палисады, на которые никто и никогда не отваживался посягать по причине их принадлежности высокопочтенному господину. Однако это не мешало одному зрелому крестьянину отстроиться на ведущем горизонте и поселиться близ него вместе со своей семьей…
Парень очухался и все его движения можно было бы назвать вялыми. Сонно зевнув, он нерасторопно встал и попятился к речонке, дабы отхлебнуть воды на голодный желудок. Молодой рассмотрел своё смазливое бледное лицо: брови утончённые, ресницы будто кручёные, узкий нос, слегка пухлые губы; стройная шея вытягивается, а голубые глаза будто налиты хрустальным свинцом. Он не принимал полноценной горячей ванны уже неделю, ибо сбежал из дому в поисках моложавых эпопей жития вопреки заветам его знатных, но строгих родителей. Всё это время он находился в пути и питался чем не попадя.
Его отец, обеспеченный сельский землевладелец, на пару с матерью принуждали его просить руки и сердца пышнотелой барышни, которая не вызывала в нём ничего, кроме отвращения и неприятия. Но она была из такой же относительно состоятельной семьи, посему что матушка, что тятька настаивали на бракосочетании, ведь таким образом, по их мнению, их сын уж точно смог бы переехать в город и стать полноценным мещанином. Никто не спрашивал его мнения, потому как на дворе начало XIX века и в головы народа всё ещё вбиты абсурдные стереотипы о долге, о безукоризненности определённых планов на жизнь.
Теперь отрок волочился вдоль ручья, к горизонту, где увидал весьма приличную хату, принадлежащую точно не бедняку. Для провинциальной местности до времен крупной урбанизации, вне черт какого-либо поселения, хозяйство того селянина выглядело довольно внушительно, что говорило о его достатке, уровень которого по правде был почти такой же, как и у прародителей юноши; к слову, вблизи дом оказался чуть менее впечатляющим, но всё же таким же роскошным. Двухэтажный с чердаком и крыльцом, выстроен из камня. Обрамления окон, включая и слуховое, встроенное в кровлю, состояли из белого винтажного булыжника, а фасад в общем обладал преимущественно холодными оттенками силикатного цигеля, не так давно внесённого в обращение. В целом, имущество смело можно назвать усадьбой, но, само собой разумеется, до усадьбы барина здешних краёв ей далеко.
Рассматривая все, хоть и примитивные, но для мало видавших глаз всё-таки прелести, в нём проснулось поэтическое окрыление. Смалу он любил захаживать в храм на одной из западных дорог большака, где пастор не иначе как чудом разглядел в нём духовный потенциал; однако больше священных писаний он любил художественную литературу, в частности прозу. Родителям он так и не сказал ни слова, но нередко он посещал одного селянина, живущего близ леса. Этот человек ездил по городам и скупал книги, а недоросль в свою очередь отдавал ему все деньги, вырученные во время жатвы, получая взамен несколько романов или сборников стихотворений.

«Из чернолесья ринусь в хату,

Уж мне-то, сударь, ось в отраду,

Усадьбы красивее кажись и нету,

Обаче не мне судить планету»

Порывы его творческой души прервали вскрики дамы, её хмуробровый муж–аграрий выскочил из сарая с вилами, а дочурка, парубку ровесница, из оконца выглянула в одночасье.
– Кыш отсюда, хлопец! – басисто гаркнул хозяин.
– Я не причиню вреда вам, господин, – совершенно невозмутимо выказал парняга. – Почему вы столь враждебны? Мне же лишь семнадцать и усы-то толком не растут.
– Не тебя мы ждали, вот только и всего. Чего надобно?
– Послушайте, меня зовут Всеволод, но прошу – зовите меня Сева. В наши тяжкие времена, тем более при такой-то усадьбе, сравнимой с поместьем нашего достопочтенного барона, всяко потребуется лишняя пара рук. Уж не соизволите дать мне кров и минимальную выплату в месяц, а я буду работать на вас каждый день недели, кроме воскресения…
Хозяин опешал. Человеку подобной старой закалки было внове наблюдать наглость таких масштабов, но в глубине души она ему определенно понравилась. Незнакомый юнец приблизился на непозволительно-близкое к чужой собственности расстояние и сам надиктовал свои условия – о такой дерзости в годы своей молодости мужику приходилось только мечтать.
– Ты смеешь приходить ко мне, человеку, хоть и не имевшему никакого почётного титула, но всё же уважаемому мирянину, и начитывать свои требования? – он на мгновение оценивающе прошёлся по юноше взглядом, а затем отставил вилы. – Что ж, это хвалебно. Никогда не видал подобной самонадеянности…
Вдруг издали послышался стук лошадиных копыт. Из-за горизонта в лучах утреннего солнца показалось трое наездников, разодетых подобно уже тлеющим в летах наёмникам из современного войска и внушительно вооруженных. Однако ними они не являлись, а напротив были разбойниками, промышлявшими грабежами и рэкетом. Пёстрые камзолы, бриджи из карминового дамаста, чёрные башмаки с серебряными пряжками…
– Прячься! – приказал господин. – Живо!
Сева послушался мужика и ринулся на его территорию. При непредвиденных обстоятельствах ему было разрешено укрыться в довольно просторном сарае по левую сторону от домины, рядом с огороженным капустником. Он увалился на кучку овечьих шкур и глянул в щель, образованную в ржавеющем металле.
– Рябинины… Эх, Рябинины, – раскатисто провозгласил один из лиходеев, потянув поводья своего коня на себя так, что тот царственно встал на дыбы. – Давненько мы к вам не захаживали…
– С каких пор неделя – это давно?.. – сердито возразил господин Рябинин, снова схватив вилы; его жена и дочь между тем оставались в доме.
– С тех самых пор, как ты взял у ростовщика гроши на покупку зерна, Володя, – сказал всё тот же, главный бандит, пока другие молча держались немного сзади.
– Не смей звать меня по имени, невежа, – бросил злостно сударь Рябинин. – Все долги выплачены с процентами, и ты это прекрасно знаешь, сучий ты сын, Изяслав.
– Верно. А ты знаешь, что мы никакого отношения к твоему процентщику не имеем. Всего-то владеем ценной информацией о наличии у тебя в сарае нескольких мешков муки и пшеничного зерна, – тут на глаза прячущегося в овине попались на глаза те самые мешки в дальнем тёмном углу.
– Наша держава прослыла как аграрный край, – говорит хозяин деловито. – Если Господь упокоил душу графа Разумовского, это ещё не значит, что вы в праве посягать на имущество мирных граждан.
– На нас законы не распространяются. Российская империя не защитит Малороссию, как и не защитит тебя…
Господин Рябинин беспокоился о безопасности своей семьи и вовсе не хотел умереть от разбойнического ятагана, защищая какие-то несчастные пшеничные семя. Но его жадная натура всё же не хотела так просто расставаться со всей добычей, посему он просто оттянул неизбежное.
– Эй, Сева, – в тотчас крикнул он. – Принеси нам один мешок муки.
У парня будто душа в пятки ушла. Он боялся этих трёх отморозков и не хотел смотреть им в глаза, но ослушаться приказом своего будущего хозяина он хотел куда меньше. Ему пришлось схватить первопопавшуюся тару. Нащупав в ней что-то рассыпчатое, он рывком закинул её на плечи, сглотнул своё колебание и уверенным шагом двинулся к калите.
– Отдай это пану Изяславу, – сказал Рябинин, когда молодчик Всеволод проходил мимо него к низкой дверце.
– Это ещё кто таков? – изумлённо спросил Изяслав, терроризируя парня взглядом. – Собираешься посватать его со своей дочуркой? Зря мы с мужиками её не оприходовали, когда она проходила через лесок, – и они втроем разразились громким смехом.
– Слушай сюда, мразь, – вне себя произнёс сударь, сделав шаг вперёд; в этот момент трясущимися руками Сева разместил тару к задней луке седла – за спину Изяслава и случайно словил звериный взгляд одного из его приспешников. – Только попробуй тронуть Злату или Зарину – пеняй на себя, я поеду в город – найму десяток искусных наёмников, либо губернаторских гвардейцев и мы выследим тебя, понял?
– Ага, но на твоём месте я бы не оставлял жену и дочь одних в доме, – тут они развернули своих лошадей и медленно начали уезжать. – Через неделю я приеду за ещё одним мешком, – добавил затем главный, уже отъехав вдаль.
Господин Владимир Рябинин отчаянно прикрыл лицо рукой. Всеволод в это время стоял, как вкопанный, провожая визитёров взглядом. Картина мчащихся на фоне рассвета лихих воителей вдохновила его на еще одно мысленное четверостишие.

«Три налётчика, село, мука,

И коло хаты я стою,

Вне себя мой государь,

А я гляжу всё вдаль»

– Вы знаете этих людей? – вопросил Сева, нарушив продольное молчанье вместе с пением птиц.
– Как мне их не знать-то, малец, – сказал крестьянин уныло. – Бродят в аккурат по околицам точно смотрители, а наш старик – Его Высочество Яков Царевский – не утруждает себя покровительством таких простолюдинов, как я. Хоть я и его давний друг, он…
– Что он?..
– Не надо тебе это знать покамест, – в это время на крыльце показалась супруга, а за ней симпатичная молодица дочь. – Говоришь, хочешь помогать мне по хозяйству? Но я ведь о тебе ничегошеньки не знаю. Не обворуешь меня часом?
– Никак нет, господин Рябинин. Позвольте произвести на вас впечатление…
– Впечатление ты, пацан, произвёл бы на меня, если закопал бы тех трёх уродцев или, как минимум, изловил того же бродячего лиса, чудом пробирающегося на мой участок и жрущего моих курей, – сударь крестьянин малость призадумался. – Но ладно, может от тебя и будет толк.

***

С того момента Всеволод устроился порученцем у Рябининых. Участок их оказался куда громаднее, чем показалось на первый взгляд. В первый день ему довелось провозиться на грядках, а под вечер пришлось убирать в хлеву на заднем дворе, где также была размещена пасека и беседка с гамаком. Юнец проделал этот долгий путь от дома родни досюда, чтобы, заручившись собственным рвением, выбиться в люди. Современникам могло бы показаться, что маяться за служением у какого-то там Рябинина – затея крайне глупая и вообще с таким успехом можно было бы остаться в родном селе, помогая отцу и матери и в конце концов, женившись на пышке, переехать жить в городские черты. Тем не менее Всеволод не желал для себя такой участи. Однажды во сне ему привиделось, что нужно идти на юг. Вчерашним вечером, увидав перед собой усадьбу, он выбился из сил где-то в траве; и ночью во сне зазвучал голос, говоривший о том, что первый ступень его судьбы находится прямо перед ним…
В семь часов вечера вся семья собралась за одним столом. Сева не хотел ужинать с ними, дабы избежать смущения перед Златой Рябининой, дочерью Владимира и Зарины, на которую он старался лишний раз не смотреть. Однако же он понимал, что лучше внедриться в новую среду своего обитания с первого же дня. Владимир пригласил его к столу и попросил взять с собой маленький табурет, стоявший в углу обширной столовой. Госпожа Зарина подала борщ с луком и кусок жирного сала.
– Ты расскажи-ка о себе, – обратилась она к нему за столом. – Откуда свалился такой к нам на голову?
– Э-м, я пришёл со стороны севера, там посёлок, – объяснился Сева, слегка покраснев. – Бегу от одного судьбоносного поприща навстречу к другому. Я покинул своих родителей, ибо они не ведают и доверился Всевышнему…
– Веруешь в Господа? – прожевав, уточнил сударь Рябинин. – Обучался при церкви небось? Я свою Злату хочу отдать в соседнюю губернию в лицей, но, чтобы слишком уж не утруждаться, пускай поступит в нашу – полтавскую, – на лице у девушки в это время нарисовалось некое стеснение.
– Да, один священник взял меня под своё крыло, но, касаемо грамотности, я души не чаю в литературе немного иного характера, отличного от церковнославянского. И мне пришлось покинуть свой собранный библиотечный схрон, впрочем, родители и так запрещали мне читать.
– Художество таких людей, как я, мало волнует, – молвит хозяин взыскательно. – Историю знаешь? О ситуации в стране наслышан?
– Знаете, нахождение Украины в объединении с Российской Империей заставило народ пробудить интерес к истории казачества через национальную самоидентификацию. После смерти Алексея Григорьевича Разумовского публикация украинских рукописей станет, дескать, более лёгкой, но её запросто собьют, извините за выражение, дранные реформы последующих императоров. Но, помяните моё слово, вскоре всё изменится и то же крепостное право будет отменено – рано или поздно.
Господин подавился от столь уверенно сказанных слов человека, которому ещё даже восемнадцати нет. Госпожа глянула на своего мужа с лёгкой ухмылкой, которая как бы говорила ему о том, что умницы среди молодого поколения всё ещё не перевелись. После этих слов интерес Златы к Севе знатно возрос. Она посматривала на него небезразлично и явно не заметила, как начала питать к нему симпатию. Ещё на дворе, глядя на него целиком поглощённого работой, она понимала, что все те юноши, так яро за ней ухаживающие на хуторах, по которым она любит разъезжать на своём жеребце по выходным, ничего не стоили в её глазах по сравнению с ним. И её интерес не спадал в течении всей последующей недели. Всеволод же, напротив – пытался делать вид, что вовсе не увлечён Златой и ему это удавалось, ведь внутри себя она мучилась вопросом, как обратить на себя его внимание…

II

Наступило воскресенье. В этот день, по договорённости с Владимиром Рябининым, у Севы выходной. Доверие сударя селянина, главы семейства, к своему подручному выросло до внушительных масштабов. Он начал уважать парня и этим воскресным утром разбудил его, спящего на подмостках в хлеву, с двумя хорошими новостями.
– Знаешь, раз ты ешь с нами за одним столом, – сказал он, неумело выдавливая улыбку, – то спать тебе с коровами, хочу сказать, как-то неправильно. На втором этаже дома есть свободная маленькая гостевая комнатка. Отныне там ты будешь спать.
Спросонья Лодя не сразу ударился в радость. Вообще, на протяжении всей недели он не осознавал, насколько огромное почтение к нему выказывает Рябинин, разрешая общаться с женой и дочерью; а надо сказать вторая новость была связана с последней персоной. Она заставила юношу утонуть в странном упоении, поскольку сегодня ему предстояло оседлать коня и отправиться в ближайшее селение вместе со Златой. Мало того, что он вверял ему свою родную дочь, так ещё и отдал некое запечатанное письмо, которое нужно было доставить одному господину прямо в руки.
На вопрос Владимира о том, каков у Севы ездовой опыт, отрок ответил, что бывало одалживал у соседа кобылку, чтобы домчаться до храма к западу от родной деревни. Его сноровка не бог весть что, но её должно хватить; в противном случае за поводья возьмётся Злата. Однако мужское достоинство Всеволода не допустило бы такого исхода, посему он всецело сосредоточился на предстоящей поездке. Рябинин вывел жеребца из конюшни по левую сторону от главного здания жилища и с особым чаянием в глазах вручил его ему. Лодя не сразу вспомнил, как правильно взбираться на скакуна, но постарался всё же не делать лишних движений. Вцепившись за седло, он моментально подтянулся и уже через пару секунд его стопы надёжно нашли своё место в стремени русского рысака. Затем он галантно подал руку своей спутнице, украдкой покланялся её отцу и в тотчас ускакал галопом за горизонт…
– Неплохо рассекаете, – отметила своим тонким голоском Злата, когда они выбрались из просёлка на большак; она глубоко наслаждалась этим моментом, ведь могла подержаться за него. – Для дочери селянина я – блестящая наездница, так что если вы вдруг устанете…
– Это намёк? – в порыве слабого ветра сатирически заломил Сева.
– Каждый думает в меру своей распущенности, я сделаю вид, что не поняла вас, – ответила она и поблагодарила Бога за то, что её всадник не увидит, как его слова ввели её в краску.
– Отец часто отпускает вас кататься одной?
– Частенько. Он не шибко за меня переживает, ибо уверен в том, что я способна о себе позаботиться. А сейчас я не одна, со мной бравый принц, кой не даст меня в обиду…
– Он говорил, что вы будете поступать…
– Я подамся в городское училище. Если вы не уловили, мой папа – давний товарищ Царевского, здешнего управителя. В юные годы они оба участвовали в некоторых битвах русско-турецкой войны и тот не прочь даровать ему сумму на моё поступление. Да что уж там, участок под наше хозяйство был подарен ним же…
– И почему он не защищает вас и вашу семью от отморозков по типу Изяслава?
– Письмо, которое мой отец поручил нам доставить, содержит информацию для подручника господина Якова Царевского, который остановился в трактире на том хуторе, куда мы сейчас так резво мчим. Батька хочет донести нашему барону сведения о логове тех разбойников, чтобы тот распорядился своею бригадою соответствующим образом…
Поместье Якова Царевского, крупного помещика и владельца сих земель, расположено близ Полтавы. Оттуда до въезда в город рукой подать. Под ответственность управителя обязано лечь дело об укрощении хищений шайки Изяслава. Разумеется, поймав его одного под каземат, вся свора разбежится – кто куда. Однако буквально день назад ситуация приняла новые обороты и за голову этого разбойника назначили не такую уж большую, но всё же ставку. Значит, всё может обойтись и без суда…

***

Наконец они прибыли на место. Это была довольно уютная деревенька; можно было бы даже рискнуть, назвав её городком. Сие поселение вовсе не из таких, кои расписывает под локации своих драм какой-нибудь пан Основьяненко, либо Котляревский. Всюду были выстроены миловидные здания, а на улицах кипела жизнь со всеми её социальными признаками. Сначала лошадь прибывших скакала аллюром, затем переключилась на шаг. Медленно проходя, Всеволод рассматривал окрестности в поисках заветного трактира, и он нашёл его. Здание, несомненно, было громаднее остальных. Над двухстворчатой дверкой висела табличка с крупной надписью – «ТРАКТИРЪ» на старославянском. Люди здесь, казалось по виду, чудаковатые, но вспоминая родимое село, любые претензии парня мигом иссякали.
Лошадь юнец подвязал к коновязи возле входа, предварительно спрыгнув с неё и столь же учтиво подав руку даме. Рядом крутилась пара распутных женщин, и он на миг ощутил себя в крупном городе, полном похоти и гнусности. И хоть здесь этого было в два раза меньше, вместе с этим ощущением он вспомнил о ценностях текущих лет.
– Не будет ли для вас бесчестьем заходить в места подобных нравов? – спросил он у Златы, возясь с коновязью.
– Моя мать была бы против, – ответила она ему, оглядываясь по сторонам. – Папаша поддержал бы её табу. Однако, они не знают в каких местах я побывала, будучи в разъездах по околицам в выходные дни.
Двери трактира отворились и в просвете показалась молодая пара. Все постояльцы, только мужчины, не считая шлюх, пронзили девушку взглядом. Здесь каждый разбился в небольшие сборища, занявшие круглые деревянные столы. Они распивали бутыли жжёнки, играли в преферанс и пели «Солдатушки». Севе стало противно от тутошней атмосферы.
– Две кружки эля, будьте добры, – запросил он за прилавком, отдав на всё про всё несколько серебряных рублей, вырученных у Рябинина авансом за прошедшие шесть дней.
Трактирщик презренно посматривал на Злату, а Сева презренно посматривал на трактирщика. Юнец добавил ещё пару рублей и снял комнату на двоих. Они чокнулись, не сказав ни слова, выпили и уединились подальше от ненасытных глаз. Снятое на весь день помещение не блистало роскошью. Здесь была лишь одна малая кровать, но что спать, что пробовать подружку в качестве наездницы он не собирался. Возможно последним он бы и занялся, учитывая её соглашение, но не сейчас, ибо сюда он прибыл ради доставки письма о насущной проблеме местных, в частности самого сударя Рябинина.
– Оставите меня здесь? – невинно вопросила девица, усевшись на кровать в позе, отожествляющей её голос.
– Придётся, – проронил парень и вместе с этим услышал странные возгласы на улице. Он кинулся к оконцу, задёрнул шторку и увидал в переулке нелицеприятное зрелище…
Сразу было ясно, кто эти трое мужланов, терзающих безобидного старика. Изяслав и двое его лакея. Что касается старика – это был тот самый господин, коему и поручено доставить письмецо. Лодя узнал его, наблюдая сверху, по вышитому воротнику и тёмной рубаке, походящей на косоворотку.
– Как там при дворе Царевского, а? – в притеснениях слышал бедный старик, постоянно подвергаясь несильным ударам. – Твой бумажник наверняка разрывается от жалованья. Гони его сюда!..
– Ждите меня здесь, – бросил Сева Злате и в тотчас покинул комнату, вышел в кабак и так же быстро покинул его через главный вход.
Он не знал, как поступить. Стало быть, служитель помещика сам терпит геморрой простого народа в лице вот таких вот разбойников, как Изяслав. Но что может сделать семнадцатилетний паренёк? В его грёзах он вожделел отличиться, поймав преступника; получить натуральное вознаграждение от Златы, а затем по замолвленному словечку Рябинина и спасённого ассистента попасть к достопочтенному Царевскому на должность счетовода, ибо математика Севе давалась ничуть не хуже литературы. Дилемма зародила в нём очередной стих.

«Да как я смею – медлить?..

И честолюбие властно усмирять,

Давая шанс на славу въедлить,

И перед тремя поганцами, робея отступать!»

Поблизости нет никого из законников. Вершить правосудие вручную – было бы вполне возможной затеей, но только лишь за имением хоть какого-нибудь оружия. «Был бы однозарядный ствол, – думал наивный Всеволод, – я бы мог вызвать Изяслава на дуэль. Он не воспримет это всерьёз и расслабиться, дав мне шанс прервать его жалкое существование». Однако же прячущаяся в нём трусость всё равно не дала бы ему отважиться на столь храбрый поступок. Он слишком молод и цепляется за жизнь.
Другого выхода, кроме как заручаться помощью более зрелых, он для себя не примечал. Прямо у дверей паба он сорвал плакат о розыске с зарисовкой буйной физиономии Изяслава и ворвался обратно внутрь. Он стал размахивать ним перед всеми и кричать о том, что, если сейчас же собраться всем вместе, можно на раз-два прижучить опасного преступника. Спустя многочисленные призывы, двое небезучастных мужланов, правда уже слегка поддатых, вышли наружу, чтобы разобраться с бандитами, а остальные продолжили заседать как ни в чём не бывало. Награда за Изяслава была не особо большой – составляла около двух сотен рублей, (а в начале XIX века эта сумма равнялась около ста пятидесяти грамм золота) посему никто не хотел рисковать. Никто, кроме тех двух пьяных безумцев. Сева бросился за ними, но вдруг Злата появилась посреди кабака и потащила его обратно в комнату. Из-под юбки она достала самый настоящий кремниевый пистолет.
– Мать вашу! – от удивления завопил Сева. – Да ты не девушка, а мечта, – он забыл о такте приличия и на кураже перешёл на «ты». Выхватив ствол, он убедился, что тот заряжен. Как-то раз он ездил с тятькой на стрельбище. Это было сравнительно недавно – в прошлом году, когда ему было шестнадцать. Они стреляли по полукруглым мишеням на природе. Тех знаний ему хватило ровно настолько, сколько понадобилось бы для одного фартового выстрела…
Всеволод действовал как на дрожжах. Неистово открыв окно, он максимально высунулся наружу вместе с туловищем. Злата воспользовалась шансом прикоснуться к нему ещё раз и обхватила его ноги обеими руками, дабы придержать. Трясущимися руками он направил дуло на голову Изяслава. Тот стоял прямо под их окном. Подоспели мужики и остервенело кинулись на бандитов с кинжалами. Бандиты вытащили мечи. Больше нельзя было медлить. Юноша скривился от напряжения, мышца его указательного пальца дрогнула и раздался выстрел. Глава нечестивцев слёг в агонии…
Все сбежались на шум и обнаружили двух приспешников, заколотых стилетами пьянчуг, и кряхтящего от боли Изяслава, павшего от точного выстрела из пистолета. Толпа была неизмеримо огромной. Казалось, скопление состояло из всех жителей этого не шибко большого городка. Сева отдал ствол Злате и протиснулся через людей. Рядом с телами отморозков в холодном поту забился к стенке служитель Царевского. Он кусал ногти.
– Полагаю, это письмо более не актуально, – сказал ему парень, рачительно поднимая на ноги и вручая текст с печатью. – Но всё же передайте его и скажите сударю Якову Царевскому, что Изяслав пал в первую очередь от руки Всеволода Северова, дочери его господина – Златы Рябининой и, конечно же, граждан хутора Заморского…

III

По возвращении домой, Злата распиралась от нахлынувших впечатлений. Она бросилась к отцу и матери, да начала рассказывать им, как волей случая Севе удалось подстрелить Изяслава. До Рябинина всё доходило очень долго, ибо он не мог поверить в такое удачное стечение обстоятельств, но опустим тот факт, что он не знал о том, что у его дочери при себе есть оружие кавалерийского образца. Она выиграла его в карты у какого-то удалого вояки в дальнем хуторе.
Юнец скромничал: он отвёл коня в конюшню и покормил его, пока Злата пересказывала события, произошедшие в Заморском. Её папаша наотрез отказывался верить в столь абсурдную историю. Он подумал, что Сева и Злата решили над ним подшутить. Однако, когда на завтрашний день к трём часам дня прибыл посыльный, Владимир резко переменился в лице. Этот человек пришёл от Якова Царевского, барина здешних земель. Служитель, вернувшийся из хутора Заморского, передал ему все слова и помещик удостоверился в них, когда самолично сжигал трупы разбойников близ сего городка.
– Это что, правда? – весь красный, словно вишня, задал сударь Рябинин, выбросив сапу прочь.
– Почаще доверяйте своей дочери, господин, – вымолвил Лодя, сжимая в руках весточку от достопочтенного лица, и подмигнул стоявшей позади Злате.
Все с неизмеримым любопытством окружили парня. Он распечатал письмо при свете дня и внимательно вчитался в текст. Вслух он стал пробегать глазами строки, написанные изящным почерком пана помещичьего писаря при фольварке Якова Царевского.
«Дражайшего милсдаря – Всеволода Северова, зазываю к себе на имение за выселком, основанном на большаке, что ведёт ко въезду в Полтаву. Сегодняшним утром я посещал Заморское, потому как вчерашним вечером получил вести о неожиданной кончине коварного мародёра, так рьяно терзавшего жителей сих краёв. Мой подручный, убереженный вами от его напасти, передал мне ваши слова, и они подтвердились молвой, прошедшей непосредственно в самом Заморском. Обобщая вышесказанное, я с удовольствием посмотрел бы на вас, посему явитесь ко мне до конца этой недели.
P. S. : Прошу также сообщить моему другу – сударю Владимиру Тимофеевичу Рябинину, что я не забыл его поддержку, оказанную мне в военные времена, и готов выделить все нужные средства на поступление его дочери в училище среднего класса. Сице, уже к осени она сможет поселиться в городском общежитии…»
Рябинин расплылся в поражённой улыбке. Он в тотчас отставил работу на участке и помчался в дом. Вернулся уже с бутылкой пшеничной водки, двумя рюмками и банкой малосольных огурцов. Поставив всё это дело на садовый стол из белого древа с прибитыми скамьями, он пылко поцеловал жену. В этот момент Сева милостиво осклабился на Злату и, пользуясь всеобщей отрадой, позволил себе обнять её в присутствии родителей.
– За это дело надо тяпнуть, – сказал затем господин Рябинин; он налил себе и парню по пятьдесят грамм.
Они пили до вечера, позабыв о работе на участке. Лодя ни разу не пил спиртное подобной крепости, но зачем-то пытался не кривиться после каждого залпа. Наверняка, чтобы создать впечатление тёртого калача в этих делах. Впрочем, в отличии от своего собутыльника, который уже скоро напился и стал пересказывать две битвы русско-турецкой войны, в которых ему удалось поучаствовать на пару с Царевским, он выпил сравнительно мало – всего пару рюмок.
– Мне было двадцать шесть, – клюя носом, рассказывал неразборчиво Владимир Рябинин под вечерний стрёкот сверчков. – Представь себе, двадцать шесть. Я был в полку Суворова Александра Васильевича, царство ему небесное. С эскадрой британского адмирала мы штурмовали Очаков. Турки бились до изнурения, но мы взяли крепость. Я никогда не забуду: тысячи потерянных товарищей, крови столько, что, казалось, уж скоро весь наш флот сможет плыть по ней, как по морю…
Парень слушал скребущие психику повествования ветерана с чудовищным интересом. Однако же Рябинину свезло: на пару с Царевским он получил лишь несколько незначительных ран в то время как многие из его соратников погибли в муках. Теперь он имеет льготные права и специальную выплату, но ничего из этого не залечит травмы, заключенные в его тягостных воспоминаниях. Он неустрашимо защитил бы семью и свои мешки с крупами, вступив в бой с тем же Изяславом, но чёрта с два он стал бы рисковать, ибо после пережитого в молодости больше всего он стал ценить жизнь.

***

Они разошлись по койкам. Одно время повсюду стояла кромешная тишина, но, когда Рябинин пьёт, он спит крепко и громозвучно храпит. Сева укрылся одеялом в своей кровати на втором этаже, но сдаётся он пока не собирается спать. Во тьме он посматривал на дверной проём, где вскоре появилась утончённая фигура…
Злата. Она пришла «навестить» его, когда настенные ходики пробили ровно полночь. Он рассмотрел её вдоволь ещё в корчме, покамест она сидела на краю той кровати – вся такая из себя очаровательная, но в то же время поистине простая. Хоть в его комнате и было темно, он то и дело держал её образ в голове.

«Белокурая мадонна, румяные щёки,

Изумрудные глаза, изнеженные руки;

Вот кто дама, а не та пышка на моём пороке,

Вот, чьей любви я вожделел бы – и вовсе не от скуки»

По сути эта близость прослыла для него первой. Однако после инцидента с Изяславом, в снятой комнате они ещё какое-то время потешили друг друга прелюдиями, которые ни к чему не привели, ибо Сева дал заднюю, сославшись при этом в своих мыслях на собственную опрометчивость. Свою робость и неуверенность ныне он погасил лёгким алкоголическим дурманом. Он жаждал её и гордился тем, что смог обольстить её столь быстро – всего спустя неделю после фактического знакомства.
– Так странно, – говорила она вполголоса, лёжа на его груди. – Мы знакомы всего неделю, а такое чувство, что я знаю тебя уже целую вечность…
– А если серьёзно, без пафоса, каково это – лишаться чести каким-то внезапно свалившемся на голову чужаком? – спросил он в ответ на её размышление.
– Да какая там у меня честь?.. – вздохнула она. – Я – дочь простолюдина, хоть и весьма небедного.
– Твой отец – отставной военный, ты вовсе не плебей, – сказав это, он поцеловал её в лоб.
– Это не делает из него дворянина, ни куда уж тем более – человека доблестного. Если бы мы по чистой случайности не обуздали бы тех обирал с Изяславом во главе, он бы и дальше продолжал кормить его шайку мешками с добром. Потом снова бы занял денег у ростовщика, купил новые, расстался с ними и так по накатанной. Но радует то, что выродки так и не успели вернуться за следующим мешком…
– Прекрати осуждать папашу, лично ты обладаешь всем, чем нужно и даже большим.
– Ты так и не сказал, что имел в виду тогда, в трактире, сказав, что я не девушка, а мечта, – она сменила позу, облокотившись на локоть и уставилась на него в темноте в ожидании ответа.
– Ничего такого, – сухо проронил он. – Ты же знаешь, ты не будешь со мною счастлива. Я стремлюсь к другому: хочу построить карьеру, обрести доход и найти себя в творчестве. Да и потом, несмотря на свои ощущения, факт остается фактом – ты меня совсем не знаешь…
– Пан Царевский возьмёт тебя к себе, – огорченно пролепетала она. – Мы больше не увидимся… так и закончится наша недельная история любви. Ты пробыл здесь буквально седмицу, папа успел заплатить тебе за помощь по дому всего один раз.
– Ты переедешь учиться в город, я буду ездить к тебе.
Когда на улице начало расцветать, Злата покинула комнату Севы и вернулась к себе. В коридорах она чуть не пересеклась с матерью, которая по каким-то причинам бодрствовала. Пришлось остаться в тени угла и выждать того момента, когда госпожа Зарина Рябинина, зевая, покинет уборную и ляжет обратно в постель.

***

Проспав ещё пару часов, Всеволод поднялся, застелил свою кровать и спустился в столовую, где в сборе была уже вся семья. Злата выглядела полусонной. Рябинин хлестал холодную воду с раковины. От него попахивало перегаром. Юнец присоединился к ним, чтобы позавтракать перед своим отъездом.
– Как ты, Севка, – вдруг обратилась к нему Зарина Рябинина за столом, – снял напряжение перед своей отлучкой?
Парень неверно истолковал вопрос сударыни и подавился куском варёной курятины. В это время он заметил, как Злата поддавила смешок и её лицо приняло пунцовый оттенок.
– В каком смысле? – наконец уточнил он.
– В каком, каком… в прямом, я спрашиваю: как ты, выспался или нет после попойки-то? – изъяснилась госпожа Рябинина; и Лодя облегчённо выдохнул, а затем сказал, что планирует уходить на аудиенцию в полдень.
Наступило время расставаться. Рябинин вручил парню пятьдесят рублей на покупку лошади. Он предложил ему сделать крюк на север – через конюха, живущего на выселках – не так далеко от хутора Кольцевого. Сева подумал, что это неплохая идея, ибо таким образом ему будет по пути ещё и навестить своего пастора в церквушке к западу от родной деревни.
Молодого проводили за калитку. Он крепко пожал руку Владимиру Тимофеевичу, а затем поцеловал руку его жены, а также дочери. Ручку последней он целовал на секунду дольше. Кроме того, после этого, когда он кланялся всем персонально, поклон Злате был гораздо ниже и почтительнее двух других. Он также заметил, что она впала в лёгкое уныние, однако точно знал, что видит её далеко не в последний раз…
Пообещав написать весточку, либо вернуться к следующей недели – в зависимости от того, что хочет предложить юноше достопочтенный Яков Царевский, пешим шагом он отправился в путь. Шёл в сопровождении своих мыслей о будущем, любуясь просторными урочищами. Слушал течение ручья, пение птиц. Вкушал чистые запахи зелени. Здоровался с каждым мимо проезжающим случайным господином.

***

Как-то, проходя через лесок, он приметил небольшой лагерь с костром. Там сидело около пяти мужчин, разодетых и вооруженных, как люди Изяслава. Сева предположил, что это и есть его последователи, посему постарался поскорее удалиться отсюда. Стараясь не обращать на себя внимание, краем глаза он всё же будто заметил, что один из них увидал его и стал двигаться в его сторону. Тогда парень рванул, что есть силы…
Бандиты не стали бы тратить на мелкую рыбёшку своё время и энергию, поэтому уже скоро путник замедлил шаг в тяжелой отдышке и вернулся к прежнему ритму хождения. Через полчаса он вышел к озеру далеко за несколько километров от той чащи и решил искупаться. Он оставил свою одежду на камнях. Его белая рубашка и хлопковые штаны уже вдоволь износились, а побег из дому вершился спонтанно, посему никакой сменной одежды у него при себе не было. Рябинин предлагал ему взять что-то из его гардероба на вырост, но полученной на днях платы от него до кучи хватило бы и на новые вещи помимо коня, так что он отказался, объяснив это тем, что планирует прикупить себе что-нибудь в дороге.
Наконец странник проходил через местечко, где расположился конюх. Он предлагал ему своих лошадей. По его словам, каждой не больше десяти лет. Всеволод остановился на грациозной чистокровной арабской кобыле чёрного окраса. Её возраст достигал восьми лет, посему цена оказалась, дескать, пониженной на фоне остальных, но конюший всё равно заломил за неё кучу грошей. Юноша увидал в этом возможность попрактиковаться в навыках красноречия и бартера.
– Сто рублей, не меньше, – отрезал твёрдо дилер.
– Дам за неё пятьдесят, – в ответ бросил клиент.
– Ты свихнулся, хлопец? Её и так по-хорошему за двести рубасов впаривать стоило бы, так что я оказываю тебе особенную услугу.
– Дам полтинник и так уж и быть почищу ваших лошадей. Слишком уж мне понравилась кобылка. Да и потом, я еду к нашему помещику – пану Царевскому. Разве не стали бы вы продавать за бесценок лошадку человеку, схоронившего опасного грабителя – Изяслава?..
– О всяких этих ваших Изяславах плохо наслышан, до меня мало вестей доходят. Но раз на фольварк к пану путь держишь, то ладно. Чисти коней.
Сева справился за час. Он попотел, но зато сэкономил целых пятьдесят рублей. Ровно сотни он всё равно не имел, а лошадь уж больно сильно понравилась ему. Как бы там ни было, к трём часам дня он оседлал лошадь и был уже на полпути от церкви. Кобылку решил назвать в честь той барышни, на которой жаждали женить его родители.. Всё равно, единственное, что было в ней особенного и ему нравилось, так это отборное имя. Прямо как у матроны, как бы парадоксально это не звучало. Фульвия…

IV

Храм не был слишком уж огромным сооружением. Своей архитектурой он походил более всего на Свято-Троицкий собор, что в Новомосковске. Белейшие стены, бирюзовое кантование и позолоченные верха. Каждое воскресенье на протяжение вот уже семи лет Северов Сева посещал здешнего духовника, частично сыгравшего роль его наставника. Отец Авдей обучал его чтению, грамоте, письму и церковному пению. Он многим обязан ему.
Три раза перекрестившись, юноша отворил массивную дверь и попал в кафоликон. Здесь ставили свечи за упокой несколько прихожан. Было тихо и каждое ними сказанное ненароком слово будто обретало тут какое-то магическое значение. Лёгким шагом Всеволод пересёк залу и проник в Святую Святых, где хранились Скрижали Завета, а также мощи Святого Иннокентия. Там он и нашёл молящегося настоятеля Авдея – простецкого священника с длинной седеющей бородой и добрыми глазами собаки.
– Мир Вам! – сказал негромко Лодя, дождавшись пока батюшка закончит мольбу.
– И духу Твоему, сын мой! – ответил Отец Авдей, добросердечно улыбнувшись. – Тебя не было две недели. Твоя мать была здесь на службе позавчера. Говорила, что ты внезапно куда-то исчез. Что произошло?
– Я пустился в странствия, отец мой, – говорит Сева сдержанно. – Последнюю неделю я работал на одного крестьянина, а потом вдруг чудом мне удалось впечатлить государя Царевского, и его гонец доставил мне письмо с просьбой прибыть к его вотчине.
– Предположить мог, что ты врёшь, – кротко изъясняется священник, – но по глазам вижу и чувствую, что говоришь правду, сын мой. Надобно ли мне требовать подробностей или высказываться касаемо воли твоих родителей?
– Нет, отец мой. Избавьте меня от нравственных моралей. Мои матушка и батька – люди несмышлёные. Они никогда не дали бы мне того, ради чего я рождён. Я пришёл лишь за вашим бласловением!
– Поберегись гнева Божьего, ибо молод ты и глуп. Однако порицать тебя не стану. Иди своею дорогою, сын мой. Благословляю тебя!
После недолгой молитвы они распрощались. Отец Авдей вручил своему воспитаннику миниатюрную копию Ветхого Завета. Ещё разок окинув взглядом монастырь, Всеволод залез на Фульвию и пустился дальше – в путь. В ближайшем раздвоении дорог он мнимо глянул на одну, ведущую к родному посёлку. Его лошадь встала на дыбы, и он свернул на другую, ведущую к пункту назначения.
У него оставалось около пятнадцати рублей и, проезжая через небольшое селение, он решил сделать остановку у разнотоварного рынка. Он прикупил себе дешёвую домотканую серую рубаху, портки и штаны из домашнего сукна поверх них, а также кожаные сапоги с пришитыми голенищами. Теперь он был спокоен, ибо предстанет пред паном Царевским в более-менее вменяемом виде.
Когда уже начинало потихоньку смеркаться, на дороге он встретил неизвестного растерянного господина. Его взгляд казался чем-то озадаченным, но с виду он представлялся знатным человеком, настоящим дворянином. Чёрный сюртук, что был на нём, ну уж никак не вписывался под сии зоонозные пейзажи
– Эй, хлопец, – окликнул он проезжавшего наездника. – Помоги нужденному, будь так добр.
– Чего вам? – вопросил Сева, притормозив Фульвию.
– Заплутался чего-то я, – молвит мужчина, осматриваясь по сторонам. – Хоть губернию нашей духовной столицы знаю весьма себе неплохо. Ты дороги оных краёв, уверен, знаешь не хуже, а то и лучше. Подкинь до ближайшего хутора, а я в свою очередь в долгу не останусь.
– А почём мне знать, – говорит Всеволод, глядя на сударя сверху вниз, – вдруг вы меня с лошади возьмёте, да скинете и ускачете затем вместе с нею.
– Сдалась мне твоя кобыла. Я – официальный дворянин ещё с тысяча семьсот девяносто второго. Разве Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский станет унижаться ради какой-то там лошади?..
– Ну что ж, будь по-вашему, залезайте.
В дороге путники разговорились. Выяснилось, что они оба питают страсть к поэзии и прозе. Кроме того, Василий Афанасьевич рассказал, что мог бы заделаться духовником, ибо, что его прадед, что дед были священниками, а сам он окончил здешнюю семинарию и учился в Киевской, но всё же в итоге отказался от первоначальных идей и теперь служит где-то далеко в составе взвода, а числится в генеральной войсковой канцелярии на должности полкового писаря.
– Вообще, я собираюсь в Полтаву, – заявил в ходе диалога господин Яновский. – Хочу заглянуть там к знакомому, у которого свой известный городской литкружок, где я в почёте. Может, сыграл бы там в театре… всё равно пока на побывке. Жаль конечно, что судьба меня с другом моим, сударем Иваном Котляревским, разделила. Он сейчас на службе определён кадетом, а так хотелось бы с ним посидеть – пообщаться за бокалом красного…
– Вы знаете господина Котляревского! – громогласно бросил Сева; у него чуть дар речи не пропал.
Вот как бывает: едешь себе по просёлкам и вдруг встречаешь такую выдающуюся личность, которая ещё и помощи твоей просит. Да знал бы Всеволод изначально, кто это перед ним – кого он сейчас везёт, тогда он сам бы добровольно отдал ему все свои деньги и лошадь. Он был поражён такой сказочной состыковкой фактов, услыхав имя знаменитого литературного деятеля, которого тайно почитывал в погребе родной хаты. Это подзадорило полушария его мечтательного мозга на поэтические строки. Их он, ни с того ни с сего, прочёл вслух.

«И ведь я даже не смекал,

Кого мог встретить на дорогах,

Лишь бы рядом кто-нибудь меня вписал

Со славою прельщёнными людьми»

В ответ на эти строки пассажир выразил свою хвальбу. Он сказал, что рифме не хватает доли изящества, но учитывая малый опыт парня, всё ещё впереди. Поэтому в награду за подвоз он пообещал замолвить за него словцо в городе и союзе писателей, дабы в будущем, по рекомендации столь уважаемого лица, молодого человека приняли там с распростертыми объятиями…

Пан Яновский простился со своим шофером, когда они добрались до крупного села, частью которого являлся холм весьма существенных размеров. На нём и выстроил когда-то давно свои владения помещик Царевский. Василий Афанасьевич планировал опрокинуть стаканчик чего-нибудь не шибко крепкого, а затем направиться по дороге на северо-восток, где в пяти километров находится один из въездов в Полтаву. Севе он был крайне признателен и пожелал всего наилучшего, он также пообещал замолвить за него пару слов в писательской общине…
Фульвия всходила в горку, а лицо Всеволода обретало ноты сосредоточения на предстоящем. Рассмотреть участок имения Якова Царевского полностью и всецело с такого ракурса не представлялось возможным. Площадь строго его собственности достигала чуть более полгектара. Здесь был солидный сад с приятной атмосферой, конюшня на несколько лошадиный стойл, обширная плантация, четыре теплицы, оранжерея, склады и животные загоны. Само поместье по объёму оказалось больше усадьбы Рябинина раза в три. В умозаключениях прибывшего – архитектура здания затесалась, дескать, вычурной. Фасад выстроен, пожалуй, в стиле близком к елизаветинскому барокко, правда гораздо скромнее классического примера данной эстетики. Двойные полукруглые лестницы вели к главному входу: парным высоким дверям меж белоснежных колон. Коли было бы у Царевских больше денег и титулы повнушительнее, они бы разыгрались на куда более эпатажные вещи, но всё равно фольварк представляет собой вполне себе престижный дворец, в котором под силу заблудиться такому сельскому выходцу, как Всеволод Северов.
Юноша спрыгнул с лошади и побряцал звоночек. Он постарался скрыть внешние признаки своего глубокого волнения и мандража перед личной встречей. За стальными высокими вратами показался молодой лакей. Он открыл их с внутренней стороны и призвал приезжего завести коня в конюшню. Сева вёл Фульвию, двигаясь за подхалимом. Они обошли главное здание с фланга и тот открыл дверку в сооружение с уже стоящими там двумя лошадьми. Там было вдоволь сена и уготовленные для каждого скакуна вёдра с чистой водой.
Затем они вернулись к главному входу. Сева будто побаивался поднимать голову и рассматривать плоды зодчества. Вместо этого он шмыгнул за лакеем внутрь и оказался в вестибюле. Куча дверей, широкая лестница на второй этаж, где опять же тоже множество дверей. Следует заметить, что человека более просветленного интерьер виллы тех лет ничуть бы не удивил. Однако, Сева – простецкий молодчик, мало что в жизни-то видавший. Когда слуга провёл его в левое помещение, просторную комнату с кофейным изящным столиком и большим количеством книжных полок, он растерялся, ибо там о чём-то спорила вся родня Царевских и их подручные.
– Господин Царевский, – произнёс лакей, прождав пока его хозяин немного отвлечётся от разговоров, – он прибыл. – И лакей удалился.
– Моё почтение, господа и дамы, – вымолвил встревоженный Сева, судорожно кланяясь.
– Ах да, – на выдохе переключился с темы на тему сам пан Яков, коренастый мужчина с серьёзными чертами лица и седой шевелюрой. – Мы ждали вас. Прошу прощения, мы тут обговариваем с моими приближёнными задержки в поставках, – он окинул парня своим оценивающим взглядом с ног до головы. – Честно сказать, я думал, вы постарше. Впрочем, это моему подручному, бывшему в Заморском так показалось.
– Сударь, я хочу сказать, что с превеликим пристрастием стал бы работать на вас, – набравшись уверенности, проронил Лодя, не сдвигаясь со своего прежнего места ни на шаг. – У меня есть навыки. Возможно, я смог бы быть для вас хорошим экономом и учётчиком. Или, быть может, у вас есть дети, которых я с честью стал бы обучать.
– Хм, вот значится как, – говорит Царевский, сделав пару шагов к Севе; остальные с интересом наблюдали сие рандеву. – Значит, сразу к делу? Гувернантка у меня уже есть, а на роль своего секретаря я бы взял кого-то постарше и смышлёнее, не в обиду вам. Я наслышан о вашей находчивости, которая помогла вам прикончить мерзавца на одном из южных хуторов, но поможет ли она вам, юноша, в ведении части моих дел?..
Хозяин предложил пройти сжатую проверку. Кроме пары математических и логических тестов, которые парень благополучно прошёл, господин Царевский отметил ровно неделю. В её течении он и решит, годится Всеволод на роль управляющего счетовода или нет. Хотя уже он мог заметить, что у этого семнадцатилетнего молодчика грамотность выше всех его прислуг вместе взятых.
– Это моя супруга, – после испытания помещик стал представлять каждого из находящихся в той комнате. – Сударыня Стефания Мироновна Царевская. – Этой женщине было тридцать восемь. Она младше своего супруга почти на пять лет. У неё превосходная осанка, натуральная красота лица, серебряные украшения на шее и пальцах, длинная тёмная коса. Однако всё перечисленное подкрепляется высокомерным взглядом. Таким, будто она жена не барина вольных земель, а муниципального графа.
– Это сын мой, старший. – Пан Царевский указал на молодого парня с короткой бородкой вокруг рта и гладкой кожей лица. Захар Яковлевич Царевский был старше Севы эдак на три года. В момент знакомства был одет в свой любимый жакет цвета латуни, подобающий состоянию. Вроде как крепко жмёт руку и душится ароматным парфюмом.
– Ещё у нас малышка есть – дочка, её пропустим, – усмехнувшись, добавил между дела помещик. Его самой младшей дочери было всего два года. В поздние часы она спит в отдельной комнатке.
Между дела Яков добавил, что у него есть ещё один сын. Он чуть младше своего братца и его призвали на службу, в то время как Захар умышленно отрезал себе палец, чтобы его не забрали. Отец не поощрял подобной трусости, но из-за большой любви к сыну вскоре проявил к нему снисходительность.
Кроме того, есть ещё одна дочь – двенадцатилетняя Адалина Яковлевна Царевская. Днями она корпит над изучением лингвистики и разнообразных языков, потому как папаша изначально планировал вырастить из неё переводчика. Сейчас она вместе с гувернанткой, взрослой, грамотной и опытной женщиной, находится в обширной библиотеке в восточном крыле усадьбы.
Минуя знакомства со слугами и другими плебеями, Всеволод Северов приступил к своим обязанностям. В течении недели, как сам и полагал, он показал свою полезность хозяину и полностью заслуженно отстоял претендующую должность. Он целыми днями, почти не отрываясь, посвящал себя ведению текущих расходов хозяйства и поставок провизии, которую в свою очередь Царевский перепродавал подороже всяким купцам. Иногда, когда к выселкам подъезжали поставщики с телегами, он вместе с остальными лакеями затаскивал ящики в склады. О любой задержке в настоящих планах касаемо коммерческой функциональности новый эконом обязан был оповещать одного конкретного придворного служителя – того зрелого мужчину, коего он встречал в Заморском.

***

За вечерним столом, в один из будничных дней, кроме членов семьи, были ещё и гости – прибывшая порядочная пара из города. Это были хорошие друзья Якова. Он пригласил их к ужину и представил своего нового управителя финансовых дел, отметив его особые знания в истории, священных писаниях, литературе и конечно же математики, которые тот успел продемонстрировать за несколько прошедших со дня устройства недель, несмотря на свои столь юные лета. Господин и госпожа Дёмины оказались людьми любознательными и прозорливыми.
– Что было, скажем, в тысяча шестьсот девяносто девятом? – наобум спросил Дёмин, проглотив кусок домашней говяжьей рульки, запечённой Стефанией Мироновной.
– Ну, правил Пётр Первый, – начал Лодя, слегка напрягшись; он ёрзал на стульчаке. – Между Россией, Данией и Саксонией был заключён Преображенский договор против Швеции…
– Довольно, – мягко перебил его Дёмин. – Теперь к Библии – элементарное: «Что есть человек и что польза его? Что благо его и что зло его? ». Откуда цитата?
– Прекрати! – строго приказал Царевский, пока Сева впал в небольшую смуту; остальные в это время почувствовали накал за столом, но всё же до последнего ожидали от парня блистательности. – Он же не игрушка!..
– Вы же наш друг, сударь, – сказала Дёмина выдержанным голосом. – Пускай этот молодой человек покажет, на что годится.
– Это Ветхий Завет, – произнёс вдруг юнец, вспомнив лежащее под подушкой его постели священное писание, данное ему Отцом Авдеем. – Сирах. Глава восемнадцатая, строка седьмая
Дёмин горделиво, но с приятным удивлением приподнял голову, якобы взглянув на испытуемого с долей надменности. Однако, что он, что все остальные ужинающие были потрясены знаниями Всеволода. В свою очередь последний, хоть и желал показать свой кичливый взгляд, в итоге всё же удержался от этой затеи, изобразив самую что ни на есть невинную скромность.
– Хорошо, – выказал испытующий лукаво. – В чём вы там ещё сильны?.. В литературе? Назовите автора и дату написания повести «Путешествия из Петербурга в Москву».
– Ну вы даёте, сударь, – буркнул Лодя, скрыв негодование. – Я же обычный крестьянин. Или вы полагаете, что я всю русскоязычную библиотеку перечитал? Я не читал эту повесть, но наслышан, что её написал Радищев и опубликовал в восьмидесятом
– В девяностом, – исправил Дёмин, улыбнувшись из-за того, что смог заставить своего испытуемого допустить хоть-какую-то ошибку. – Ну да ладно. И последнее, сколько будет двадцать девять умножить на три?
– Восемьдесят семь, – ответил юноша спустя пять секунд расчётов.
Дёмины ушли, выразив на своих лицах несвойственное им почтение. Сударь Дёмин шепнул Царевскому и предложил тому определенную сумму за то, что тот передаст Северова работать на него. Естественно, барин отказался, ни на секунду не задумавшись над ответом…

V

На следующий день с утра Всеволод хитро обмолвился словом, что у него сегодня день рождения. Исполняется восемнадцать. Хозяин Царевский вспомнил, как парень блистал вчерашним вечером и внезапно удвоил ему жалованье, сказав, что это ему такой подарок. Он разрешил ему также ответить утвердительно на приглашение своего сына Захара – пойти поохотиться. Они взяли из подвальной оружейной два дульнозарядных ружья, до 1770-х называемых фузеями, и прочистили их, а ближе к десяти утра оседлали лошадей и поскакали в сторону охотничьих угодий в противоположную от пути в город сторону.
– Для своих лет ты неплох, – подметил ни с того ни с сего Захар, сравнявшись с Фульвией Севы. – Мне двадцать один год, а вчера я почувствовал себя ничтожеством на твоём фоне…
– Не говорите так, мой друг, – утешающе ответил Лодя. – Я уверен, есть миллион других занятий, в коих вы лучше меня в разы!
– Твой интеллект на высоте. Ты весьма себе хороший наездник, да ещё и стрелять, по-моему, умеешь, ибо застрелил Изяслава, главу шайки, орудующей ближе к южным краям, – он выдержал паузу. – Так что не знаю, в чём я могу быть тебя лучше.
Сева не знал, чем парировать нюни Захара. Однако он был уверен, что не является прямо-таки лучше него. В то же время ему было весьма лестно осознавать свои успехи. Они подъехали к каменистому большому пригорку с водопадом. Угодья находились на нём. Тудой проходит одно из ответвлений реки и падает потоком вниз – в глубокий оазис. Когда охотники подымались, Всеволод почувствовал, будто кто-то наблюдал за ними со спины, но он не придал этому особого значения.
– Здесь был олень, – сказал Захар, спрыгнув со своего коня, и подошёл к следам в грязи.
Они находились в роще недалеко от реки. Отсюда всё ещё был слышен шум водопада. Царевский добавил, что животное было здесь не более десяти минут назад, потому что следы выглядят очень свежими. Быстрыми шагами он вдруг двинулся дальше, Сева укрылся вместе с ним в длинной траве; а потом из-за кустов вдали показалась здоровая самка-олень. Захар лёг ничком, вдавил цевьё ружья в плечо и стал старательно целиться.
– Здесь главное сосредоточиться и не спешить, – проговорил он полушёпотом. – Выстрелим вместе, чтобы уж наверняка. Готовься!..
Всеволод следил за телодвижениями жертвы. На счёт три нужно было пальнуть. Захар крикнул – «три» и зычно прозвучал двоякий выстрел. Оба стрелка попали прямо в цель, но обе пули всадились в бёдра млекопитающего. Оно рухнуло на землю, а затем резко подорвалось и рвануло в сторону водопада. Охотники преследовали жертву и в итоге та скончалась от кровопотери прямо в реки…
Тело несло к пропасти кроваво-красным шлейфом. Оно могло упасть с водопада и шкура добычи в таком случае, несомненно, попортилась бы. Сева на пару с Захаром кинулся за тушей. В потоке первый схватил её за шею и рывком подбросил стоящему позади – второму. В одночасье с этим они находились уже на краю обрыва. Всеволод запнулся о какой-то неизвестный предмет и головой вперёд пал в озерцо, в которое сливает речные воды водопад высотою порядка пятнадцати метров…
Падение могло обернуться более болезненным исходом, если бы он не успел сгруппироваться. Под хлопок и брызги он погрузился на дно и вдоволь наглотался воды. В полнейшем смятении он выполз к берегу, протёр глаза и откашлялся, после чего увидел перед собой два незнакомых рыла, вытаращившихся на него сверху под лучами солнца. Блики ослепили его. Он смог разглядеть их лица лишь спустя пару мгновений. Это были ребята из леса, последователи Изяслава. Удивительно, что они забыли здесь – в километрах так семи от лесного лагеря. Они готовы были брать его, мокрого и растерянного…
Всеволод беспомощно огляделся в надежде увидеть подоспевающего на помощь Захара, но его всё никак не было. Тогда он неожиданно для бандитов схватил выплывшее следом за ним из озера ружьё и мигом отступил назад. Орудие было заряжено, ибо в спешке догоняя кровью истекающую олениху, ещё тогда вставил новый боеприпас в обойму.
– Ну, ну, ну, – коварно пролепетал один из этих подонков, и они оба достали мушкеты из кобуры. – Опусти оружие…
В это время где-то далеко позади послышалось постукивание лошадиных копыт – младший Царевский ускакал обратно на фольварк с погруженной на своего коня жирной тушей добычи.
– Не глупите, господа, – промолвил проницательно Всеволод, не спуская с них ни глаз, ни дула. – Дайте мне уйти, и никто из нас не пострадает, – после сказанного он громко свистнул в попытке призвать Фульвию. – Что вам нужно? Деньги?
– Пока что только ты сам, парень, – сказал второй подонок, сжимая ствол в руке, – а потом и твои деньги. Мы-то знаем, что Царевский платит тебе вдосталь.
– Так вы знаете меня? – спросил юнец, изобразив удивление. – Ну да, конечно. Это же я прикончил вашего вождя…
– К твоему сожалению, теперь нами руководит его брат, – ответил разбойник под слабый порыв северного ветра. – И его имя полностью оправдывает его мотив – Мстислав.
– Как это мило, – произнёс с насмешкой паренёк и заглянул за спины нелегалов, где на всех парах к нему уже мчалась Фульвия. Она остановилась прямо подле него.
– Почему бы нам не прикончить твою лошадь? – наконец прозвучало из уст недругов.
Теперь один из них навёл свой пистоль на коня Всеволода, а второй всё ещё держал мушку на нём. Сева оказался в безвыходном положение, но всё-таки отважился на отчаянное, напрочь отбитое и безумное решение. Он задержал винтовку одной рукой и плавно подошёл к лошади задним ходом, а затем так же медленно сунул одну ногу в стремя. Потом он выложил карабин в седельные сумки и вместе с этим на всякий случай ещё и прикрепил к пристругам стальной крючок подтяжек своих сменных фермерских брюк. Когда отморозок уже готов был пальнуть в бедное животное, Всеволод выстрелил в того бандита, который целился именно в него. Лошадь испугалась громкого залпа и рванула с места, потащив своего хозяина за собой. После этого он уже мало, что помнил. Лишь то, как чудом пришёл в себя потрёпанным от корки до корки и свисающим с Фульвии где-то близ выселка.

***

В таком виде он вернулся к имению Царевских, где с тушею наперевес как раз въезжал в ворота Захар. Когда он слез и хотел уж было снимать добычу с коня, Сева на эмоциях подбежал к нему и яростно схватил за воротник. В глазах сына Царевского было написано, что он никак не ожидал подобного.
– Ты бросил меня, – вопил злостно юноша, – ты бросил, сволочь жидовская!
– Нет, нет, нет, – промямлил Захар, отмахиваясь от рук Севы. – Я хотел воззвать за помощью. Я видел, как тебя окружили какие-то шакалы. Ты неверно всё истолковал!..
Сева готов был прикончить его прямо здесь, но воздержался и доверился его словам. Несколько позднее он рассказал о помышлениях нового главаря бандитов, брата Изяслава – Мстислава, пану Якову Царевскому. Тот был озадачен, но в то же время вновь избыточно впечатлён находчивостью и смышлёностью парня, когда он обескураженно пересказал тому, как ему удалось спастись. Про трусость сына он ему не рассказал, ведь она была не доказана. Всё-таки хотелось верить, что Захар уехал за помощью. Однако, так или иначе с этих самых пор Сева посматривал на сынка Царевского с долей ядовитости и неприязни.
Ближе к вечеру того же дня он планировал воспользоваться отдыхом от скучнейших статистических записей и отправлением письменных известий. Он решился отдать себя воле сочинению чего-нибудь поэтического и прозаического. В перерывах между работы эти две недели своего пребывания тут он пытался что-то сочинить, но гораздо лучше сочиняется, когда ты странствуешь и видишь нечто, что тебя вдохновляет и воодушевляет. Вечерами Сева захаживал в библиотеку Царевских и проводил там по несколько часов. Карамзин, Крылов, Фонвизин с их свойственным классицизмом. Зарубежные Вольтер, Кант, Гёте и даже Макиавелли – он изучал писания и философию каждого, пытаясь усвоить какой-нибудь трактат, однако большинство этих текстов были на иностранных языках. Пришлось обращаться к гувернантке Адалины. Ему удалось выучить элементарные азы английского, итальянского, немецкого и французского, но ниже даже низкого уровня. Поэтому он отложил затеи, сославшись на их запредельность и невыполнимость в условиях подобной жизнедеятельности…
Он вспомнил про Злату Рябинину и решил написать ей письмо, тем более, что не писал ни единого за всё это время. В нём он лаконично изложил всё основное. Написал, что с нетерпением ожидает осени, дабы увидеть её снова. Касаемо себя отметил, что Царевский принял его и даже увеличил ему еженедельную выплату, вот только тратить её времени практически не остаётся. Закончив писать, он нашёл в доме временно почивающего в садах придворного гонца и поручил ему доставить запечатанный конверт в руки лично Злате Владимировне Рябининой. По возвращении в свою комнату его подловила мелкая Адалина, старшая дочка Якова, со странной любознательностью.
– А кому адресовано письмо, а, сударь? – вопросила та, уставившись на него.
– Я старше тебя всего-то на шесть годков, дитё, – сказал он, опустив взгляд на неё. – Давай без всех этих «сударей» и «господ». А письмецо?.. Оно одной девушке, знакомой.
После ответа Адалина со скрипом сбежала вниз по лестнице. Сева видел и отчасти слышал, как она пересказала всё своему брату – Захару. Они встретились взглядами. Один недоумевал. Другой заинтригованно глядел снизу-вверх на него аж пока он не отвёл взгляда и не вернулся в свою комнатушку. «С чего бы этому слюнтяю знать, кому я пишу, – думал он. – Яко же он такой дотошный, не буду с ним впредь я так общаться. Буду холоден с ним и осторожен».
В холле помимо господина Царевского была парочка бравых разведчиков из города. Их он нанял, чтобы прочесать область на наличие разбойничьих лагерей. Всеволод сообщил, что видел такой в лесу далеко на юге и подметил, что в этой шайке их наверняка осталось не двое и даже далеко не пятеро. Брат покойного главаря обозлён и вполне может быть станет устраивать налёты. Яков сказал вошедшей в зал Стефании, что ей переживать вовсе не стоит, ибо охрана этого поместья достаточно могущественна. К вечеру подвезли новую партию поставок, и все отвлеклись…

VI

По прошествии полноценного месяца, то бишь ещё двух недель, всему такому из себя занятому взаимодействиями с бухгалтерией и изредка собственными сочинениями, да чтением библиотечной литературы Севе поступило заманчивое предложение: выехать в городской театр. Глазки у парня засияли, ведь он получил наконец возможность побывать в Полтаве. Господин нанял извозчика, и они поехали, оставив лишь одного Захара с двухлетней сестрой в доме, не считая всяких слуг, ибо тот отказался глазеть на искусство.
Пока они ехали по большаку, юноша вспомнил ответное письмо от Златы. В нём она писала, что тридцатого августа будет в городе и с тёплым трепетом ждёт встречи с ним. Он глядел из оконца колымаги на переливающиеся под солнцем прекрасные зелёные краски травы. На голубое ясное небо. На белые облака, в коих он витал и не сразу услышал, что к нему обратилась госпожа Царевская.
– Бывали ли вы раньше в театре? – спросила она, сидя в вычурной позе под отзвуки колёс. – Ах, впрочем, что же я такое несу… конечно же нет.
Ему было всё равно, ибо жизнь для него казалась сущим блаженством. Это ощущение не покидало его вплоть до городских ворот. Они въехали в Полтаву по большой дороге и попали на огромную улицу. Юнец рассматривал окрестности чуть ли не раскрыв широко рта. Даже Адалина была менее поражена масштабами в свои двенадцать. Впрочем, ей к этому не привыкать…
Повсюду катались на велосипедах дамы и ходили в пёстрых мундирах господа. Здания, словно сходились друг к другу и иллюзорно казалось, вот-вот стиснут проезжающий по улочкам экипаж. Такое чувство, будто даже фонарные столбы здесь что-то имели против безобидного Лоди, с интересом смотрящего туда-сюда. «Вдалеке, вон там – собор, – говорил у себя в мыслях он. – Ох, как же он красив. Я вижу это даже отсюда. А это там что? Всего лишь постоялый двор, но боже мой… он кажется мне таким притягательным».
– Ты брал с собой деньги? – спросил помещик Царевский, когда повозка остановилась у магазина одежды.
– Брал, конечно, – ответил Сева, переведя на него взгляд.
– Отлично. Ступай в магазин и приобрети себе хороший сюртук на свой вкус. Главное, чтоб солидный. Возьми себе ещё и туфли, если на них хватит.
Даже интерьер простенького маркета предстал в его глазах, как нечто потустороннее. Он купил себе чёрный сюртук по размеру, шляпу и полированные туфли-оксфорды. Похоже, уже на это он потратил половину всей своей накопленной зарплаты, но его это не волновало…
В примерочной парень переоделся и превратился в настоящего милорда Северова. Царевский одобрил имидж. Они двинулись дальше. Вскоре они остановились напротив заветного театра. Госпожа Стефания взяла за руку свою дочь Адалин, и они вошли внутрь под навязчивый цокот каблуков. Вслед за ними зашли Яков и Всеволод.
Пока милорд Северов поражался красотой, впрочем, и не настолько прям уж роскошного убранства променуара, пан Царевский купил билеты и потащил парня за собой – в зал, где представление уже начиналось. Они поскромничали и выбрали задние места. Язвительным взглядом Яков намекнул зачарованному Севе, дабы тот снял шляпу, ибо находится в помещении. Множество людей, сидящих городских персон, посматривали на сцену, где кулисы медленно раздвигались…
Это была какая-то комедия. Хохот, шум, пафосные речи, активная жестикуляция. При просмотре Сева получил море удовольствий. Актёра, играющего одного из побочных персонажей, он как будто где-то уже видел. Когда в конце зачитывали имена всех артистов, его осенило на имени – Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский. Этого господина он когда-то подвёз и тот пообещал ему замолвить за него словцо в местном литкружке. В момент, когда закончилось представление, Северов вышел из зала чуть раньше других, быстренько отыскал дверцу в гримёрку и бестактно ворвался туда.
– А вы, молодой человек, кто?.. – вопросил один из актёров, играющих ключевую роль.
– Прошу меня простить, – скоро проговорил ворвавшийся. – Вы потрясающе играли на сцене, однако мне нужен сударь Гоголь…
– Боюсь, среди актёрского состава нет никаких Гоголей, вы что-то путаете.
– Я имел в виду сударя Гоголя-Яновского…
– Да-да? – подключился Василий Афанасьевич и тут же узнал парня. – О-па, ты же тот молодчик. Помню ты меня выручил, когда я заплутал меж хуторов. Что с тобой? Ты здорово преобразился.
– Рад вас видеть, сударь, – промолвил Лодя, пожав ему руку. – Вы обещали поговорить насчёт меня в этой ассоциации местных литераторов.
– О, да. Знаешь, возьми вот, – он протянул какую-то визитку, – покажешь им. Это копия моего фактического формуляра. Я мало кому такое даю, так что это неплохой бонус для тебя, если захочешь идти к ним. Всё равно я завтра, после того, как загляну в канцелярию, буду отъезжать обратно на службу. Время не ждёт.
Василий распрощался с довольным юношей, заимевшим рекомендацию и адрес. Им удалось также перекинуться парой слов о театральном искусстве, но не более. Сева пожал ему руку очень крепко. Его благодарности и восхищению не было предела. Он был уверен, что если не этот человек в будущем будет считаться знаменитой и культовой личностью, то таковой точно прослывёт его сын. Ещё никогда подобное рвение не было побеждено реальными рамками жизни, потому как честолюбие, хоть и имеет свойство усмиряться, всё едино – энтузиазм столь духовно-развитых людей передастся из поколения в поколение. С этой мыслью парень покинул гримёрную и отыскал глазами своих спутников, затерявшихся в выходящей наружу толпе…
Он выпросил у господина Царевского отгул до завтрашнего обеда, ведь хотел задержаться и побродить по городу. Тот неохотно согласился и обходительным тоном приказал вернуться к своим обязанностям к двум часам завтрашнего дня. «Хозяин – барин», – оптимистично выказал парень и поблагодарил за поблажку. Когда экипаж с Царевскими удалился, Всеволод направился к постоялому двору и заранее снял там ночлег. По пути к нему прицепилась пара куртизанок, находящаяся на попечении местной знати. Он не хотел переступать дорогу влиятельным людям, посему с извиняющимся выражением лица отдёрнул свою руку и скрылся с их поля зрения…

***

Лодя разгуливал по улицам Полтавы с околдованным видом. Трафик на широких дорогах был относительно мал. Некоторые детишки бегали без присмотра родителей. Пришлось положить руку на свой кошель, ибо не дай боже какой-нибудь беспризорный сорванец захочет сцапать. У края дороги в одном узком участке была прорыта небольшая траншея, а рядом с ней стояла тележка с битком набитым незастывшим цементом. Вообще, в округе стоял какой-то странный запах: несло то ли смолотым кофе, то ли шоколадом вперемешку с свежевыкошенной травой в миниатюрном сквере, что напротив…
Паренёк нашёл источник первого запаха. На одной из улиц находилась кофейня с вывеской. Он пил кофе лишь один раз в своей жизни, когда, возвращаясь из храма, например, встречал бродячего торговца, у которого по дешёвке ради интереса взял мешочек зёрен, а затем заварил настой в кухонной кастрюле, пока родители околачивались в цветнике. Вкус не сказать, что понравился ему, однако сейчас он решил дать ему второй шанс, заказав в этой кафешке фарфоровую чашку горячей трёхслойной смеси с молоком. Он добавил туда кубик сахара и напиток на сей раз ему понравился. Со сладостями пойло преобразилось…
У женщины, которая наливала ему кофе, он спросил о том, как лучше всего пройти к конторе литераторов и получив малосущественную навигацию, продолжил движение. Кофеварщица не имела точного понятия даже о существовании организации, не то что о её местонахождении, так что искать нужный адрес по большей части пришлось самостоятельно.
Он вспомнил про родителей и тот факт, что они даже не догадываются, насколько переменился их сын. Впрочем, они ведь хотели, чтобы он пристроился в городе. Он раздумывал, как они отреагировали на слухи о том, что некий Всеволод Северов сокрушил преступника и попал на служение к помещику Царевскому…
Через порядка десяти минут он угодил в какой-то переулок. Там стояли трое мужчин и все как один раскуривали трубки. Они выглядели, как аристократы. Чего стоили одни только их усы и тёмные фраки. У одного усы были с завитушками, у второго прямые, а у третьего и вовсе вместо них взращивались густые бакенбарды.
– Не здесь ли находится содружество поэтов и прозаиков, господа? – спросил вежливо юнец, держась на уважительном расстоянии.
Они посмотрели на молодого человека, и все втроем ёрнически рассмеялись. Был бы он чуть более чувствительный, воспринял бы этот сверлящий мозг смех в штыки и запросто оскорбился бы.
– А тебе зачем, малыш? – задал высокий мужчина с закрученными усами, не прогоняя улыбки с лица.
– Чего это вы так реагируете? – озадаченно изъяснился Сева. – В жизни не наблюдал таких стереотипов. Если я молод, это ещё не значит, что не могу сочинять.
– По какой ты части? – вопросил сударь с бакенбардами. – Поэзия, либо же проза?
– Пытаюсь в туда, и в туда, но больше ударяюсь всё же в поэзию, – сказал Лодя; его взгляд не останавливался на одном месте.
– А ну-ка, – проронил последний – тип с прямыми усами. – Сможешь, скажем, за полминуты что-нибудь выдать?
Всеволод напрягся и постарался придумать хоть какие-нибудь вменяемые строки. Он не переставал думать, так же, как и не переставал сомневаться в собственном потенциале. Каждую строку он произносил с пятисекундной паузой, но всё-таки ему удалось доказать свою дельность в данном вопросе.

«Я – не ханжа, и не тугой,

Всего лишь молод, точка,

Так что, господа, долой,

Долой пыхтеть, как квочка».

– Браво, – произнёс безэмоционально человек с прямыми усами.
– И к тому же, смотрите, – прервал его парень опосля и протянул карточку Яновского. – Смотрите вот на это.
– Насколько я помню, – выразился господин с закрученными усами, вглядываясь в текст формуляра, который держал его приятель, – милостивый Василий Афанасьевич направо и налево рекомендации не выдаёт.
– Эй, джентльмены, – сказал вдруг сударь с бакенбардами. – Теперь я вспомнил. Он же заходил к нам неделю назад, помните? Говорил про какого-то парня. Мол, если захочет примкнуть к вам, просил не судить его строго…
И они провели его внутрь, покинув переулок вчетвером и зайдя в здание по правую от них сторону. По сути, это была обычная читальня, но с несколькими помещениями разных размеров. Хоть выглядело всё в край скромно, членов клуба Сева насчитал вплоть до тридцати, а затем сбился со счёта. И это всего лишь те, которые были здесь в данный момент. Сколько всего на самом деле участников, он не имел понятия. Все они рыскали по полочкам и шкафчикам, где валялась бумага, чернила, книги, а ещё стояла выпивка. Они занимали длинные столы, много говорили, пили и писали на пару, попутно это обсуждая. Кроме того, на фон они запускали цилиндр с выступающими «кулачками» и слушали зарубежные симфонии. В основном зале к углу было придвинуто пианино, а на стенах висели портреты Сковороды, Березовского, Разумовского и других деятелей Малороссии…
– Кто здесь главный? – спросил Сева у своих проводников, утопая в тутошней атмосфере.
– Нет у нас главного, – кратко изъяснился вставший рядом господин с прямыми усами.
– Кто-то должен стоять во главе всё-таки.
– Есть у нас один старина, он основатель и чем-то вроде напутственного лица для нас выступает, но никто из нас никому не указ!..
Всеволод Северов познакомился с тремя своими «поводырями». Остальных он не посмел отвлечь от творческого процесса. Его угостили бокалом красного недорогого вина и пояснили, что данное сообщество не только лишь проводит время за писаниями, но также и борется за сохранение существования украинского языка, возвращение к территориальным истокам культурной жизни, которые были ликвидированы со временем Петром I; за независимость или, хотя бы, автономию своей державы в составе Российской империи; за опущение этнографических отличий. В общем, занимается такой и прочей оппозицией подобного характера. Поэтому о них мало, кто наслышан, а те, кто наслышан – в последствии примкнули к ним, потому что кому попало разглашать о деятельности – может оказаться бог чем чревато. Таким образом, все члены клуба – доверительные и надёжные люди. Свергнуть правительство с потрохами, естественно, они даже и не мечтают, однако во всяком случае повлиять на дальнейшее существование Украины как отдельного государства, а не жалкой прозванной Малороссии – они вполне себе могут.
По привычке парень называл своих новых друзей господами, но ему постоянно напоминали, что никому тут никто не господин. Тот мужчина с завинченными усиками – это Моргунов Вениамин, бывший дуэльный секундант, нынешний писатель драмматической прозы. Тот, с прямыми усами – Артемий Частин, человек из хорошего сословия, поэт. С бакенбардами – Климент Дубинин, ранее странствующий европейский коммивояжер, позднее пристрастившийся к юмористическим комедиям в нескольких действиях. Выяснилось, что именно Дубинин написал сценарий к короткой сатире, которую сегодня глядел Северов вместе с Царевскими в городском театре.
Нестор играл роль советника для здешних обывателей. Ему было около пятидесяти пяти, и он предпочитал, чтобы его звали просто Нестор. Без фамилии. Без отчества. Он проводил много времени в уединённом помещении, похожем на небольшой кабинет. Сева зашёл к нему и сел напротив его елового стола, вдоволь усеянного рукописями, перьевыми ручками да бутылками из-под спиртного. В это время советодатель потягивал папиросу.
– Полагаю, вы не будете против, – заговорил Северов, протянув карточку Василия Афанасьевича, – если я стану членом вашего… вернее, этого клуба?..
– Не буду, – сказал Нестор, бросив короткий взгляд на визитку. – Друг Васи – мой друг.
На этом «беседа» и закончилась. Юнец вышел и сел за один из незанятых круглых столиков. Он взял бумагу из шкафчика. Всё, что есть в этом клубе, от канцелярских товаров до алкогольных напитков – общее. Каждый член содружества не был обделён щедростью и великодушием, посему приносил на общее пользование всё, что мог. Так сказал ему Артемий Частин. Лодя поражался этому и умилялся здешней странноватой атмосфере. Он выбрал себе стальное перо из качественной нержавеющей стали, которое отныне постоянно стал носить с собой, и с головой ушёл в сочинение, пообещав себе: по возвращению на фольварк заняться систематизацией всего того, что он успел написать в перерывах от работы…

***

Когда повечерело, он попрощался с новыми знакомыми и направился к постоялому двору, любуясь озарёнными светом уличных фонарей фасадами городских зданий. На месте, в баре перед гостиницей, где он бронировал комнату, он заказал себе похлёбку из кролика и бутылку откупоренного сидра. Толком и не успев приняться за ужин, к нему за маленький столик – на второй стульчак подсел какой-то небрежно выбритый мужик, уже успевший накидаться хмельным. Под шум застолья он начал маяться в пылу своих хмельных идей, а Сева невозмутимо хлебал суп, пронзая того презренным взглядом.
– За тебя парень, будь здоров, – он чокнулся своей кружкой пива с бутылкой сидра Севы и залпом влил в себя пойло. – Знаешь, ты лучше оставайся в городе, мой тебе совет, – он взял мирно ужинающего юнца за предплечье, не дав ему в очередной раз поднести ложку ко рту. – Мои собратья теперь работают в темпе, и всё из-за чего? – его речь стала напрочь неразборчивой. – Из-за братца этого дох, – он икнул, – дохлого… дохлого – Изяслава…
И пьяница выключился прямо за столиком. Сева доедал в раздумьях. Он вспомнил про новое руководство разбойничьей шайки во главе с братом покойного вожака – Мстислава. «Если это один из членов его банды, было бы на счастье прекратить его жалкое существование прямо сейчас, когда он спит», – подумал хлопец. Пока никто не видит, Лодя обыскал карманы пьяного и украл у него кошель. «Украсть у вора – не значит украсть», – шёпотом сказал он и отправился спать с бутылкой сидра в руке.
Наутро Сева зашёл в кабак. Пьяного бандита там уже не было. Разведчики, нанятые Царевским, переворачивают округу в поисках логова Мстислава, но ничего путного не находят. Было бы в радость расколоть того мародёра с развязным языком, но уже было поздно. Парень поблагодарил владелицу и двинулся к концу города, где заказал себе повозку прямо к выселкам с имением Царевского. Дорога миновала без осложнений и уже через полтора часа Сева приступил к своему прежнему рабочему ритму.

VII

В течении остальных двух месяцев лета он работал, не покладая рук. Помогал в переноске еженедельно-поставляющегося добра в склады. Вёл расчёты для хозяина, успевая ещё и гувернантку заменять для Адалины, обучая ту азам грамоты и орфографии русского языка. Пытался освоить латиницу дальше того уровня, на котором был благодаря пастору Авдею, но должной выдержки на её постижение не имел. Он также уделял внимание сочинению прозы и поэзии, раз в две недели посещал своих товарищей в литкружке. К концу августа у него была небольшая стопка собственных литературных взысканий. Примерно к этому моменту он вспомнил, что Злата Рябинина поступает в полтавское училище…
Тридцатого августа она проезжала на своём коне мимо усадьбы Царевских. Её жеребец поднялся в горку, и она остановилась у калитки, не осмелившись прозвенеть в звонок. В этот момент у питьевого фонтанчика болтался Захар. Он вышел за изгородь. Его взгляд приобрёл чудаковатую нотку планирования. Он обнял её. Она не была от этого в восторге, показав на лице нечто антипатическое по отношению к нему. Сева увидел это из окна своей комнаты, которое выходило прямо на ворота. Сначала в изумлении он поспешил встретить Злату, но остановился чуть дальше пандуса – за листьями айвового дерева. Отсюда он мог слышать их разговор.
– Ваш отец оплатил мне ученический год? – спросила Злата у Захара пренебрежительно.
– «Ваш, ваш», – перекривил её он. – Оплатил, не бойтесь. Прекратите обращаться ко мне на «вы», тогда перестану и я. Вы же знаете, что лично ваш отец, господин Рябинин, согласен с моим предложением руки и сердца к вам, миледи.
– Знаю, – сказала она бесчувственно. – Обращаюсь на «ты» лишь к тем, к кому проявляю симпатию, не считая родителей.
– К этому валенку, Севе, наверняка на «ты» обращались, – произнеся это, он попытался скрыть своё раздражение под личиной холодного выражения лица. – Он прекрасный слуга – хорошо чистит мои сапоги, будьте в этом уверены!..
– Он устроился к пану Якову Борисовичу на должность секретаря в свои-то годы, а вы рубаете себе пальцы, чтобы избежать службы в армии в то время, как ваш отец осаждал Очаков.
– Теперь понятно, кому он письма писал и от кого в ответ получал…
Захар фыркнул и удержался от пылкого желания – замахнуться на девушку. Она прямо сказала ему, что хочет видеть Всеволода. Откровенно дала ему понять, что предпочитает другого. Однако он отказывался это понимать. Он чётко наметил себе, что получит её руки, пускай и без сердца. А между тем Сева, всё это слушавший, прозрел. Он понял, что происшествие у водопада безусловно было спланировано Захаром. Ярый завистник, явно знавший про совместное путешествие в Заморское, сблизившее его противника с объектом его интереса, подкупил ребят Мстислава, дабы те заткнули этому противнику пасть. Папаше он наверняка сказал бы, что его служитель случайным образом погиб, сорвавшись со скалистых гор. «Они бы вернулись за моим телом, – думал Сева, – обнаружили бы, что оно магическим образом исчезло и на следующий день про это скорее всего бы забыли».
– Он уехал на южный хутор, – соврал Захар Злате прямо в глаза. – Батька поручил ему собрать дань.
На самом деле, дань была собрана Севой в хуторе, что упомянул Захар, ещё неделю назад, но Злата поверила словам своего ухажёра и ускакала дальше. Лодя видел, что она поехала дальше – в город. Пообещала вернуться к вечеру, надеясь застать его. Он не стал вмешиваться в беседу, потому что не хотел лишней суеты. «Уж лучше я попрошу у сударя заслуженный отгул на остаток дня и найду её сегодня в городе», – мысленно вознамерился он.
– Кто-то приходил? – наигранно спросил Всеволод у Захара, якобы только выходя из дому.
– Да так, – проронил Захар и прошёл мимо него, в дом. – Селянин из выселка жаловался на то, что крыша протекает.
К тому времени, пока Злата ещё не успела добраться до города, Сева нашёл в саду о чём-то раздумывающего Якова Царевского и запросил у него разрешения на то, чтобы наведаться в полтавское содружество писателей. Тот ответил одобрительно. Юнец запряг Фульвию и умчался на фоне медленно падающего солнца. Он прибыл в черты города чуть менее, чем за полчаса и в тотчас спросил караульного завсегдатая у въезда о том, не видел ли тот белокурой девицы на жеребце седого окраса. Сторож, обречённый на каждовечернее наблюдение, ответил, что та, о ком говорит парень, проехала сюдой на своём коне в северную сторону.

***

Огромный оранжевый шар плыл вровень наезднику над караванами невысоких зданий. Лёгкий ветер приподнял тонкий слой пыли на каменной дороге. Порыв сменил направление, когда Всеволод увидел лошадь Златы Рябининой, надёжно подвязанную к столбу близ постоялого двора. Парень вошёл в паб и поприветствовал всё прежнюю хозяйку. Он попросил её налить ему крепкого мёду и, совершив пару ненасытных глотков, спросил о девушке. «Она только вот две минуты назад заселилась», – сказала та. Закончив пить, он оплатил пойло и через двор поднялся по деревянной лестнице к нужной комнате…
– Ну привет, – бросил он сдержанно, остановившись в проёме двери.
Она затянула его в снятое жилище и зацеловала, но вместо того, чтобы выпучить свои губы, он отнял их. Его напрягало то, что его мужскую справедливо завоеванную добычу в виде вот этой утонченной особы, хоть и тщетно, но пытаются отнять.
– Что такое? – хмуро вопросила она, утонув в замешательстве.
– Захар соврал тебе, – сказал он и сел на край кровати. – Я был в усадьбе, когда он вышел к тебе и всё слышал. Он думает жениться на тебе – это правда?
– Пусть думает, что хочет, – она несильно толкнула его на кровать, а затем села на него и стала говорить в его опрокинутую голову, целуя его шею. – Кому были адресованы те любвеобильные письма, которые я отправляла через гонца в течении этих двух месяцев, разве ему? Ты и вправду задумал переживать насчёт этого?
– Благородный такой, – произнёс он, оправившись от очередного её поцелуя. – Он ведь запросто мог проверить, кому я отправлял письма и от кого приходят мне.
– Не сомневаюсь, что он знал, – ответила она и слезла с него. – Наши отцы ведь друзья. Непременно мой папка огорчился бы тем фактом, что я якшаюсь с таким же по классу человеком, а не тянусь к более высшей степи.
– Скажи Захару, что ты выйдешь за него. Но только когда закончишь учёбу.
– Нет, я не хочу давать ему дурных надежд. Давай сбежим. Прямо сейчас.
– Я один раз уже сбежал. Ушёл… как там говорили на французов в период Семилетней войны?.. По-английски. Ушёл по-английски из родительского дома, Злат. Теперь я получаю солидные деньги и состою в клубе почётных литераторов. Мне незачем бежать дважды.
– Ты меня любишь?..
– По всей видимости, – пробухтел лёжа он так, будто не до конца верил в подлинность собою сказанного.
Она снова приблизилась к нему. На сей раз легла на его грудь, как тогда, в ночь перед его отъездом к Царевскому. В таком положении они пробыли некоторое время, после чего решили выйти на улицы – прогуляться. Он обещал угостить её кофе, но вдруг переменился в лице. В дальнем конце аллеи он заметил Захара, сопровождающегося двумя людьми. Этими двумя людьми были всё те же мародёры из банды Мстислава, когда-то посягавшие на него у речного слива. Он прознал от папаши, что Сева уехал в город, якобы по своим литературным делам, и отчаялся до крайней степени, заведя с собой двух преступников прямо в оплот цивилизации. Захар не знает, где находится литературный клуб, куда по словам его отца отправился Лодя. Он считает, что тот сейчас наедине со Златой. Впрочем, так оно и есть, посему навряд ли он будет искать их непосредственно в клубе…
– Ускорь шаг и не оборачивайся, – бросил быстро Сева, крепко схватив девушку за руку.
Он завёл её в переулок, где находится чёрный вход в корпус литераторов. Они хлопнули за собой дверью и оказались просверлены недоумевающими взглядами членов клуба. Женщина? Здесь? Он снял свой котелок, поприветствовав товарищей и калачиком метнулся в грязное неубранное помещение, служащее эдакой подсобкой для черновиков.
– Какой ты страстный, – улыбнулась она, когда он выдохнул.
– Конечно, страстный, – проблеял он, расстегнув одну пуговицу на своём пальто. – Захар питает зависть ко мне. Ты видела? Он припёрся сюда с двумя чертями из банды братьев, а ещё раньше, когда мы с ним ходили однажды охотиться, он подкупил тех двоих, дабы они устранили меня!..
– Знаешь, я держала путь в Полтаву через западные кущи и мне показалось, что я видела несколько бандитов…
– Значит, они рассредоточились по нескольким местам всей губернии. Нужно наведаться к вице-губернатору Бояринову и уведомить об угрозах, ибо городские вместе с дворянскими загородными господами, может и не особо ощущают этого, но простые крестьяне, как, например, твои папа-мама – вполне себе осознают тяжбу.

***

Одним из самых молодых членов писательского клуба, помимо Всеволода, считался Дмитрий Палагин. Ему было почти двадцать и с ним Сева неплохо подружился за эти два месяца. Этот человек тоже брался сразу за несколько литературных жанров и воле случая любил участвовать в разных мероприятиях. Он тоже – выходец из небогатой еврейской семьи, но редко, когда теряет оптимизма. Обычно, все самые экзотические и дерзкие анекдоты на исторически и политические темы происходили именно из его уст.
«Начало ХVIII века. Крепостная девка в барской опочивальне взбивает постель и затем громко:
– Барин, я постель постелила — идите угнетать... » – рассказал однажды он и тут же разразился смехом. Потом как-то он спросил у Севы: «знаешь ли ты, что на Руси сладкоежек не удавалось посадить на кол? » и так же рассмеялся.
А вот ещё один, колоритный: «Пётр I поругался с Меньшиковым и гневно сказал ему: ступай вон, сучий сын, и чтоб ноги твоей у меня больше не было! ». Меньшиков не посмел ослушаться – исчез. Однако через минуту вновь вошёл в кабинет к царю. На руках! ». Смешно…
Порой его шутки долго доходили до восприятия и постижения. Они с трудом переваривались людьми того времени, а современники уж точно не прочувствуют это тонкое чувство юмора, так он говорил.

***

Поэтому именно Диму, как самого простодушного своего приятеля, Лодя отвёл в сторонку и попросил выйти на энное количество мину с целью прочесать окрестности на предмет подозрительных лиц. Незамедлительно согласившись, он вышел и прошёлся вдоль квартала, а когда через двадцать минут вернулся, сразу же поделился информацией.
– Я пронаблюдал за тремя нездешними, – рассказывал он ему участливо. – Молодой богач и двое мужланов рядом с ним – на вид коварные алчные, короткие бороды, плащики. Я так понял, это ваши «друзяки любезные»?
– Можно и так сказать, – заинтересованно пролепетал Северов. – Так, ну и что дальше? Они всё ещё бродят по городу?
– Не, они долго мялись близ постоялого двора, а затем тот молодой дружески, но с каким-то обиженным выражением лица, постукал своим спутникам по плечам, и они ушли к выезду. Отрывками фраз я слышал, что они обсуждали какую-то затею и тот молодой, сказал, мол, к чёрту её – сам справится. Всё равно, от этих двух никакого прока нет – так он сказал. Я прошёл за ними и убедился: они запрягли коней и уехали. Молодой на восток, а те вооруженные – на запад. Чем вы, голубки, им так насолили? Что, небось высказали свои негодования насчёт русификации? – и он подмигнул. В это время Злата вопросительно посмотрела на Севу. Он кивнул ей, как бы сказав, что всё нормально и подобные темы здесь в порядке вещей.
– Да не важно в общем-то… спасибо, Димка – за мной не заржавеет, – сказал Сева, а потом обратился к Злате, понизив тон: – Я думаю нам пока лучше не стоит видеться. Пускай Захарчик поумерит свой пыл. Ты освойся в своём этом лицее, социализируйся на новом месте, а я нагряну к тебе как-нибудь через недели две. Идёт?
По дороге к гостинице парень убедил свою возлюбленную повременить со свиданиями. Он заказал им по кофе в той кофейне и за кофепитием красноречиво уговорил её. На самом деле, он особо не цеплялся за неё и не чувствовал к ней чего-то заоблачного. Скорее он больше беспокоился о себе. Что в глобальном плане, что в узком. Потому как, касаемо конкретно этой ситуации – рассказать о деяниях этого длинновязого слюнтяя, Захара Яковлевича, его папаше, то бишь своему хозяину, он не мог. Помещик Царевский воспримет это как несуразную клевету, посему он не стал рисковать…

***

По приезду к поместью юный Северов решил прочистить Фульвию. Занимаясь делом в конюшне, он заметил, что в садах старший Царевский что-то усердно доказывает своему сыну, прибывшему за полчаса до Северова.
– Это твой долг, – говорил он ему. – Я распоряжусь, чтоб ты отслужил полугодовой курс и отсутствием одного пальца, якобы потерянного из-за неудачного удара колуна во время рубки полена ты тут уже не отвертишься, сын. Скажешь, что тебе девятнадцать и понесешь гарнизонную службу, а там глядишь и возмужаешь хоть немного, курсант…
Через несколько дней Захара забрали солдаты в рекрутский набор. Сева не был этому рад на удивление. Надо полагать, он скорее был озадачен таким внезапным распоряжением Царевского по отношению к своему сыну. Он пил воду из фонтанчика, когда это случилось. Сынок Якова Борисовича кидал колючие взгляды на него, так и норовящие будто сказать что-то по типу: «погоди-погоди, мой мужской дух окрепнет – я вернусь, и ты пожалеешь, что распускал руки к моей суженой». Но Злата не была его. Вернее, она была его только в его жалком воображении.
Сева старался не интересоваться у своего хозяина насчёт его резолюции насчёт сына, потому что видел, что тот отдал его в гарнизон с тяжелым сердцем. Однако отдушиной для него было то, что в случае каких-нибудь новых военных действий, он останется сидеть в подразделении по состоянию здоровья и семейному положению. Госпожа Стефания корпела в тот вечер над младшей дочерью. Она пела ей колыбельную в то время как думала о своём сыне и очень тихо пускала слёзы из глаз…
Оставшуюся неделю отрок пытался отвлечься: засиживался в библиотеке до поздней ночи, застревал в аллегориях эпохи Просвещения.

«Живи и жить давай другим.

Но только не на счёт другого;

Всегда доволен будь своим,

Не трогай ничего чужого:

Вот правило, стезя прямая

Для счастья каждого и всех! » – прочёл он строки авторства Державина и невольно подумал: «а быть может, и вправду не стоит мне трогать чужого – дать Захару заполучить то, чего он хочет… но в таком случае, зачем тогда живу я, если буду всегда своим доволен и ничего нового находить не буду? ».

К следующему выходному молодой писатель систематизировал все свои творения, собрал их в кожаный саквояж и отправился в город. Он планировал показать их Нестору, а также попробовать достучаться к заместителю губернатора, владения которого находятся в одном из концов Полтавы…

VIII

– Эти произведения куда интереснее, чем я мог себе представить, – сказал Нестор своим хрипловатым голосом, отставив перо в сторону.
– Вы и вправду так считаете? – спросил отрадно Сева, чуть ли не подорвавшись со стула от утешения.
– Не пойми меня неправильно, ничто в этом мире не бывает идеально, но я позабочусь, чтобы это попало в надёжную редакцию. Я буду представлять твои сборники и сборники нескольких других членов нашего скромного содружества на одной встрече, которая должна состояться в конце октября.
Весь вне себя от радости Лодя подписал переплёт своих творений на бирке и вышел к остальным членам братства. Все они уважали Нестора, но в то же время иногда его критика казалась им слишком придирчивой. Конечно, и к работам Северова он отнёсся довольно скептически, однако при всём том пообещал продвинуть их в кругу издателей. Парень рассчитывал, что те в свою-то очередь всё же примут написания и опубликуют хотя бы парочку из них в каком-нибудь журнале ведомостей. Что ни говори, но он однако старался не тешить себя лишними мыслями о возможном величии, ибо реформенный надзор правительственного комитета со становлением его нового цензурного аппарата почти наверняка придушит все его идеи…

***

– Ну что там? – заинтригованно вопросил Дима Палагин, когда Сева вернулся к своим коллегам.
– Одобрил, – с улыбкой проронил Всеволод.
Они выпили за это вина. Ближе к середине каждого месяца все тутошние писатели поочередно заходят к Нестору, будто на экзамен и тот изучает материал каждого своего, грубо говоря, последователя. Он делает много замечаний, иной раз заставляя вносить много изменений в материал. Сегодня он вышел ко всем и выпил за компанию. Старина поблагодарил за потакание развитию клуба каждого участника и феерично поднял за молодёжное творчество бокал.
Артемий Частин сидел за клавишами и наигрывал какую-то гармонию. Его затылок вилял в ритмический такт. Иногда он поворачивался и улыбался своим слушателям. В такие моменты его усы ровной пирамидной формы забавно сгибались.
Несколько других членов клуба окружили один столик. Они играли в игру. Один кидал свой платок, одновременно произнося словечко, а другой ловил его и говорил рифму к этому слову – и так по кругу. Какой-то гладковыбритый лирик бросает голубой платок в Диму и рубит: «сабантуй». И молодчик уж было протягивает глухой звук «х» в ответ, но в последний момент говорит, скрипя зубами: «куй». Все молча смотрят на него. Он добавляет, как ни в чём не бывало: «куй железо, пока горячо» и все смеются. Частин в это время отыгрывает серию из четырёх мажорных аккордов на понижение: «ля, соль, фа, ми» и снова…
Вениамин с расчётливым выражением лица глядит на шахматную доску. Его оппонент, писатель-эссеист, настроен серьёзно, ибо поставил двадцать рублей на то, что поставит шах и мат в десять ходов. Но дело было сделано не за десять ходов, а за пять. И трюк провернул не он, а Моргунов. Вот ирония. Хитрый усач дерзко топнул своим белым слоном и вместе с этим воскликнул – «шах и мат, дружище, не утруждайся – я сделал всё за тебя» с довольным лицом и улыбкой до ушей.
Перед уходом к губернаторской канцелярии Сева попросил совета у Климента Дубинина. Этот человек ранее являлся разъездным торговым агентом и знал некоторые тонкости риторики и краснобайства. Он посоветовал молодому человеку – проявляя элементарные нормы этики, максимально лаконично высказаться должностному лицу о насущной проблеме, получить обещание и как можно скорее удалиться.
– Подобное срабатывает и с женщинами, – поучительно разглагольствовал он. – Вот ты приводил сюда какую-то девчонку около недели назад. Если что пользуйся следующей тактикой – интригуешь её в чём-то, а затем исчезаешь на несколько дней, оставляя её томиться в раздумьях.
– Боюсь, на этом только и строится основа наших с ней взаимоотношений, – подтверждает парень и издаёт короткий смешок. – На моём исчезновении. Но сейчас не о ней, а о Его Превосходительстве заместителе губернатора. Спасибо за совет, Клим!..

***

Здание, где временно находился Бояринов Григорий Алексеевич, особо не блистало какой-либо архитектурной эстетикой. Оно состояло преимущественно из силикатного дублёного кирпича и было окружено металлическим фасонистым забором. Вокруг фундамента превосходно выстриженный газон, будто обводкой пентаграммы, ограждал стены. Солнце нимбом встало над крышей канцелярии и своими лучами, словно шалью, приглашало войти к господину статскому советнику.
Какой-то гвардеец у ворот молча приструнил себя к гостю и сопроводил его внутрь конторы. Куча дверей в аудитории, где рабочие вели учёт о делопроизводстве; оформляли журналы для заседаний департаментов и общих собраний. С одной стороны, гость не хотел вдаваться в подробности, с другой стороны его тщеславие требовало достижения признания с помощью головы, а не с помощью рук, как те бедные трудяги, словно обезьянки, стучащие молотком по верстакам на заводах за гроши. Однако конкретно здесь он очутился, чтобы оповестить о помышлениях басмачей. Его провели на два этажа повыше, где в одном из кабинетов стоял мужчина, одетый в униформу русской армии. Он отчитывал пару сотрудников. Его взгляд был надменным и остывшим, будто горячий глинтвейн на летнем морозе.
– Кто таков? – задал он строго, резко отвлёкшись от бичеваний.
– Э-э, я – Всеволод Семёнович Северов, – растерявшись на миг, пролепетал парень. – Я пришёл к вам на почве одной актуальной проблемы, господин Бояринов.
– О какой проблеме речь? – вопросил вице-губернатор и стал куда-то идти – он вышел в коридор и пошёл дальше, а Сева рванул за ним, впопыхах объясняясь. – Коза молоко перестала давать?..
– Ну уж не скажите, сударь, – произнёс обиженно Лодя. – Разве я похож на сельского выходца?
– Похож, парень, – сказал статский, продолжая куда-то идти, будто забыв о пришедшем. – На тебе кафтан, явно купленный в местной малобюджетке. Это точно не городской вкус.
– Григорий Алексеевич, вернёмся к делу. Несколько месяцев назад мною был убит опасный преступник – человек, известный под именем Изяслав…
– Ну и что, ты награду хочешь?
– Да не нужна мне ваша награда. Я – служитель помещика Царевского, мне денег достаточно. Дело в том, что после ликвидации этого преступника оказалось, что у него есть брат – Мстислав. Этот человек продолжил наверняка совместные хищения ранее со своим покойным родственником уже в одиночку. Они промышляют контрабандой, берутся за любые нелегальные заказы по охоте за головой, угоняют лошадей и всё в таком духе. Честно говоря, я думал, что после кончины Изяслава шайка распадётся, но выяснилось, что их там десятки, если не сотни…
– От меня-то что требуется? – Бояринов резко остановился на одной из ступеней лестницы.
– Не знаю, вам видней. Отправьте опытных служивых. Может, от них и будет толк. Укрытие этих лиходеев может находиться где-угодно. Но прошу вас, пошлите небольшой отряд на юго-запад, а также на юго-восточный лесок, к озерцу.
– Ладно, – бросил заместитель и пустился дальше – вниз по лестнице.
– Постойте. – Сева вспомнил слова своего товарища – Дубинина. – Дайте обещание.
Бояринов снова остановился и измученно обернулся. Он закатил глаза, устало выдохнул, а затем провёл языком по своим зубам; внимательно вглядевшись в глаза постуланту, он твёрдо отрезал: «обещаю» и ушёл на первый этаж, оставив Всеволода одного, держащего лестничные перила, словно руки Златы Владимировны. Он вспомнил о ней опять – внезапно и непринуждённо в процессе разрешения других дел…

***

Буквально через пятнадцать минут он миновал духовную семинарию. Посмотрев на неё мимолётно, он почувствовал натянутую рознь с религией недавно проявившуюся. Вместе с этим в его голове всплыл образ Отца Авдея, которого в последний раз он посещал пару недель назад. Ему хотелось поговорить с ним ещё раз, ибо он видел в нём своего настоящего наставника. Этот человек не порицает, не осуждает – он наставляет, он поучает…
Между тем Сева остановился перед громоздким зданием женского профессионального училища. Когда ко власти пришла Екатерина II, женское образование преобразилось. Этот лицей являлся по совместительству частным дворянским пансионом. Школа делала из молодых девиц «добрых супруг, хороших матерей и хороших хозяек». Злате не нравилась эта перспектива. Была бы её воля, она бы пустилась в вечные кругосветные странствия, подхватив с собой своего ненаглядного. Словом, парень был не прочь, но в отличии от неё, он глубоко сознавал реальный мир и алогизм совершения некоторых действий. Рационализм охватил первое полушарие его мозга целиком, а второе оккупировало художество, которое пыталось вытеснить аналитику из первого. Всё-таки в душе он желал порхать, как птица в небесах, позабыв о своём треклятом честолюбии и обо всём, что оно ему привнесло и что ещё привнесёт…
Когда потихоньку садилось солнце, из дверей корпуса цвета пудры и с перемычкой, будто аркбутан, с ленцой выходило около сотни с излишеством девушек – все как один: в чёрных платьях, как будто в нагрянувшем глобальном трауре и с длинными косами. Сева зашёл в табакерку на соседнем квартале и купил поштучно две самокрутки с некрепким табаком, а также пару мундштуков. Несмотря на свою замотанность, он стоял, облокотившись одной ступней на фонарный столб и кашлял от дыма, попутно выглядывая в толпе учениц ту единственную. Она увидела его издали и нерешительно вышла за пределы учебной территории.
– Нам всё ещё нельзя видеться? – спросила она осторожно, подойдя к нему и слегка наклонив головку.
– Можно, – сказал он просто и сделал затяжку. – Ни с того ни с сего Царевский отправил своего старшего сына в полугодовую гарнизонную службу.
Она издала короткий визг и повисла на его шее. Потом она обострила нюх и с улыбкой саркастично проговорила:
– Уже не на что деньги тратить. Настоящий аристократ – пишет книги, курит сигареты и пьёт красное вино…
– Жизнь у нас одна, моя хорошая, – пробурчал в таком же тоне он. – Надо пользоваться любым доступным роскошеством. Между прочим, я и тебе прикупил.
Молодая пара присела на скамью в маленьком парке – напротив училища. Пахло табаком и зеленью. Они обсасывали мундштуки, разглядывая виды городской природы и виды друг друга. Вдали отчуждённо шумел фонтан. Его звук заглушали топот подков позади и беспрерывные разговоры на рынке. Желтеющие листья деревьев развивались на слабом ветру и вскоре почувствовалась влага, а после – кожа восприняла мелкие капли дождика.
– Забери меня, Севка, – устало пролепетала девушка, положив голову ему на плечо. – Прошла всего неделя, а я уже напрочь выжата, – она понизила голос. – Понимаешь, сегодня воскресенье, а мы всё равно отсидели под вечер один урок, потому что, видите ли, не успели пройти кое-что вчера, в субботу.
– Расслабься, – бросил он, вкушая аромат её волос и ласкаясь о нежную кожу бархатного лица – от неё пахло духами из ландышей с мускусным послевкусием. – Поблагодари папашу за то, что у него имеются такие связи и такой достаток. Не каждая девушка на сегодняшний день имеет возможность учиться в таких-то школах.
– И что, спрашивается, меня там научат? Ты нигде не обучался, а знаешь, знал и будешь знать в стократ больше меня.
– Ты права. Так-то главное – стремление. Однако же были бы у меня такие условия, я бы постарался получить все знания мира и с их помощью покорить любые высоты.
– Сначала меня покори, владыка ты мой.
– А разве не покорил?
– Моё сердце? Несомненно. Всю меня? Лишь один раз.
Она хотела быть с ним, а он не знал, чего хочет сам. Наверняка не её, а скорее уж тех высот, о которых ей сказал. Он смотрел на неё и много думал, но так ни к какому выводу в своих мыслях и не приходил. Это постепенно заталкивало его в пропасть унылости и меланхолии…
Какое-то время они просидели так, дышали в тандеме и молчали в унисон. Потом он провёл её в пансионный корпус, где находилось общежитие. Из окон учащиеся, коллеги Златы, с заинтересованностью наблюдали, с кем это она вернулась. Сева мог бы выбрать любую из них, ведь обладал тем самым шармом, но всё же он предпочитает постоянность в любовном плане, а процветание – в других масштабах, в иной сфере.
Она показательно поцеловала его перед входом, чтобы вызвать пожитки дамской завистливости в своём новом кругу. Женская дружба – она такая. Конкуренция, да и только. Однако, беря во внимание мужскую дружбу, Всеволод рылся в себе и не мог с уверенностью назвать лучшим другом никого из своих приближённых. «Дмитрий, Климент, Артемий, Вениамин, – размышлял он по дороге к своей лошади, которую оставил далеко, у театра. – Наверное эти ребята – мои друзья. Но друзья познаются в беде, а я никогда не разделял с ними своих бед. Лишь редкие счастливые моменты моего энтузиазма».
К тому моменту, как Сева вернулся к поместью Царевских, начался ливень. Стемнело и теперь капли из хмурого облака незримо, словно ангельские слёзы усердных рыданий, обилием воды во тьме одаряли крышу и участок. Не считая глухого шума этого наружного потока, в доме было умиротворённо тихо. Хозяин выехал по делам в село неподалеку и наверняка переждёт дождь под крышей тамошней таверны. Его жена крутилась на кухне с горничной. Адалин нянчилась со своей двухлетней сестрой. Кроме дворецкого лакея и самого Всеволода, в доме не было никаких других мужчин.

IX

Следующим днём Лодя проснулся от какого-то торжественного шума снаружи. Он выглянул в окно и увидел молодого парня с петличными золотистыми галунами на одежде. Госпожа Царевская со слезами великой отрады всего его исцеловала, а господин с искренней улыбкой обнял и медленно провёл его в дом. Сева быстро привёл себя в порядок и спустился к вестибюлю.
– Это мой сын, – сказал Яков Царевский весь на радостях. – Младший. Вернулся!..
Стало быть, один убрался на службу – другой с неё прибрался. Каспар Яковлевич вернулся домой на побывку. Он служит уже второй год и пока вроде не планирует отлучаться. Хоть он и был младше своего брата Захара, его вид словно говорил об обратном. Этот парень больше походил на своего отца. У него прямоугольная форма лица, светлая короткая бородка и стрижка а-ля викторианский пуританин. Взгляд – орлиный, а повадки медвежьи. Руки у него немного тряслись, но это было малозаметно.
Весь день Сева рутинно проработал, а к вечеру Стефания Мироновна вместе с прислугами накрыла шикарный пир со множеством разнообразных блюд. Пришли гости – три семьи, одна из которых – это уже известные юноше Дёмины. Он подумал, что подобное торжество – как-то некрасиво по отношению к Захару, буквально неделю назад ушедшему в гарнизон. Но потом он вспомнил, насколько объективно противна ему эта ипостась. Ещё его позабавило то, что братья никак не смогли состыковаться и встретиться дома. Один пришёл, другой ушёл…

***

Секретарь Царевских сидел между сударем Дёминым и своим господином. Он привык к таким, дескать, светским мероприятиям и держался на них уже гораздо более вольготно – как рыба в воде. Люстра над длинным столом светила столь же ярко, сколь отблёскивали украшения на всех этих буржуях. Цокот бокалов звонко прозвенел один раз, затем второй, третий и так весь вечер. Парень питал себя недешёвой едой и распивал сухой вермут прямо с погребов французских виноделов по типу Жозефа Нуайи из Марсейана. Он был весьма удивлён, ибо по учётам, которые он вёл для Царевского – нельзя было прям уж с такой убеждённостью сказать о достатке подобной меры. Однако у такого, как он есть ещё куда более влиятельные друзья, чем он сам. «Всё в этом мире строится на связях», – подумал Сева и чокнулся с Дёминым.
– Мы же тебя с пелёнок ещё знаем, – говорил сударь Дёмин Каспару, уже будучи пьяным. – Вон ты какой вымахал. Служишь во славу России.
«Лучше бы он во славу нашей державы, Украины, служил – вносил бы свою лепту в её независимость», – шёпотом буркнул про себя Всеволод. Под дурманом в нём пробудилась какая-то странная патриотическая сентиментальность.
– Батька твой туркам головы рубал, – продолжал Дёмин, размахивая бокалом, откуда иным разом проливалось вино, – а мы тебя воспитывали. А где, кстати, брат твой, м-мм? Захарчик где?
– Молчи, Валер, – вдруг отрезал Царевский. – Не перегибай. Тебе пора на боковую. Твой кучер уже ждёт тебя снизу у выселка.
Валерий Дёмин взял под руку жену и доковылял до своей возницы. Он скрылся в тёмной мгле. Повозка отдалялась и его пьяные песни вскоре расслышать было уже невозможно. На кухне Яков остался наедине со своим сыном. Сева хотел отойти в уборную, но остановился у дверного косяка, тем самым он мог слышать речи двух Царевских.
– Зачем ты так с Захаром, бать? – спросил Каспар у папы, слегка насупившись.
– Как так? – в ответ проблеял папа. – Посмотри на себя – вон ты какой. Даже я, ветеран войны, в твои-то годы ещё чуть ли не под себя ходил. Захару просто необходимо твоё мужество, а он всё под юбку мамочки вдруг что прячется.
– Служба должна быть выбором каждого. Боюсь, даже через двести лет никто до этого дойдет. Стадо баранов!.. Ты решил всё за него!
– Слушай сюда. – Яков взял сынка за пазуху. – Если бы это был выбор каждого, кто бы от поляков твою родину-мать защитил? Кто от шведов? От турков в конце-то концов кто?
Каспар промолчал и не стал перечить отцу. Тот ушёл к гостям, а Лодя вернулся с туалета и зашёл на кухню. Сын Царевского в это время наливал себе в бокал портвейн. Завидев эконома своего папаши, он вдруг резко достал ещё один бокал да налил вина и туда. Он протянул его юноше.
– Папка лестно о тебе отзывался, – сказал он и поднял бокал за него. – Говорил, что в свои годы ты отлично ориентируешься в истории, в божественном писании, литературе и математики. Да и физически не обделён.
– Да, – подтвердил Сева, надпив глоточек. – К сожалению, это так.
– Почему к сожалению?..
– Знания и опыт – это бремя. Порой люди не могут переваривать тот факт, что кто-то в чём-либо лучше них.
– И кто же эти тупицы?
– Да, к примеру, ваш брат – Захар.
– Да неужто? – удивлённо переспросил Каспар, приподняв бровь.
– Знаете, я смотрю на вас и, по-моему, вы – человек надёжный, – проговорил Лодя, подойдя к Каспару чуть поближе. – Так вот… ваш любимый братик нанимал бандитов для моего устранения. Я чудом сбежал.
– Обращайся на «ты», дружище, – проронил Царевский, допил своё вино и стал наливать себе ещё. – Да, я верю тебе. Это в духе Захара. В детстве он смахивал всю вину на меня, если вдруг сам напортачил. Но я всё равно люблю его, хоть жизнь нас немного и разделила.
В поддатом состоянии мир воспринимается намного проще. Ты, словно чайка, пускаешься вдоль берегов откровения, открывая для других недра своих переживаний. Ты, словно крот, слепо копаешь эти недра в поисках чего-нибудь сокровенного, что можно было бы открыть посторонним. А наутро ты, лёжа в постели и попахивая алкогольным иссыханием, жалеешь о содеянном. «Но лучше жалеть о содеянном, чем о том, что не сделал когда-то», – подумал Сева, взглянув в глаза Каспару – в эти две карие скрижали, закалённые в учебных боях.
– Да плюс ко всему этому, Каспар, – промолвил он затем, сытый хорошим винцом, – он пытается отбить одну даму, по уши влюблённую в меня. Ты всего на год меня старше, друг, так что должен понять. Я – честолюбив и наивен местами, но пойми – нельзя же наседать на девушку в этом вопросе. Пускай любит того, кого хочет.
– Правильный ты парень, Севка. – Каспар приобнял его за плечи. – Мыслишь в будущее. Когда-нибудь, наверное, и женщины будут равны с мужчинами, и украинский станет полноценным языком независимой Украины, и армия перестанет стереотипами наседать на молодых и перспективных.
– Независимой Украины? Но ведь ты служишь Российской Империи…
– Я служу просто так, просто потому что ни в чём другом пока себя не нашёл. Увы, что культурно, что географически нашего государство нет, а я не патриот. Мне лишь бы удовлетворить свой эгоцентризм, с головой окунувшись в военную романтику и позабыв обо всём на свете.
– Понимаю. Это как написание литературы.
– Совершенно верно. Ты – пишешь, а я – условно говоря, воюю, хоть пока с практической точки зрения и не воюю…
Не успели они вернуться к теме помыслов Захара, как Царевская выпроводившая ещё одну семью, поторопила их, пригласив обратно к столу. Там Яков Борисович уже успел напиться до крайней степени: он лежал головой в тарелку так, что весь стол стал немного крениться. Оставшаяся семья – люди очень вежливые и добрые. Улыбаясь, они окинули взглядом вернувшихся Севу и Каспара. Женщина дружески поглаживала шевелюру уснувшего Царевского, а мужчина выпил ещё пару рюмок коньяка с молодыми парнями, после чего покинул виллу вместе с супругой, пожелав домовым спокойной ночи.

***

С утра, к удивлению, Сева не жалел о том, что наговорил своему новому другу. Он доверил тому кое-что из своих наблюдений, но пока судить рано, ибо этот человек ещё может показать себя с дурной стороны. С перепоя парень проснулся рано и решил – пока вся семья спит, запрячь Фульвию и навестить Отца Авдея в храме, тем более что о нём он давно думал…
Ветер обдувал его лицо, пока кобылка перебирала копытами местные земли. Он немного опасался наткнуться в дороге на приспешников Мстислава, но, к счастью, они не появились. Тогда, чуть больше недели назад, когда Дима проследил за Захаром, эти трое договорились о прекращении своих затей и разъехались. «Быть может, нанятые отставили свои планы касаемо меня насовсем, наипаче Захар убрался в армию», – рассудил Северов. И вправду, проезжая мимо лагун и лесов, никаких лагерей ним замечено не было. Он очень надеялся, что Бояринов послал бригаду на розыск. Однако он конечно был уверен, что эти, государственные вояки, справятся не лучше тех безызвестных воителей, что были когда-то наняты Царевским.
Он подъехал к околицам близ церкви и заметил пару прихожан, выходящих оттуда. С безразличием в глазах он подметил, что это – его родители. Они медленно вышли из монастыря после исповеди и в таком же темпе попятились по просёлку на восток, через минуту скрывшись за пригорком. Рысью Фульвия прискакала к стенам храма со стороны севера, и Всеволод бросил свой отяжеленный взгляд на восток.
– Мир Вам, сын мой, – отсалютовал Отец Авдей, когда он вошёл в Святую Святых.
– И духу Твоему, отец мой, – в ответ выказал пришедший.
– Видел ли ты своих родителей? Они буквально пять минут назад покинули собор.
– Видел, но они не видели меня, отец. Не хочу, чтобы видели…
– Между прочим, сын мой, они даже не упоминали тебя сегодня в отличии от всех прошлых раз. Как и обещал, видит Бог, я не говорю им ни слова о твоих визитах. Однако тебе следует навестить их хотя бы ещё раз.
– Боюсь, папаша встретит меня с палкой, а мама зальётся крокодильими слезами, мой милый пастор. Пусть лучше они заделают себе нового сына, который будет слушаться их куда правильней меня и вырастет таким, каким бы они хотели его видеть – женатым отпетым мещанином, через пару лет растворённым в скучных буднях бытия.
– В твоих словах есть истина. Я не в праве судить тебя, сын мой.
– Я благодарен вам и ценю вас больше жизни, ведь, в отличии от тех же родителей, вы может и не дали мне её, но научили её проживать. Я состою в клубе добросовестных писателей и продолжаю обзаводиться полезными друзьями. Я продолжаю отношения с той девушкой, отец мой.
– Люби её, сын мой.
Насчёт любви Северов ничего не ответил. Он не хотел нервировать верующего старика. Ибо если бы он обмолвился словом про то, что имеет интим с девицей, говоря о которой не может отчётливо сказать, что любит её, Отец Авдей неправильно всё истолкует. Так или иначе он получил благословение и к девяти утра был уже на фольварке.
Под разгар дня Каспар выпросил отходящего от вчерашнего отца отсрочку для Севы, чтобы выехать вместе с ним в город. Между тем он всё утро стоял над кроватью своей спящей младшей сестры, которую никогда не видел. Он отправился на службу как раз за месяц до того, как та была рождена. Это растрогало его, и он решил предложить отцовскому учётчику поехать в городской бар, дабы продолжить вчерашнюю попойку уже вдвоём…

X

Каспар тоскливо оглядел первенствующий район города, ёрзая на седле коня своего брата, как на иголках. Они проехали несколько километров города и остановились у люксового ателье в центре. Оставив скакунов снаружи, они вошли внутрь и Царевский приглядел себе весьма приличный фрак перламутрового цвета с крупной фалдой. Он предложил взять такой же и Всеволоду. Тот отсчитал свои гроши и с сожалением отметил, что ему не хватает.
– Позволь преподнести тебе подарок, – сказал чистосердечно Каспар своему попутчику и купил оба костюма за свой военный доход.
Такой щедрый дар польстил душу Севы. Его язык немного заплёлся, и он не смог выразить благодарность так экспрессивно, как хотел изначально. Сразу за обновлением гардероба по маршруту запланирован какой-то бар в неприметном квартале. Они отправились туда неспешно, рассказывая разные истории. Каспар повествовал увлекательные вещи о своих ратных буднях, а Севе нечем было поделиться с ним в связи с довольно унылым и пресным прошлым.
– Так что ты собираешься делать с Захаром? – вопросил в ходе диалога военнослужащий в момент, когда они свернули в узкую улочку; здесь, с карнизов на их головы стекала сырая вода.
– Если честно, не хотел бы зацикливаться на нём, – ответил Лодя, в движении посматривая кверху на вымокшие козырьки зданий, – тем более я ещё как минимум шесть месяцев не буду видеть его рожу.
– Мой брат – человек хоть и малодушный, но от своих принципов не отступится – это точно я тебе говорю. Если он наметил глаз на ту девицу, значит он сделает всё возможное, чтобы её заполучить. В гарнизоне он наберётся храбрости и чутка закалиться, а там глядишь и на дуэль тебя вызовет по своему возвращению.
– Дуэль? Не знаю насчёт фехтования, но стреляет он вроде бы неплохо. Думаешь, если это произойдёт, мне согласиться на состязание?
– В зависимости от того, и вправду любишь ли ты ту даму и насколько. Кто знает, какие последствия за собой повлечёт поединок. Вы запросто можете убить друг друга!
К этому времени они добрались к пабу в камерном переулке. Несмотря на свою отдалённость от въезда и центра, здесь было сравнительно оживлённо. Пара проституток сразу накинулась на вошедших, но их отнял какой-то мужлан с невозмутимыми чертами лица. Должно быть, для них он выступает кем-то вроде сутенёра. Сева сразу же вспомнил трактир в предместье Заморском. Атмосфера там показалась ему очень схожей со здешней. Каспар объяснил, что перед отъездом в военную часть он любил здесь околачиваться в тайне от родителей, потому как те были бы против его нахождения в местах подобной чёрствости, тем более в семнадцать-то лет. Как и тогда, сейчас для начала он взял себе стакан выдержанного дистиллированного рома. Лодя взял себе то же самое, и они сели за стол.
– Так что это за девушка, с коей хочет посвататься Захар? – задал Каспар Яковлевич, неторопливо и размеренно попивая ром.
– Рябинина Злата, – коротко отпустил Всеволод Семенович.
– Дочь Владимира Тимофеевича? – изумлённо проконстатировал Царевский. – Ну понятно… наш батек уж точно не против будет их союза, ибо отец твоей этой Златы – его бывший сослуживец.
– Да одно дело, если бы она хотела быть с ним, – объяснился Северов, на секунду отставив свой стакан, – но так ведь она по уши в меня влюблена.
– А ты в неё?
– Не знаю. Наверное, и я в неё, иначе не вспоминал бы о ней перед сном и не мусолил с тобой эту тему.
– Но ты сомневаешься?..
– Сомневаюсь.
Прошло какое-то количество времени прежде, чем они напились ровно на столько, сколько требовалось для несуразных выходок. В пылу обсуждений, когда другие постояльцы не держали на них своих взглядов, Каспар Царевский вдруг достал пистолет с капсюльным замком и с грохотом положил на деревянный стол. Благо все были отвлечены и не увидели. Потом ближе к вечеру, расплываясь в залитом дурмане, Сева смотрел, как его собутыльник о чём-то договаривается с тем сводником из местного публичного дома. Каспар дал ему на лапу, и бар они собирались покидать уже не одни, а с двумя блудницами…
Эти четверо выпили ещё, и Сева как-то пропустил тот промежуточный момент, который был до того, как он и его собутыльник очутились в старой загородной сторожке, на стрельбище, у мергелистого байрака.
– Дарю тебе, – проговорил, опьянело лыбясь, Каспар, вручив оружие Севе. – А ты смотри, как с него стрелять. Тебе же честь свою ещё придётся защищать. В наш век, когда огнестрел вытеснил шпаги, дуэли только так и будут происходить.
В этом обветшалом здании находилась пара мишеней и коробка боеприпасов. В дурмане Лодя не соображал, что к чему. Снаружи солнце заходило за горизонт, а из неприметного строения доносились звуки пронзительно-раскатистых выстрелов. Парень, будучи подвыпившим, стрелял неважно, что нельзя сказать про Каспара, который даже в таком состоянии мог вмиг вернуть самообладание и с расстояния в десяток метров попасть прямо в цель. Две распутницы хохотали и хлопали им в ладоши, сидя на каких-то гниющих ящичках. Ещё когда они вошли сюда, сразу же синхронно сунули руки в вырез и откинули свои бюстгальтеры куда подальше. После каждой серии выстрелов они подрывались и ликующе пританцовывали. На них были узкие белые корсетные платья, чулки и босоножки на высоких шпильках. С каждым движением одежда сползала всё ниже и ниже, оголяя всю их женскую натуру…

***

Утром кутилы проснулись там же, в здании заброшенного тира. За час до пробуждения проститутки тихонько покинули постройку, пока их клиенты спали. Сева обнаружил себя в одних портках и тонком тельнике. Его новый фрак валялся рядом, а под ним – лифчик. Он поднялся и вытрусил новоприобретённый костюм, за этим проснулся Каспар, лежавший неподалёку.
– Ты помнишь, что мы вчера творили? – спросил у него Всеволод, отряхивая одежду.
– Мы, бойцы, способны вспомнить всё, если надо, – нерасторопно говорит Каспар, схватившись за голову. – Мы сдали на временный уход и установку новой сбруи лошадей, сняли шлюх и пешком попятились на юго-запад от города. Тятька нас с Захаром в детстве сюда пострелять водил. Вот только помню, что мы с тобой здраво удивились, когда обнаружили здесь два ящика с пойлом, мешки с зерном и небольшие кейсы с патронами, – он указал на один опустошенный спиртной ящичек, в котором кроме пустых бутылок было ещё и женское бельё. – Мы воспользовались пожитками.
– А мы не подумали, что, если здесь спрятано чьё-то добро, то оставаться здесь может быть опасной затеей?
– Такого я не помню, – сказав это, Каспар задел рукой стоящий здесь грязный шифоньер, придвинутый к одной из стен помещения. Внутри не было ничего: никакой одежды, либо чего-либо ещё. Однако Севе показался странным внутренний задник гардероба, сконструированный из ламинированной древесностружечной плиты. Он прощупал её неуклюжими движениями и вдруг что-то щёлкнуло…
Эта «стенка» оказалась эдакой фальшпанелью, скрывающей проход в сокровенную комнату. В этой комнате не было ничего, кроме люка, размещенного посреди – в полу, и нескольких стопок запечатанных контейнеров у стен. Товарищи переглянулись и раззявили рты от удивления. Как только Сева подёргал фиксаторы стального грузолюка и крутанул вентиль. Открылся путь в подполье и хлынул острый запах табака, похожий на тот, что он ощущал, когда раскуривал мундштуки со Златой в полтавском парке.
– Погоди, не лезь, – отрезал Каспар и зажёг найденную за ящичками в предыдущем основном помещении керосиновую лампу. Он медленно опустил её на палице, которую успел вырвать из кедрового ствола снаружи, пока Сева возился с вентилем. Осветив темницу очагом тёплого пламя, они увидали обширный погреб, битком набитый закупоренными ящиками с неизвестным содержимым чуть поменьше тех, что находились в самой комнате. Это был схрон, служащий складом контрабанды. И не успел Сева озвучить предположение о возможном убежище людей Мстислава, как диапазон их ушей охватило внезапное множество очень громких звуков стука копыт. Коней приближалось по меньшей мере около пяти, а то и больше. Это была орава мерзопакостных чертей, решивших по пути на очередной утренний разбой заехать в своё пристанище.
– Лезем в погреб, – шустро выказал Сева.
– Нет, – остановил его Каспар. – Они увидят распитые бутылки, следы от пуль на мишенях да бабское бельё, и сразу догадаются о нашем присутствии. Тогда уж они найдут нас и «отправят в елисейские поля».
– Но другого выхода нет, – трепетно пролепетал Сева. – Выйдем наружу – окажемся прямо в лапах у «мстиславцев» и тогда уж точно, как ты сказал, они «отправят нас в елисейские поля».
Друг за другом они нырнули в проём. Запах табака и настоявшегося спирта смешались воедино с вонью влажной сырости. Каспар откинул палицу и взял фонарь в руку, осветив тоннели, проходящие меж сотен сходственных вместилищ, изготовленных из толстой фанеры. Чуть ли не весь нажитый чужим трудом хабар покоился здесь, но никто, кроме самих, как выразился Всеволод, «мстиславцев» не знал, есть ли ещё такие хранилища по губернии у них во владении.
Однако подвал оказался не таким уж и большим помещением. Промеж штабелей была найдена бамбуковая лестница, которая ведёт чуть дальше сего заброшенного стрельбища. Когда они вылезли из выгребной ямы, всячески усыпанной травой и огромными листами, то могли вздохнуть спокойно. Ветерок подымал ввысь микроскопические образования росы и ласково запускал их им в лица. Небесное светило то выходило из-за ватных облаков, то снова за ними пряталось, как бы не решаясь посиять хотя бы полчаса.
Тем временем сам Мстислав, старший брат покойного Изяслава, вместе со своими двумя приспешниками вошёл под крышу стрелковой постройки. Остальные трое остались пасти своих лошадей. Все как один выглядели флегматически: так, словно они являются простыми надзирателями, а не преступной группировкой. Главарь вошёл и окинул взглядом помещение.
– Возьмите себе по бутылке, парни, – сказал он своим бодрым тоном. – Будем пить за упокой души брата моего, пока не сляжем от разрыва печени!
– Что за чёрт, – бросил один из мародёров и указал на отворённую потайную дверь в гниющем шкафу.
– Рассредоточьтесь по округе, – крикнул он тем, что остались снаружи, а затем взял во внимание дырочки от пуль, оставленные в мишенях, опустошённые бутылки, использованную провизию да женское нижнее бельё. – У нас были гости… и, похоже, они бесподобно провели здесь время…

***

Всеволод и Каспар были уже на полпути от пригородной конюшни, в которую сдали своих лошадей. Факт того, что случайная попойка обернулась ночёвкой в логове разбойничьей банды – знатно их позабавил.
– Эх, мог бы, – произнёс, перебирая ногами, Лодя, – забрал бы всё ихнее добро: от сигар до джина, от пшена до кофеина…
– Да к чёрту, – отрезал Каспар, смеясь от абсурдности сложившейся ситуации. – Надо доложить об этом.
Сева забрал до блеска обчищенную Фульвию в новых шорах и удилах, а потом сказал Царевскому, что сейчас же посетит городскую канцелярию, дабы навести вице-губернатора Бояринова на след. Кобылка юноши мчалась так быстро, как могла, и уже через менее чем тридцать минут он пересекался взглядом с канцелярским оборонным гвардейцем у ворот. Охранник точно так же увязался за ним и сопроводил к статскому советнику.
– О, слава Богу, вы всё ещё здесь, – проронил парень в нежданно возникшей отдышке, отыскав нужное должностное лицо в коридорах.
– Я теперь здесь всегда, мальчик, – безмятежно сказал Григорий Алексеевич. – Губернатор Сонцов закрепил мою деятельность в этой конторе, к счастью или к сожалению, – он продолжал двигаться по коридорам, как и при прошлой встречи, показывая своё безразличие ко всему и вся.
– В заброшенном стрельбище к юго-западу отсюда находится обиталище преступников, господин, – объяснился Сева скорым образом. – Там куча ящиков с контрабандой и ворованным, сейчас же пошлите туда солдат.
– «Сейчас же, сейчас же», – перекривил его Бояринов с долей едкости. – Ты Сонцов что ли, чтобы мне приказы отдавать? – он резко остановился у двери в какой-то кабинет и уставился на юнца.
– Ну, деятельность «мстиславцев» в ваших руках, думайте, – буркнул Сева, изобразив деловитость и хлад в очах.
– Кого-кого? – недоумённо произнёс статский. – Ай, ладно, пошлю. Обещаю. – Он сделал паузу и ещё больше пронзил парня взглядом. – Мне нравится твоя решимость и прыть, молодой человек. Быть может, ты даже мог бы работать у меня, если был бы не из черни и обладал качествами, присущими учёным лицам. Хотя, твой фрак на сей раз подобран со вкусом…
– Так что же, вы прочешете околицы у стрельбища?
– Даю слово, – и он скрылся за дверью, в отделе боевых распоряжений.

***

Где-то с четверть часа он провёл, слоняясь по улицам. Он остановился перед ученическим корпусом, где сейчас проходят занятия у Златы Рябининой. Каждое оконце было зашторено изнутри, будто олицетворяя маленькие утаённые от окружающих жизни. Могли возникать лишь представления, что в оный час творится за ними. За одной из них за партой смиренно отсиживает положенные часы Злата, хотя и вовсе не хочет для себя такой участи. Он в свою очередь подарил бы ей другую участь, но прежде всего планировал разрешить свою, а уж потом браться за участь других.
В этот миг со стороны губернской канцелярии прошёл взвод из пятнадцати жандармов. На сей раз склизкий Бояринов, заимев все сведенья вплоть до точности с минимальными погрешностями, отдал нужные указания менее, чем через час. «Конечно… понял ведь, что добыча-то лёгкая, делов на раз два – раз плюнуть», – подумал Сева. Если это подразделение из пятнадцати господ – специалисты не из робкого десятка, они уж точно не упустят «мстиславцев», потому как у тех навряд ли хватило бы мозгов пуститься наутёк после осознания о недавнем присутствии посторонних; о весёлой ночке, хоть и на почве неосведомлённости, но всё же нагло проведённой чужаками прямо в их логове.

XI

К концу сентября военная отбывка Каспара подошла к концу. Он простился с каждым в доме. Даже с маленькой сестрой и придворным писарем, который, между прочим, ижно на территории фольварка не проживает. Мать в очередной раз расчувствовалась и залилась слезами. Отец, как мужчина чопорный, не хотел показывать своих чувств и поскорее оставил сына за пределами участка. Всеволод стоял рядом с ним, на холме. Они оба свысока глядели на малое поселение у выселков при Царевской вотчине. Несколькими минутами ранее здесь была ещё и юная Адалина. Она помнит, как играла со своим братом в салочки, казаков-разбойников и прятки. Он был всегда мил с ней, поэтому она с детства питает к нему гораздо большую любовь, нежели к Захару.
– Не хочешь провести меня к улесью? – спросил Каспар у Лоди спустя недолгое минутное молчание после ухода своего папаши. – Кто знает, а вдруг мы больше не увидимся…
Они спустились по пригорку вниз и пересекли крошечный посёлок насквозь. Где-то там, за полянами, молодого бойца ждёт личный состав с извозчиком. Он поделился с Севой, что боится обострения конфликтов с турками. Боится, что спустя пятнадцатилетнее перемирие война продолжится – его призовут на фронт и он повторит судьбу своего отца. Яков Царевский на пару с Владимиром Рябининым прошёл две битвы без единой серьёзной царапины и вернулся домой целым и невредимым. Однако Каспару может повезти куда меньше – вот чего он опасался. Своей гибели. «Тогда, наверное, никудышный из меня солдат, – раздумывал он, осознав свой страх. – Никакой я не солдат, если боюсь взглянуть смерти в глаза». Он как будто искал поддержки. Искал опоры, чтобы продолжить путь курсанта. Продолжить подготовку к возможным будущим войнам…
– А знаешь, ты же хочешь запомниться? – замедлившись, вопросил он у Северова. – Приходи добровольцем в гарнизон. Будем соратниками, воевать будем вместе, – он выдавил неправдоподобную улыбку.
– Да ну, ты чего это серьёзно? – сдержанно выразился Северов. – Даже думать об этом невыносимо. Такой путь не по мне. Лучше я доверюсь судьбе и поплыву по течению…
– И ты прям так уверен, что течение не унесёт тебя прямиком в непотребность и бедственность, а в последствии и к старухе с косой?
– Я уверен, что оно унесёт меня прямо туда, куда нужно, Каспар. Как мне предписано свыше.
По факту их дружба продлилась всего ничего две недели и теперь Каспар отбывает обратно – служить Российской Империи. Бог знает, какой будет следующая межгосударственная междоусобица. Между кем и кем? Сева смотрел ему вслед, пока тот всё отдалялся и отдалялся, и предрекал: «наверняка, эти покамест ещё невинные глаза повидают многое на своём веку; а может и немногое, если они вовремя подскажут ему уволиться из подразделения».

«Боец возвращается обратно,

И быть может гибель его ждёт.

Всё до боли в край невероятно

Тот факт, что авось и он умрёт»

Тем же вечером на Всеволода нахлынула внушительная тоска. Он взял свою кобылу и пустился топить горести в стакане. Побыл сначала в одиночестве в том баре, где сидел с Каспаром. За эти недели обстановка тут вообще не поменялась. Всё также сновали официанты. Всё также судорожно мерцал свет. Среди всех этих городских отбросов слишком долго находиться он себе строго-настрого запретил, ведь был риск пасть в скорбь ещё более основательно. Поэтому совсем скоро он покинул заведение и наведался в клуб литераторов. Туда, где ему всегда рады…

***

Вместе с товарищами он опрокинул пару бокалов игристого «бастардо». «В таком состоянии грех не начать творить, – подумал он и стал писать на бумаге всё, что вздумается». Несколько его коллег на заднем фоне заговорили о локальной политики, и он вспомнил о вице-губернаторе. Слухов о поимке «мстиславцев», впрочем, как и о продолжении их деятельности, он не слышал с тех пор, как побывал в жерле их «вулкана» в заброшенном тире на юго-западе. Он вспомнил о словах Григория Алексеевича. «Быть может, – сказал он тогда, отходя от дела, – ты даже мог бы работать у меня».
– А вот, если бы вы, мой друг, – обратился Сева к своему коллеге – Артемию Частину, человеку из светского общества, – хотели бы устроиться к высокопоставленному лицу на службу, как бы вы доказали ему свою профпригодность?
– Ну, не будем опускать тот факт, что в такой ситуации именно я скорее и был бы этим высокопоставленным лицом, – рассудил Артемий дискурсивно. – На своём месте я бы запросил, наверное, какое-нибудь рекомендательное письмо, которое подтвердило бы, что претенденту можно доверять и что другие надёжные люди не сомневаются в его полезности.
«А ведь это мысль, – проликовал умственно Сева». Он спросил, занят ли сейчас Нестор, и зашёл к нему с пустяковой просьбой. Говорить своему литературному ментору для чего конкретно ему понадобилась его рекомендация он не стал, ибо партия по сути своей, грубо говоря, борется против российской власти. Посему, услышав, что один из её членов захочет примкнуть на вакантное место в канцелярии, Нестор, мягко выражаясь, навряд ли будет доволен.
– Не могли бы вы составить рекомендательное письмо для меня? – спросил отрок у него, разглядывая письменные наброски и календари, разбросанные по всему столу.
– Зачем оно тебе? – в ответ задал Нестор, подняв свои серые очи.
– Хочу доказать своему излишне патриотичному хозяину, что состою в таком благородном содружестве, – солгал Лодя без зазрений совести.
– Ладно, – запальчиво бросил Нестор. – Приходи за ним завтра утром. Набросаю про тебя немного текста, так уж и быть.

***

Сева решил поторчать здесь ещё кое-какое время. Пара романистов играли в какую-то настольную игру. Слышалось, будто они усердно умножали какие-то числа, а потом один из них задорно оповестил другого, что забирает весь банк в свою казну. На твёрдой бумаге было вычерчено множество ячеек. Они кидали кости и сразу делали выводы. Лодя не разбирался в подобных играх…
Дима опять собрал вокруг себя несколько человек. Он делился с ними своими подвигами в романтических делах. Рассказывал о том, что как-то раз ему почти удалось взять сельскую девку в амбаре на сеновале, но откуда ни возьмись там появилась её мать. Когда он заметил, что его истории вызывают у всех зевания, когда все начали расходиться подальше от его стола, он вдруг возгласил: «внимание, анекдот! ». Он говорит: «свежак, недавно услыхал» и по памяти продолжает: «в общем, сенатор... не знаю, знаете иль не – царевич Мириан Ираклиевич совсем не читал новых дел и только подписывал свое имя; его спрашивают, для чего всё это, к чему такое безрассудство в делах государственных? «Более читаю, более не понимаю» – таков был его ответ. Один из слушателей потешно усмехнулся и сказал: «точно про наше сенаторство, подписывают всякую чушь, даже не читая».
– Я заметил, ты что-то с прошением советов зачастил, – обратился к Севе немного подвыпивший Климент Дубинин. – Ты же знаешь, ко мне можешь всегда обращаться – выручу. Но я слыхал такое выражение, уж точно умный человек выдал: мол, тот, кто просит совета – глуп, а кто даёт его – самонадеян…
– Не думаю, что ты самонадеян, Клим, – говорит в ответ ему Сева. – Разве что в меру. Тютелька в тютельку. Это же хорошо, когда знаешь себе цену – разве нет?
– Бабы знают себе цену, – отчеканил Дубинин и поднял бокал. – Кстати, о них! Пить за них не буду, но скажу тебе, что эти змеи в юбках лицемерны до чёртиков. Поэтому с ними и надо быть откровенными. Ты скажешь, что я говорю противоречивые глупости, но нет! Для них прямота и честность, как огню вода. Сразу тушит их сраный пыл. Или это… это как льду жара. Сразу таят, чтоб их за чёртовы каблуки!..
– Ты как всегда по факту всё разложил, – сказал Северов и чокнулся с ним своим бокалом. – Не зря всю Европу исколесил.
– Ага, исколесил – то да. Но толку мало. Бывал в итальянской Ломбардии, к примеру, но по-ихнему ни бэ, ни ме – только «салют» знаю. Ты спросишь, а как тогда я представлял интересы своего клиента? А я отвечу – со мной постоянно бродил переводчик да постоянно разный.
Казалось, Климент мог и дальше ведать о своих европейских скитаниях да кидаться жизненными советами. Однако, Всеволод знает его достаточно, чтобы покинуть его компанию вовремя – до начала всех этих «увлекательных» историй. Перед своей отлучкой он обратил внимание на Вениамина, который сидел среди других драматургов и писал очередную главу для своей остросюжетной трагедии. Коллеги пророчат, что в своём жанре этот человек рано или поздно станет наилучшим писателем Полтавы текущих лет…

***

К послеобедни Сева вернулся домой. В перерыве между исчислениями перепродажи урожая за всё лето он застал сударя Царевского только что приехавшего с рыбалки, на которую тот ездил в одиночку, чтобы отвлечься от беспрестанного потока докучающих дел. Примерно в это время должен прибыть заранее намеченный по графику поставщик, так что нужно было поскорее выловить хозяина в состоянии незанятости.
– Напишите для меня рекомендательное письмо? – спросил он у того прямо. – Есть вероятность, что господин Бояринов возьмёт меня к себе в канцелярию.
– Если возьмёт, – сказал Царевский слегка взволнованно, – то что я буду делать без секретаря? Тем не менее, этот Бояринов вроде мужик, что надо, так что напишу тебе рекомендацию и буду держать кулаки за то, чтобы он передумал.

***

На следующий день Сева проснулся рано, чтобы успеть сделать все намеченные отчёты. Он управился до одиннадцати часов утра и к двенадцати был уже в литкружке. Письмо Царевского он забрал у писаря по пути в город, в нём кратко и убедительно были изложены основные заслуги парня. Нестор же больше описал именно внутренние качества Всеволода Семёновича Северова, его – как творческую личность. Впрочем, его письмо «творческая личность» планировала оставить на всякий случай, ведь, объяснив Григорию Алексеевичу чем занимается сообщество Нестора, тот супротивиться, потому что осознает, кого собирается взять на должность. Врага народа русского. Отпетого подлинного малороссиянина…
Из его барсетки торчало два скрученных в трубочку листа с печатями. Он был одет в чёрный фрак, подаренный ему Каспаром, вдоволь вычищенном и постиранном по инициативе самой госпожи Стефании Царевской. Проходя мимо училища Рябининой, он как всегда остановился. Как раз сейчас был короткий перерыв, и она околачивалась во дворе, болтая с сокурсницами. Сначала он хотел её окликнуть, но воздержался и просто стал ждать, пока она наконец увидит его. И она увидела, извинилась перед подружками и откланялась к нему.
– Где ты пропадал, милый? – спросила она, одарив его лёгким поцелуем.
– Брат Захара был на побывке, – ответил сжато он. – Проводил время с ним, он совсем не такой, как его братец. Даже подарки вручил недешёвые, – он прикоснулся к пистолю, который спрятал в пояс под рубаху.
– А что это у тебя там? – она указала на его сумку, откуда выглядывали составленные рекомендации.
– Пробую двигаться дальше, – сказал он, поправив письма. – Хочу пробиться на должность в губернскую контору.
– Ты такой упорный, такой целеустремлённый. Но не Бояринов ли сейчас руководит конторой? Знаешь, сегодня с утра из окон общежития я видела, как какого-то отморозка вело несколько его чиновников в кандалах.
– Какого ещё отморозка? Его вели под каземат?
– Ну, наверное, он из шайки Изяслава. Повели в темницу.
Сева пожелал Злате удачного и продуктивного дня, а затем поскакал дальше по кварталам. Уже в третий раз караульщик у входа в канцелярию с уставшим видком провожает визитёра прямо к вице-губернатору. На сей раз Григорий Алексеевич сидел в своём личном кабинете и старательно что-то выводил на бумаге пером.
– О, ты прям как знаешь, когда приходить, – приветливо вымолвил он вошедшему. – Прекрасная новость для тебя и таких простаков, как ты: Мстислав был пойман на рассвете. Наши люди долго его выслеживали. Караулили у логова, в котором, кстати, столько всякой всячины мы выудили – ой мама! – он радостно и протяжно рявкнул. – Правда, несколько солдат погибло. Около четырёх человек. Ещё столько же ранено. Однако их главу нам всё-таки удалось забить в угол. Капитан взял его, лишённого патронов и провизии, в лесу на востоке. Долго же он с ним провозился…
– Да неужели!.. – задорно выкрикнул Сева. – Надеюсь, не окажется снова, что у них вдруг есть ещё один брат.
– Да куда уж там, – рассмеявшись, сказал Григорий. – Хочешь навестить ублюдка в кутузке? Суд пока не решил, что с ним делать – на каторгу, либо на эшафот, но Его Величеству – Императору Всероссийскому Александру Павловичу известие на получение санкций повешенья от имени полтавской губернии мы уже отправили. Или ты по делу ко мне?
– Для начала по делу, – юнец достал письмецо авторства писаря Якова Борисовича и протянул Бояринову.
Статский наместник пробежался глазами по строкам, по буквам, каллиграфически выведенными писарем Царевского. Он пробежался по ним ещё раз – более расчётливо. О чём-то подумал, повертел перо в руке.
– Ещё что-нибудь? – вопросил он затем.
Пару секунд Всеволод помедлил с ответом. Он размышлял, предоставлять ли рекомендацию Нестора. Через мгновенье он всё же решился…
– Кто такой Нестор? – поинтересовался заместитель.
– Основатель литературного клуба, – проронил парень и опустил глаза, потные ладони прилегали к его коленным чашечкам, а сам он чутка сгорбился.
– Уху-ху, как он всё тут описал, качества, мораль, – молвит сударь Бояринов, искажая литературный пафос. – Прямо-таки настоящий поэт. Что же, таких людей я уважаю.
Он, видимо, был не в курсе того, за что на самом деле выступает сообщество Нестора. Это сыграло на руку. Но на вранье и сокрытии истины далеко не уедешь – Сева неплохо наслышан о сей правде жизни. Он наблюдал за тем, как статский заполняет соответствующие бумаги на трудоустройство на столь рентабельную должность в политической нише. Ответив на пару вопросов и доказав Григорию Алексеевичу свою компетентность в данной сфере, он запросил разрешение на посещение Мстислава в тюремной башне, которая размещена на окраине Полтавы. Он отправился туда с гордой ухмылкой, что всплыла на его лица из-за удачного рабочего приёма, дабы взглянуть на варварскую физиономию бандитского зачинщика.

***

Стоял пасмурный день. Фульвия встала на дыбы перед каменными стенами арестантской зоны, чем-то напоминающую французскую Бастилию, которую Сева видел только на зарисовках. Над крепостью лавировало крупное свинцовое облако. Оно распиралось и вскоре, заручившись помощью своих собратьев – блеклых туч, одарило земли всей губернии весьма себе добротным дождём.
Смотрителю крепости Северов вручил листок, доказывающий условную официальность лица. Он оглядел паренька с ног до головы, скорчил гримасу и передал его на сопровождение одному из тюремных надсмотрщиков. Этот втянутый хладнокровный мужчина с волчьими глазами дежурил в башне, в одной из камер которой располагался Мстислав. Единственными источниками света здесь были закреплённые на стенах вдоль кольцевой лестницы светильники и решётчатые оконца, еле-еле пропускающие тусклый наружный просвет. Вожака поместили на самом верху. Надзиратель молча мотнул лампой в сторону его камеры и остался ждать за углом, на одной из ступеней лестницы.
– Я бы поглядел на тебя, – начал Всеволод, оставшись в свете лампы против тюремного отсека, – но здесь так темно, что чёрт ногу сломит. Прямо как в вашем погребе за фальшпанелью.
– Сраный проныра, – со скрежетом бросил Мстислав во тьме. – Сначала Изяслава прикончил, моего брата младшего, теперь и меня засадил. Даже звучит триумфально – «устроил кутёж прямо в обиталище опасных рецидивистов, пока те отсутствовали на месте». Такой талант пропадает, – он сменил тон на лукавый. – Уж если бы ты не привёл меня к неминуемому бритью у губернского палача, я бы сделал из тебя толк. Ты обрёл бы все богатства этих тронутых краёв! Но нет, ты выбрал участь подсосника на службе у бл*дского помещика, браво!
– Что я слышу? Взывание? Мольбу? Я смутно помню, как будучи малым, из хаты смотрел, как какие-то дяденьки обирают последние пожитки моего папаши. Не вы ли часом это были?
– Когда это было? Лет десять назад? Тогда мы только начинали, нам было всего-то двадцать с лишним. Болтались у хуторов и только сейчас наконец были так близки к городу. Некоторые из нас поочередно бухать в городские стены осмеливались ходить и сбывать товар местным, но появился ты – малолетний оболтус! Вычеркнул всё наше существование. Существование грабителей караванов да сельских вымогателей. Наша деятельность в последнее время стала настолько филигранна, прибыльна и удачна, что уж скоро мы могли бы грабить повозки с поставками самому Царевскому!
– Поделом тебе, Мстислав и поделом Изяславу, – удовлетворённо произнёс Лодя, разворачиваясь, чтобы уйти. – Передай привет Иуде и Каину, ибо теперь ты и твой братик будете жариться с ними в одном котле…
– Уж какой-нибудь завистник рано или поздно доберётся до тебя, – сказал ядовито Мстислав, ухватившись за решётку, будто за обелиск последней надежды.
– Сколько вам заплатил Захар Царевский за моё устранение? – вдруг спросил Сева, повременив с уходом.
– Этот малый ошивался с нами пару раз, – пробурчал глава мародёров. – Его батя никогда бы не поверил. Теперь он в гарнизоне, а я здесь – в каталажке. Похерил он свою затею, решил брать тебя в лично в свои руки, без всякой помощи, а зря… заплатил бы больше, мои парни не были бы такими ленивыми. За бабки хоть отсосать кому-угодно могут. Впрочем, их осталось-то пару человек, и те разбежались. Хоть несколько солдат с собой на тот свет забрали. Радуйся, пи*ор – помог властям усмирить негодяев. Да в честь тебя теперь оду можно сочинить!..

***

Всеволод покинул крепость, остановился на площади и облегчённо выдохнул. Он застыл посреди площади с вытянутой шеей к небу и закрытыми глазами. Наконец нагрянувший дождь награждал его внушительным потоком. Мстислав не дал прямого ответа на последний вопрос, но он подтвердил прогневлённые завистью намерения Захара. Теперь, пока последний проводит месяцы на службе, нужно расслабиться и сосредоточить внимание на дальнейшей деятельности…

XII

Октябрь проходил гладко и комфортно. Всеволод с огорчением оповестил господина Якова Царевского о том, что уезжает жить в город – будет работать канцеляристом под руководством Григория Алексеевича Бояринова. С одной стороны, барин порадовался за человека, жившего под его крылом длительное время и неплохо ему служившего, а с другой – он с нелегко с ним расстался, ибо не хотел терять власть над бухгалтерской составляющей своей активности в поставках. Он разрешил покинуть фольварк только спустя неделю, ведь понадобилось время, чтобы найти нового учётчика. Этот сударь был найден Царевским в одном из сёл, где до сих пор тот вёл расчёты трат для тамошнего старосты. Мужчина – простоват, но своё дело знает.
На протяжении сих недель распорядок дня Всеволода Северова практически не менялся: в офисе он имел дело с политической вознёй, оформляя структурирование документов текущего делопроизводства в государственных сферах; он очень скоро позабыл, что работает-то по сути на Российскую Империю. По вечерам он захаживал к своим товарищам в литературный клуб и отвлекался от всей этой масштабной канители, а по ранним субботним утрам навещал Отца Авдея в монастыре во время богослужения. Каждое воскресенье он целиком посвящал Злате. Они гуляли, как подобает любовной паре и рассказывали друг другу о своей обыденности.
– Наконец я чувствую себя благоустроенно, – говорил он Злате, двигаясь с ней под руку по мостовой. – В свои восемнадцать и должность, и страсть в увлечении, и…
– И?.. – понуждающе издала она, пытаясь вытянуть из его уст продолжение речи.
– И, наверное, муза, – продолжил он, глядя на её румяное личико. – Когда пишу строки, сразу начинаю думать о тебе.
– Редко от тебя услышишь такие слова, – сказала она, расплываясь в тёплой улыбке. – Прочти мне что-нибудь из своего…

«Люблю любить её по-своему,

Вечера уютно с нею проводить;

И быть может ей это не видно,

Но за неё, кажись, готов убить»

– Прям убить готов, да прям-таки, – смеясь, прокомментировала она.
– А кто знает, – игриво бросил он, отведя взгляд вдаль. – Может, это пафос, а может – чистая искренность.
– Это только ты можешь знать, – на благостном вздохе произнесла она и прижалась к нему сильнее.
Из-за недавнего переезда в городские черты у Северова не было постоянного места жительства. Иногда на несколько дней он бронировал комнату на постоялом дворе, время от времени ночевал в корпусе литкружка и даже пару раз пробирался в женское общежитие и спал вместе со Златой. Одна часть его вещей находилась в подсобке у литераторов, другая, более малая часть, у неё в комнате. Этим воскресным вечером она прошла через вахтёршу, старую женщину с насупленными бровями, а он зашёл через задний двор. Там, в канализационном углублении была припрятана драбина, которую он пронёс через кварталы с литературного клуба. Она осталась там ещё со времён последнего ремонта, и Нестор любезно разрешил взять её.
Девица думала, что на сегодня их свидание закончено и нужно ждать целую заурядную неделю, чтобы увидеть своего «Ромео». Но, как только она начала готовиться ко сну в своей комнате на втором этаже, в оконце кто-то постучался. Открыв его, она невольно завизжала, однако он успел прикрыть её уста ладонью, параллельно влезая внутрь. Лестница осталась приставленной к фасаду. Она не должна вызвать подозрений с улиц, а караульных обходов вокруг здания никто из ученического персонала этим вечером проводить не будет.
Слова были лишними. Сегодня чета уже вдоволь наговорились, посему через семь минут уснули в обнимку, накрывшись простыней. Снаружи почти бесшумно ездили кареты. Под покровом ночи картина города казалась сплошным тёмно-синим холстом с жёлтыми пятнышками – уличными фонарями, которые, питаясь керосином, ярко воспылали, как только стемнело. Через час извне всё окончательно стихло, даже круглосуточно-буйные бродяги угомонились, наслаждаясь этим волшебным безмолвием.

***

Ровно в семь утра уборщица постучалась в комнату Рябининой. Сева тут же пробудился и, пока Злата спросонья потирала глазки, наспех надел брюки да сорочку, а затем сиганул в окно, ухватившись за перекладины всё ещё стоящей там стремянки. В палисаднике на заднем дворе он вытащил бетонную крышку люка и закинул туда драбину. Застёгивая пуговицы на рубашке, он попятился к офису – навстречу пакостным заботам понедельника…
Он прошёл мимо конюшни ближе к центру города и по сложившейся традиции погладил Фульвию. Отсюда он слышал громкий гул толпы на соседней площади. Это были завывания ненасытной публики, жаждущей зрелища. Остановившись в замкнутом переходе перед аллеей, он пригляделся и увидал перед собой множество затылков орущих горожан. Они смотрели на помосты с виселицей. Туда нерасторопно завели Мстислава и готовились накинуть на него смертный мешок. Сева приблизился и замешался в толпе.
– По решению суда и по отсутствии резонного оправдания, – громогласно восклицал прокурор, поглядывая то на палача, то на священника, как бы ожидая от них одобрения, – вы приговорены к смертной казни через повешенье. Святой Отец из городского собора проведёт вас в последний путь, – и на него накинули мешок смертника. Потушили свет в его глазах. Задвинули кулисы перед сценой, где греховным кубарем протекал спектакль его жизнь.
Вдруг, как снег на голову, голову Всеволода охватила острая боль в районе висков. Ему поплохело от сей картины: осуждённый с петлёй на шее. Он поскорее покинул площадь и какое-то время простоял за углом, стараясь придти в себя. Потом он услыхал резкий грохот: пол под смертником исчез – он повис, словно на удавке. Юнец как будто услышал вместе с этим пронзительный хруст шейных позвонков.
Александр I за несколько лет своего правления не успел повесить и пятидесяти виновников. Мстислав оказался в этом малом числе. Вместе с его смертью окончилось постоянное напряжение более-менее зажиточных селян – тех, на кого нападали на укромных просёлках. Справедливость восторжествовала и от обоих братьев теперь останется только прах. Однако, какие-то скверные ощущения пробирали тело Севы, словно выворачивая его душу наизнанку. Он понял, что не смог бы, к примеру – воевать, ибо попросту не отважился бы убить человека. Когда-то ему удалось выстрелить в Изяслава, упокоив того в вечный сон, но это он воспринимал в другом ключе. Теперь он полностью осознал, что чувствовал Владимир Рябинин, что чувствовал Яков Царевский, на чьих клинках стынет кровь по меньшей мере нескольких десятков турков, и чьи глаза видели смерти по меньшей мере тысячи соратников и столько же врагов…

***

До девяти часов Всеволод не мог толком сосредоточить внимание на документации, порученной ему. Потом он слегка расслабился и отдал себя всего воле монотонному занятию, которое в принципе казалось не таким уж монотонным, подумай ты только о том, сколько денег оно приносит. Уже сейчас, двигаясь по улицам Полтавы, парень махает каждому, так навскидку, пятому встречному. Бывает даже о нём говорят на улицах. Изредка упоминают как молодчика – выходца из села, которому удалось прорыть себе дорогу в состоятельность. Сокурсницы Златы интересовались и спрашивали о нём, каков он «в любви», ведь часто видели, как она выходит к нему на перерывах с распростёртыми объятиями. Открыто обсуждали в тайне от неё, как же он красив и умён, а она чувствовала чванство и гордость, ибо принадлежит этому «красивому и умному».

***

Опять резкое гудение толпы. Это – чуть мягче тех выкриков перед казнью. Возгласы показались ему известными – будто они принадлежали знакомым людям. Все сотрудники канцелярии выглядывали в окна у своих рабочих мест. Там – стражник у ворот безуспешно пытался разогнать скопление митингующих людей из социальных каст. И хоть среди них были люди и нищие, и обеспеченные, все они – это члены литературного клуба, нагрянувшие на территорию губернского владения, чтобы достучаться до правительства с целью признания украинского языка, как официального. «Что они творят, – думал Сева, отбросив шторку, – борются за украинский, хотя сами же говорят на русском». Он менял точки зрения очень быстро. Заимев рабочее место, он закрыл глаза на свои патриотические приступы. Таков был эгоцентричный его характер. Но ещё он боялся, что Бояринов прознает про его связь с «сектой» Нестора и наоборот – Нестор про связь с «канцелярскими рылами».
– Наша мова – наша держава, – орали демонстранты – там были все, кого хорошо знал сам Сева: Моргунов, Частин, Дубинин, Палагин и ещё пару ребят. Нестор не был в их числе, сегодня у него должна состояться встреча в издательстве.
– Геть русифікацію, геть імперію, – продолжали они, а Вениамин Моргунов, как самый из них суровый на вид добавлял: – Наша мова повинна бути у кожній сфері життя: від національно-культурного до політично-правового. – И они перепрыгивали с темы на тему: – Припиніть все це лайно з кріпосними правами, досить експлуатувати людей, що нижче вас по статусу. Сенаторство повинно внести редагування в закон, в іншому випадку ми вам усім тут влаштуємо друге Пугачовське постання!
Они держали большие картонные таблички, на которых яркими жёлтыми и голубыми цветами были написаны ключевые слова, продвигающие идею о том, что украинский язык не должен быть лишь «наречием» русского. Выбор именно такой цветовой гаммы объяснялся тем, что запорожские казаки использовали хоругви данных цветов (предпосылка к будущему флагу Украины).
Они вещали о том, насколько чудовищна в стране система налогообложения. Потом они снова заладили об отмене крепостного права. Сева закатил глаза, ибо побыть во власти у помещика и ощутить всё на своей шкуре ему почти не удалось, ввиду того, что он с ходу получил внушительную должность. Всё это потому, что Царевский оказался мужиком, что надо. К тому же совсем скоро юноша был освобождён от так званой «помещичьей невольности». Всё это было ему чуждо – он не понимал настоящих мучений молодых крестьян. Большинство протестующих в свою очередь также обошли эту проблему стороной, но они боролись за других.
– Какая к чёрту русификация? – парировал басисто привратник – Лодя впервые слышал его железный голос. – Причём здесь деятельность канцелярии? Налоги, невольность? Эксплуатация? Да я чуть язык на этом слове не сломал! Сгиньте отсюда со своими недовольствами! П-шли во-он отсюда, пока я не стал стрелять!
Но напористая публика не послушала, и он стал стрелять из длинноствольной винтовки. Ранил нескольких нелетально, обездвижив выстрелами в ноги, включая и молодчика Диму Палагина. Он вопил от адской боли. Остальные пулями незадетые подхватили его и унесли с собой под непрекращающуюся пальбу гвардейца у ворот и ещё нескольких подоспевших жандармов. У Севы душа в пятки ушла. Его коллеги и сам Григорий Алексеевич побежали наружу, а он остался. «Слишком много крови за одно утро», – подумал он.

***

Вечером он, как обычно, пришёл в корпус литкружка. У Дмитрия была перевязана голень, штанина подтянута до колена; он сидел и играл с Климентом в дурака. Сева включил в себе актёра и наигранно стал интересоваться, притворяясь, что ничего о митинге не знает. Для своих здешних товарищей он до сих пор служит у помещика. Просто его график стал свободнее из-за появления второго служителя.
– Что у тебя с ногой, Дим? – спросил Лодя, скорчив гримасу.
– Ты где был? – в ответ бросили Дмитрий и Климент в один голос, а затем Палагин продолжил: – С утра мы наведывались к канцелярии, под окна к самому Бояринову. Пару наших ребят подстрелили. Мне повезло больше всех, лекарь заштопал меня прямо тут, дал малость морфия и дело с концом, а вот остальным…
– Ничего там серьёзного, – сказал Дубинин, выкинув свою козырную «червивую десятку» поверх «пикового короля» Палагина. – Завтра будут снова просиживать штаны на этих стульях и писать свои романы.
Вениамин играл с Артемием в кости. Они покидали кубик пару раз, а затем подсели за столик к двум другим писателям – очеркисту и поэту. Вчетвером они стали собирать пазлы. Выискивали среди кучи сначала кусочки с ровными краями, собирали уголки, а затем переходили к центру картины. В итоге вышла миниатюра с запечатлённым на ней Вещим Олегом. Седовласый князь стоит, скрестив руки на груди, на побережье реки и смотрит в землю своим грозным взглядом. Собиратели закончили и торжественно «дали друг другу пять». Но потом поэт сказал: «вот – настоящий славянин! ». Очеркист возразил: «нет, вообще-то он был норманном». Вспыхнул спор, Частин и Моргунов посмотрели друг на другу, пожали плечами и разошлись по своим делам.

***

Через час вернулся Нестор из редакции со счастливой эмоцией удовлетворения на лице. Он осмотрел рану Палагина, а затем интригующе попросил Севу зайти к нему. Парень переглянулся с приятелями. Они выразили недоумение – кто-то развёл руками, кто-то выпятил губу, кто-то пожал плечом. Он вошёл вслед за стариком к нему в кабинет
– Как там в издательстве, Нестор? – вопросил нетерпеливо Всеволод.
– Утвердили и твой поэтический сборник, – ответил Нестор и выдавил ухмылку, – и твою новеллу о леснике. Несколько стихов они отсеяли, отсеяли и два других твоих малюсеньких рассказа. Я дам тебе листик – там я записал всё, над чем тебе стоит ещё поработать, а так в целом… могу поздравить, – он встал и пожал руку Севе, – городские типографии распространят печатные издания твоих работ и уже скоро их можно будет приобрести у торговцев книгами и почитать в библиотеках. Нужные финансовые вклады из кошелька клуба я уже внёс.
В новелле за авторством Всеволода Семёновича Северова из десяти тысяч слов повествуется об одном егере, который стал жить в лесу после того, как разочаровался в своих успехах в цивилизации. Писатель постарался создать образ своей противоположности, ибо сейчас в своей социальной победе он не сомневается. «Я на полпути от всеобщего признания», – сказал он себе. Но, выйдя на улицы, он ненароком слышит сплетни о некоем парне, который устроился работать в канцелярию и с каждым днём эти сплетни слышаться всё чаще и чаще. Говорили о нём и, очевидно, они дойдут и до Нестора, а значит и до других литературных деятелей. Весть о том, что Сева никакой не крепостной, а самый настоящий госслужащий Российской Империи им ой как не понравится, а в канцелярии в свою очередь сударю Бояринову ой как не понравится обратное – то, что Сева состоит в коалиции бунтарей…

XIII

Еще месяц Всеволод ублаготворённо занимался одним и тем же, пытаясь наконец-таки оправдать своё имя и «всем владеть». Однако в последние дни он начал потихоньку перегорать. Бывший воронежский губернатор – Сонцов назначен ныне полтавским – он обосновался в городской ратуше. Эта новость никак не подзадорила честолюбца на деяния. Он чувствовал, как всё начинает казаться ему скучным бессмысленным.

***

В начале XIX века проблема гнобления украинского языка не была ещё такой актуальной, как ближе к середине и в конце. Народ объективно был малограмотным и непросвещённым, поэтому говорили они смесью нескольких славянских языков. В будущем сей говор киевскими газетчиками будет прозван суржиком. Но всё же людям в обществе широко сведущим и учёным становилось прямо-таки дурно от осознания, что язык великих казацких полководцев постепенно погребался вместе с ними же в придачу. Опираясь на это, коллектив Нестора первым выступил в его защиту, а также за перемены в социально-культурной сфере жизни и политической заморочке с крепостным правом. Власти были в шоке, да и сам Сева вскоре оказался над пропастью беспросветности будущего своих собственных амбиций…
Публицисты окружили ратушу генерального губернатора Сонцева Александра Борисовича, как будто русская армия Очаков пятнадцать лет назад. Из их уст лилась пропаганда – весь день они добивались своего, а потом по городу волной прошла молва о распоряжении, отданном Сонцевым Бояринову – излавливать да садить за решётку всех митингующих. Вслед за этим все повстанцы снова укрылись в своей литературной берлоге. Власти боялись, как бы весь этот демонстративный бунт не превратился в инсургенцию, посему приходилось идти на крайние меры.
Ближе к обеду Всеволода вызвал к себе Григорий Алексеевич. Он стоял, нахмурив брови. На лице, словно острыми спазмами, билось смятение. Не проронив ни единого слова, он указал на распечатанное письмо. Там было минимум текста, но в это мгновенье он значил для них обоих в стократ больше, чем всё остальное, что носит на себе Матушка-Земля. Коротко говоря, это был циркуляр, составленный сенатом по приказу высших чинов. Первый и вскоре стёртый в размытых гранях истории, не дошедший в учебники современников, как и имя Всеволода Северова.
– Даю две минуты, – мрачно произнёс господин Бояринов. – Я помню твоё рекомендательное письмо от имени главы якобы мирного литературного клуба. Это же их предводитель, этих с цепи сорвавшихся бунтовщиков, – он кивнул в сторону приоткрытого на проветривание окна, в которое проникал лёгкий осенний хлад вперемешку с громыханиями враждебной толпы. – На два фронта воевать вздумал, да, малыш? – он положил обе руки на стол и грозно уставился в юные глаза. – Даю две минуты, – повторил он затем и прикрикнул: – Вон отсюда, вон!

***

Мысли бывшего канцеляриста, мигом мчащегося по кварталам, оцеплёнными чиновниками, сплетались в объёмный запутанный клубок. Мирные демонстрации превратились в чудовищные забавы. Вдоль уличных тротуаров золотым огнём пылали целые кучи газет. Огнища подпитывались налитым топливом. Оттуда клубами валил дым, растворяясь в воздушном пространстве. Какое-то время беспрестанно ниспадали в аудиальном размахе агитации насчёт тяжелых условий труда на мануфактурных предприятиях, рекрутских наборах в армию, крепостного гнёта, национального самосознания и так далее. О чём только не вопили члены содружества в надежде достучаться до сенаторства. И хоть предпосылок на бунт у них находилось уйма, его всё равно вот-вот удастся подавить, ибо командного согласования и мощности им ощутимо не доставало.
Сева не понимал причин. Так получалось, что он даже не присутствовал на планированиях, в следствии – с ним не советовались и практически ничего ему не говорили. «Сдалась им эта правительственная подоплёка, – на ходу бредил он про себя. – Тем более никакие реформы не касались нас. Мы были словно в трюме на уютном судне посреди океана во время бури». Однако же среди численности сообщества в около полторы сотни человек где-то треть считалась малоимущей и загноблённой правительственными рамками…
– И ты смеешь заявляться сюда? – с порога бросились на него ополчённые слова Дмитрия и некоторых других членов клуба, сейчас здесь было немного людей – около пятнадцати. Он сделал вид, что не услышал и сразу же ворвался в каморку к Нестору.
– Какого чёрта, старик? – воскликнул он ему в спину, пока тот надсадно пялился в окно, выходившее на мрачный переулок. – Что ты устроил? Почему я об этом узнаю только сейчас? Сначала мирная демонстрация и пуля в ноге у Димы. Теперь ты устроил какой-то кошмар, и ради чего?..
– Ты такой наивный, – сказал Нестор, повернувшись и криво улыбнувшись. – Наивный, но талантливый. Конечно мы знали, что у тебя на уме только тщеславие. Ты готов обречь духовную столицу на полный контроль москалей, лишь бы они платили тебе вдосталь!
– Так ты знал на кого я работал последние месяцы? Поэтому не посвящал в повстанческие концепции? И что ты думал?..
– Я думал – помочь тебе издаться, потому как мне жалко пропадающий талант, а затем выпереть тебя к чёртовой матери. Вот что я думал. До этого мы, конечно, делились с тобой планами и хотели взять тебя на демонстрацию, которая состоялась месяц назад под окнами канцелярии, помнишь? Но слушки про твои успехи во внутренних делах губернии понемногу разошлись по всей Полтаве. К тому же ещё твоя просьба начёркать для тебя рекомендацию. Вскоре мы сложили дважды два. Ты лизоблюд, Севка. Шестёрка. Жаль, что честолюбие погубило твой характер…
– Ладно я, но чего добиваешься ты? Зачем устроил эту вакханалию? Повсюду плакаты о вынуждении властей признать и внедрить украинизацию. Да больше половины населения значения этого слова не понимают!.. Достучаться до императора, отменить крепостное право – всё это бред, Нестор. Всё это время я участвовал в секте, а не в союзе писателей. Твои идеи походят на помыслы сумасшедшего!
– Конечно в секте, милый мой, – несерьёзно пробурчал Нестор. – Откуда ты думал мы берём провизию, алкоголь, принадлежности? Теперь всё это пропало, а знаешь почему? Мы сотрудничали с шайкой братьев. Сначала ты убил младшенького, а потом отправил старшенького на виселицу. Всё это ты делал, работая так или иначе на русское правительство.
– Они поставляли всё это сюда? – Сева вспомнил пьяного «мстиславца» у постоялого двора и речи Мстислава в темнице о том, что они за последнее время осмелились водить спекуляции с городскими местными.
– Теперь ты изгой, – отрезал Нестор, сел за стол и, откинувшись на кресле, стал пассивно жестикулировать. – Как та шавка у дороги. Вот что бывает, когда для достижения своих целей выбираешь враньё да алчность. Ты жалок. Как писал маркиз де Вовенарг: «Ничто так не унижает человека и не делает его жалким, как тщеславие».
И Всеволод всё понял. Не сводя глаз с переносицы носа Нестора он, словно зачарованный, задним ходом вышел через дверь. Его товарищи стояли и морально пронзали его одним только видом. Он вышел в закоулок и безотрадно закрыл очи. Появился ком в горле и вместе с шумом дождя диапазон ушей охватила серия выстрелов где-то вдалеке. Нерешительную и практически невзрачную для нейтральных полтавчан волну протеста подавили уже к вечеру. Совсем скоро обо всём этом позабудут. Нестор сляжет на дно. Опять. Быть может теперь навсегда из-за циркуляра Сонцова.
Вслед за Севой из корпуса вышел Вениамин Моргунов. Он достал свою трубку и закурил. Парень посмотрел на него недоверчиво. Эти закрученные усы, этот неподдельный вид. Он помнил тот день, когда только пришёл сюда. Прямые усы Частина, кручёные Моргунова и бакенбарды Дубинина. Они стояли на этом же месте и точно так же пыхтели в трубки.
– Нестор свихнулся, – сказал вдруг Вениамин горько. – Климента подстрелили солдаты по приказанию Солнцева этим утром, он не желал сдаваться, но и сбежать не успел, тело забрали в морг, – я всё это видел, в отличии от него я успел, – он вздохнул. – Плюс ко всему ещё и Артемий исчез. Скорее всего и его устранили где-то в подворотне.
Сева что-то промямлил. Внутри всё сжалось, но он не подавал виду.
– Послушай, мальчик мой, – продолжил Моргунов, взяв Северова за плечи; в зрачке проблеснула слеза, – может, тот же Палагин Дима молод тщедушен – как и все остальные, он пойдёт за Нестором, но не я…
Сева презрительно оттянул голову назад. Он не ожидал поддержки от Вениамина.
– Заберу вещи, в полночь уйду и больше здесь не появлюсь, – проговорил драматург тягостно. – Я не поддерживаю тебя, но я уж точно и не за Нестора, и не за Сонцова, – он невербально замешкался. – Разыщи меня на хуторе Кольцевом. Если помощь какая будет нужна, можешь на меня рассчитывать.

***

Небо сморщилось и на улицах вскоре стемнело. «Нельзя попадаться на глаза гвардейцам, – рассуждал про себя юнец. – Какое-то время придётся переждать, а затем слинять через восточное предмостье. С утра там меняется смена и въезд какое-то время никем не контролируется». Стражники срывали пропагандистские плакаты, расчищали улицы от зевак и тушили небольшие пожары с помощью ведер с водой и песком. Беспорядки устранялись относительно быстро. Всеволод обошёл оживлённые места через закоулки, всё время готовясь, если вдруг что – вытаскивать ствол Каспара, и вышел к женскому лицею. Здесь вроде было спокойно.
Светильник в окне комнаты Рябининой всё ещё горел и отдавал наружу тёплые блики. Будто майский жук Сева проник на задний двор, не попавшись на глаза дежурным, и, как всегда, достал из канализационной ямы строительную лестницу. Он постучал один раз, выдержал маленькую паузу, а затем ещё два раза – это заранее обусловленный между ними знак. Она открыла ему. Игнорируя её расспросы, он затянул драбину с собой, так как она предупредила, что из-за городского переполоха сегодня персоналом намечен дежурный обход вокруг общежития.
– Я напрочь вымотан, – проронил он, кое-как поставив лестницу поперёк комнаты, по диагонали; она впритык касалась двух параллельных углов и ограничивала им движение.
– Что происходит? – недоумённо задала она. – Сегодня нам сказали сидеть у себя и никоим образом никуда не выходить. По какому поводу на улицах ажиотаж? Губернские жандармы даже стреляли – после полудня слышала два выстрела со стороны ратуши, и час назад – три откуда-то неподалёку.
– Происходит ахинея, ясное дело, – истощенно сказал он и слова отголосками эха разошлись по комнате; он всем телом рухнул на кровать прямо в обуви.
Почти всю ночь скрипя сердцем он рассказывал ей как обстоят дела. Своим закалённым характером она накидывала ему варианты – как стоит поступить, а как наоборот – не стоит. Она говорила ему: «вот настал этот момент – самое время нам вместе сбежать на край света». Но он отвечал ей: «это глупо, тебе надо учиться». Тогда она посоветовала пожить ему у своих родителей. До них долго новости из города доходят…
– Та даже когда дойдут, – утешающе говорила она ему, – они же уважают тебя – не представляешь, как. Ни единого слова против тебя не скажут…
«И всё сначала, всё повторяется, – хотел сказать он, но воздержался. – Вновь к Рябининым, возвращаемся на точку старта – к прологу моей истории. Такая себе перспектива». Он намечал себе маршрут. Нужно было забрать Фульвию из конюшен, выйти через восток, обогнуть стены города, проехать через западный собор, не забыв зайти к Отцу Авдею, там дальше по пути – Кольцевой хутор; быть может Вениамин сможет дать приют и ехать к Рябининым уже и не будет нужды.

***

Как только начало расцветать, брошенный на произвол судьбы парень бесшумно встал и открыл окно, через которое в последствии спустил стремянку. Он слегка поцарапал шпалеры и подумал, что разбудил этим скрежетом Злату, но та лишь повернулась на бок вместо того, чтобы проснуться. Он перекинул одну ногу через проём, однако в последний момент помедлил – он нагнул голову, подошёл к кровати и, опёршись о её край коленом, поцеловал свою возлюбленную перед расставанием.
По традиции, как и полагается, он спрятал драбину, а потом, не теряя ни секунды, побрёл в сторону конюшен. Улицы ещё не успели озариться солнечными лучами. Он пользовался этим, прячась во тьме, чтобы лишний раз не попасться на глаза патрулю. Таким осторожным темпом он добрался до места и увидел, как генеральный шталмейстер уводит Фульвию, взяв за поводья. Сева понимает, что без взятки не выйдет и достаёт кошель. Конюшие третьего класса являются уважаемыми тиунами здесь, в городе. Но каждый из них ещё и отпетый коррупционер.
– Кобылку-то мою пустите, – сказал он и сунул конюху мешочек золотников. Тот посмотрел на него, прикусив губу и жестом махнул ему, будто говоря: «уйди с глаз моих долой, пока я не передумал». Этот человек наметил себе изъять лошадку у одного из «врагов народа русского», однако перед блестящим и сверкающим он устоять не мог.
В тотчас Всеволод запрыгнул на коня и уже через несколько минут подобрался к восточному выезду из города. Было уже достаточно светло, на улицы постепенно выходили граждане, но с опаской, ввиду вчерашней суматохи. Под некоторыми столбами сверкали угольки пепла сожжённой пропаганды. Утренний ветер взметал золу в воздух и раскидывал пылью по дорогам. Сквозь блеклое марево в тусклом небе с успехом стал пробиваться жёлтый карлик, а здесь, внизу, через городской съезд пробиться куда сложнее, аналогически размышлял Сева.
Караульная служба как раз подразумевала выход нового служителя на смену. Пока один заменял другого, Фульвия вихрем скакнула на помост, проходящий над рекой Ворскла, а затем вдруг раздался внезапный точный выстрел. Отзвук дублированным эхом разошёлся по предместью и через пару секунд лошадь рухнула прямо в заросли. Теперь её жалостное и беспомощное ржание заглушило грохот того залпа, что ещё висел над головой её хозяина. Рассудок помутился. Сева опомнился лишь спустя мгновенье. Он смотрел на верного спутника, страдающего от раны, широко раскрыв очи, но ничего не мог предпринять. Нужно было немедленно бежать, пока стрелок не навестил эти кусты с целью довершить начатое.
– Спасибо, – прохрипел Лодя, упав ниц над животным. – Спасибо за всё и прости, – и он, быстро перебирая ногами, прокрался через кущи в ближайшую чащу. «Лучше бы я дал тому шталмейстеру её увести, – подумал он. – Лучше бы оставил бедное животное в конюшне».

XIV

– Вот и вышло, что я остался отщепенцем, – говорил Сева Отцу Авдею, подводя итог своего рассказа. – Вчера в городе поднялась суматоха, а я теперь считаюсь врагом народа что российского, что малороссийского.
– Самомнение, сын мой, – отвечал священник снисходительно, – и чрезмерная жажда публичного признания – ни к чему хорошему никого ещё не привела. Я учил тебя жить по Десяти Заповедям Божьим, а ты нарушил большинство из них. Началось всё с Пятой – о верности семье, почтении к отцу и матери, и закончилось Девятой – о лжи. Ты вёл двойную жизнь!
– Я не знал, что старшина литкружка рехнётся до такой степени, отец мой. Не думал, что он собирается посылать своих ребят на верную гибель – выступать перед гвардейцами, пытаясь достичь идиотических целей.
– Покайся, сын мой. А затем вернись к своим родителям и продолжи жить так, будто ничего и не происходило.
– Нет, пастор, простите. Я поеду в Кольцевое к единственному моему товарищу из всех, у коего хватило ума покинуть общество нашего чокнутого примария.
Искреннего раскаяния выдавить из себя он не смог. Покинув собор, он направился к хутору, куда должен прибыть Вениамин Моргунов. В воздухе повисла какая-то муть и он не мог понять, то ли это туман, то ли его умственный вздор от стресса. Трава повсюду колыхалась и казалось, что ветер сейчас же сдует парня прочь. В определённые мгновения он был бы не против убраться прочь от этого бренного мира в порывах какой-нибудь метелицы. И как только мысль о морозе посетила чертоги его разума, вдруг с неба начало сыпать. Первый снег в конце ноября. Сразу на душе стало ещё холоднее. Снежные хлопья будто пронизывали его насквозь, поселяясь в каждой клетке тела. Ветер стал свистеть в унисон его дыханию и тяжелым соприкосновениям его ступней о землю.

***

У Кольцевого хутора находилась конюшня, где в своё время Всеволод приобрёл Фульвию. Эту чёрную роскошную кобылу, ныне гниющую в кустах где-то у восточного въезда в город. Дилер её ему продавший в момент, когда он проходил мимо ряда стойл, щурясь от осадков, как и всегда стоял рядом. Сева остановился прямо напротив него и уставился в то стойло, где когда-то стояла его лошадь, а сейчас – какой-то бежевый жеребец.
– Я тебя знаю? – спросил конюший, приглядевшись к нему.
– Летом я покупал у вас арабскую кобылу чёрного окраса, – промолвил юнец горестно. – Я сказал, что еду к Царевскому и вы разрешили мне взять её за одну половину от суммы, а вторую половину отработать, прочистив лошадей.
– А-а, помню, помню, – почесав затылок, выдал продавец. – И как тебе покупка, не пожалел?
– Не пожалел, – сказал Сева, протянув вторую половину от когда-то невыплаченной цены. – Более чем не пожалел. Вот – возвращаю долг. И, если не сложно, выпейте на эти деньги рюмку за упокой души малой сегодня вечером, – и не сказав больше ни слова, он пошёл дальше, чувствуя на себе взгляд конюшего.

***

В поселении, куда должен был явиться Вениамин, было крайне тихо. Сложилось ощущение, что здесь разразилась чума и все местные от греха подальше отсиживаются под крышами. С другой стороны, всё это неудивительно, ведь снаружи заметно похолодало. Фрак, подаренный Каспаром, не приносил теперь достаточно тепла, и Сева хотел заиметь что-нибудь меховое на зиму – какой-нибудь комбинезон или ещё чего. Планировал походить по магазинам в торговом районе города он ещё на прошлой неделе, но всё никак руки не доходили, а сейчас уже поздно, ибо в город уже не вернуться.
В глаза бросился весьма себе пригодный трактир. С виду прогрессивный. По крайней мере так казалось на фоне всех этих нищенских хат. Внутри выпивало пару человек. Городовой беглец подошёл к стойке и попросил стройного, но, судя по лицу, умаянного мужчину налить ему старой доброй горилки. После двух рюмок снаружи послышался многократный и рьяный топот лошадиных копыт. Хозяин подвязал своего скакуна и распахнул дверь. У входа он взмахнул плащом своей накидки, ссыпав на пол горсть пушистого снега, и снял капюшон своей пелерины. Вениамин Моргунов собственной персоной.
– Сева! – приятно удивившись, бросил он с порога. – Какая неожиданность – ты уже здесь!
– Рад тебя видеть, – отчеканил сухо Лодя и постучал по деревянной поверхности стойки, чтобы ему налили третью.
– Ты уже знаком с моим кузеном? – вопросил Вениамин, кивнув в сторону стоящего за стойкой хозяина таверны.
– Нет, – буркнул парень и перевёл взгляд на владельца. – Это твой кузен?
– Да, это Лука, – Моргунов зашёл за столешницу и хлопнул двоюродного брата по плечу. – Иногда, раз так в две недели люблю сюда приезжать и навещать его. Кроме того, что загородные поездки полезны для восстановления своей чаши прозаического вдохновения, у Луки лучшее пойло во всей губернии.
– Ага, я заметил, – промямлил Сева иронично, глянув на третью стопку водки. – Рад знакомству, Лука. Меня зовут Всеволод.
– Так вы с этим пацаном друзья, а, Вень? – спросил Лука у брата.
– Ну конечно, – сказал брат и сам налил себе самогона, как будто находясь у себя дома. – Этот пацан, как ты сказал, вообще-то весьма себе бойкий и талантливый.
Пока Вениамин говорил с Лукой, Всеволод с обременённым видом хлестал водку. Он рассмотрел Луку: у него была соломенная копна волос, расчётливый взгляд и острый кадык. На вид ему лет тридцать.
– И в чём же он талантлив? В распитии моих запасов спиртного?
– Перестань. Он в городе – местная знаменитость. Из-за него вчера полнейший атас там случился. Поэтому налей ему ещё и мне тоже налей ещё одну заранее.
– Какой атас? Разве у вас там может что-то случиться? Сидишь себе, размахивая пером, в своём этом литкружке и ни о чём не думаешь.
– Да там сейчас накал похлеще сюжетной линии любой моей драмы, Лука. Нестор съехал с катушек и побудил нас к борьбе за перемены в обороте украиноязычных рукописей, за отмену крепостного права и за продвижение малороссийского языка, в общем – и это ещё только малая часть из его мотивов. Да за что он только не побудил нас бороться! Причём всё это время он не принуждал никого из нас писать строго на малороссийском. Почти все писали на русском. Мы планировали совершить пару мирных демонстраций. После одной мы поняли, что лучше забыть об этой затее, ведь конченный гвардеец у канцелярии выстрелил в ногу одному нашему товарищу. Я предложил Нестору успокоиться, но на следующий день он выступил перед всеми, взывая к массовому восстанию. Начался какой-то скандинавский Рагнарёк! Ты бы видел, что творилось на одной лишь только площади…
– Ну так, а причём здесь пацан?
– Он работал у Бояринова в канцелярии и в то же время состоял в нашей общине. Что Бояринов, что Нестор послали его ко всем чертям. И что выходит? Бедняжка оказался за бортом. Стал изгоем, на коего ополчились обе стороны. Выходит, к помещику своему не вернуться, ибо тот прожжённый русский патриот и до него наверняка уже дошли слухи, а он-то знает, что его бывший учётчик состоял в этом клубе. Да и в городе не останешься – ясно почему.
Лука предоставил беглецам две комнаты. Интерьер не блистал особым изяществом. Стены обветшали, потолок отсырел. Однако это лучше, чем ничего. Плюс ко всему кузен Моргунова предложил Северову ещё и работать у него. Заменять его, если что – наливать выпивку клиентам. Вроде ничего сложного. Тем более что хутор маленький и тут редко бывает много людей. Ничего сложного. Тем более для человека, ранее занимавшегося сложными статистическими вычислениями для Царевского и многоэтапной документацией в губернаторской канцелярии строго по определённому регламенту.

***

Вечером Вениамин нашёл Всеволода у плетённого заборчика. Парень сидел, облокотившись спиной об ограду и уныло смотрел на небосвод. Товарищ в такой же позе сел рядом с ним и стал подбирать слова.
– Нестор присвоил твои произведения себе, – наконец заявил он с толикой сочувствия. – Он издал их под другим именем. Очередным фальшивым именем. Нестор – всего лишь один из его псевдонимов. Самый прижившийся, поскольку под ним он публиковался в молодости.
– Мне уже плевать, – обречённо заикнулся Сева. – Но откуда ты знаешь?
– Ещё тринадцать лет тому назад он вернулся с войны, где был капитаном взвода. Тогда, хоть ему и было уже достаточно лет, он всё ещё был инфантильным и часто вызывал простаков на дуэли. Любой, кто на него хоть как-то косо посмотрит или уведёт даму на балу, становился его противником. Никто из них не знал, что он на деле потрясающий стрелок и невообразимый фехтовальщик. Все думали, мол, айда укрощу этого сорокалетнего петуха, но в итоге отплачивали ему жизнью. Я избежал призыва на фронт, прячась в скрытой тутошней подсобке. Тогда это здание ещё не было таверной. Лука, человек с букетом болячек, укрывал меня. А потом, когда был подписан Ясский мирный договор, Нестор нашёл меня в городе, где я рыскал в поиске всяких воинственных мерзавцев, дабы предложить кому-нибудь из них услуги надёжного секунданта.
– И дальше-то что?
– А дальше он узнал, что я увлекаюсь прозой и нанимаюсь секундантом на дуэли. Он сказал мне, что жалеет о том, что бился во славу Российской Империи. Разочаровался в этом лицемерном государстве, что прибрало к рукам земли фактически иной самостоятельной державы. Сказал, что должен был остаться на гражданке и создать своё объединение, которое боролось бы за независимость Украины, как полноценного государства, а не ошмётка России. «Мы будем писать, – сказал он, – писать и продвигать мои идеи». Мои, мля! Он сказал – мои, а не наши…
– И у вас были деньги на всё это?..
– Разумеется. Как раз в то время сударь Яновский, писарь, с которым Нестор познакомился ещё на службе, захаживая в генеральный корпус канцелярии с кислой миной отторжения, приобрёл дворянство и заимел кучу денег. Он спонсировал наше сообщество. Буквально за месяц до твоего зачисления в тамошние кадры он оттуда уволился по выслуге лет. Сказал, что покочует какое-то время, поживёт в родных Кибинцах, а затем поселится в каких-нибудь Сорочинцах и заживёт спокойной жизнью со своей супругой.
Моргунов оказался намного ближе к Нестору, чем Всеволод подозревал. Однако парень не стал спрашивать настоящее имя злосчастного старика. Это было уже ни к чему. Бывший секундант ко всему прочему также подметил, что до последнего не знал о том, что клуб по договорённости Нестора с братьями – Изяславом и Мстиславом – снабжался бандитской шайкой. Всё же такие люди привыкли многое утаивать. Под словом «такие» имеются в виду особи гнусные, безумные, неистовые, свирепые и корыстные…

***

С момента обоснования Всеволода и Вениамина у Луки последующие недели у них стали протекать невыносимо занудно и монотонно. Наливать старым скупердяям, местной молодёжи – да без разницы, занятие так или иначе невесёлое. Особенно, если ты этим живёшь каждый день. Торчишь в трактире, пьёшь, горюешь, витаешь в мыслях и смотришь как-то же самое делают и другие завсегдатаи хутора Кольцевого. В околицах мало интересных мест и ничем прочим занять себя никак не выходило. Изредка сюда приходили посылки для жителей от курьеров. Тогда Сева пользовался возможностью и писал Злате письма, в которых отмечал, что в целом у него всё в порядке. По адресату она же в свою очередь тоже отправляла ему ответные письма и подмечала тот факт, что в городе вновь стало тихо. Прежней активности ни со стороны законников, ни со стороны мятежников – не наблюдалось.
Четвёртый год XIX столетия был скромно встречен в воскресенье всё в той же таверне. В двенадцать часов ночи Всеволод переродился. Он замечал, как стал воспринимать законы бытия как-то иначе. Стал чаще забываться с помощью алкоголя и намного реже писать. Находясь под градусом в новогоднюю ночь, он взгрустнул, но всё никак не мог назвать чёткой причины своей печали. Он лишь смотрел на лица Вениамина, Луки и пары тройки сельских завсегдатаев, среди которых были и сравнительно молодые дамы, а затем доставал свою карманную Библию и долго листал, особо не вдаваясь в смысл прочитанного, ибо большинство из этого текста он знал наизусть. Волей-неволей мог вытащить из подсознания цитату, которая могла бы подойти под нынешнее стечение обстоятельств его жизни. «Но не всегда будет мрак там, где теперь он огустел, – прочёл он и чуть не пролил «каберне-совиньон» на священное писание».
Однажды, задолго после справления Рождества, за несколько недель до начала масленицы через Кольцевое проходил небольшой отряд солдат. Среди них младшим лейтенантом был никто иной, как Каспар Яковлевич Царевский. В процессе выполнения поручения служебной повинности от старшины взвода они решили передохнуть в местной таверне. И каково было удивление лейтенанта, когда тот увидел хорошо знакомое лицо среди тутошнего контингента.
– Вашу ж мать, – воскликнул Каспар от приятнейшего удивления. – Сева?
– Каспар! – бросил в ответ Сева и обхватил приятеля руками.
Лука, Веня и соратники Каспара недоумевали. Каждый отставил своё текущее занятие и уставились на этих двоих.
– Ты его знаешь? – спросил сослуживец Царевского, и Моргунов добавил, обращаясь к Северову: – Да, вы знакомы?
– Конечно знакомы, – сказал на бравурных тонах Каспар, бросив взгляд на сослуживца. – Это же секретарь моего папаши!
– Бывший секретарь, – заметил Всеволод и налил приятелю пива по его заказу. – С тех пор, как закончилась твой побывка, многое поменялось и многое случилось. Расскажу с глазу на глаз.
– Да уж, наверняка многое, – произнёс Вениамин, раскладывая стаканы для остальных вояк. – Вам, Каспар, лучше не знать, – и он бдительно взял во внимание его русские погоны.
Лейтенант Царевский всё понял и не стал расспрашивать Лодю поподробнее о всём «случившемся» за последние вот уже почти полгода. Этим вечером кабак кишел жизнью. Охмелённые солдатики смеялись, плакали, танцевали, грустили, обнимались и много пили. Литры пива, литры водки и вот они вмиг снова кротки. Кто-то лежал, положив голову на стол, кому-то Лука предоставил комнату. Все места в эту ночь были распроданы. Те, кто не успел, остались спать под столом, либо на столе.
В последнюю неделю метель утихомирилась и снега медленно таяли. Ночи под крышей у очага казались не такими уж леденящими тело и душу, но там, снаружи, всё ещё чувствовался хлад. На лице у Каспара более не замечалось прежней стужи, напротив – он выглядел расслабленно. Это всё из-за алкоголя, а ещё из-за кое-какой новости, которую Каспар сообщил Севе ближе к трём часам ночи.
– Сейчас еду – отчитываюсь подполковнику, – ведал он в нетрезвом виде, -а потом всё – домой! И не на побывку, а навсегда.
– Как это навсегда? – поинтересовался Всеволод, опрокинув ещё стакан, и у него расплылось лицо.
– Каждой дворянской семье разрешено освобождать от службы одного из братьев для лучшего управления имением. Вообще, так-то у нас фактического дворянства быть и не должно, а люди этого класса могут быть свободны от рекрутских наборов…
– Ты сам себе противоречишь.
– Не-не, – косноязычно выговаривал Каспар, – в тридцать шестом военнообязанным считался лишь один из братьев, а c шестьдесят второго и вовсе никто, если братья дворяне. А мы с Захаром считаемся добровольцами, разве что он, в отличии от меня, пошёл туда не по зову души, а под натиском папы. И тут я узнаю, что вместо полгода своей гарнизонной службы он решил служить Империи и дальше – и серьёзно так решил. На днях он приедет на побывку, а я? Что я?.. – он икнул. – Выходит, мне снова можно спать в домашнем уюте и забить на армию.
– Но ты же говорил, – вставил между строк Сева, – что военная служба – твоё призвание. Говорил, что ни в чём другом себя не нашёл.
– Мне пару дней назад исполнилось двадцать и вдруг башка на плечах появилась. Не бывает никакого человеческого призвания. Есть только то, что получается чуть лучше других сфер жизни, а то, что похуже – улучшается практикой. Я всегда хотел попробовать себя в живописи, тем более в детстве у меня хорошо получалось.
«Захар решил продолжать служить, – взвешивал затем перед сном Сева в своей пьяной голове. – Не знаю, хороша ли новость? Однако скоро он будет на побывке и наверняка придётся с ним затронуть тему со Златой».

XV

С утра изо рта неприятно разило. Перед похмельем он кое-как встал и глянул в зеркало. То, что он там увидел повергло его в лёгкий испуг. Дело в том, что всё это последнее время он как-то не рассматривал себя. Сейчас же, играя в гляделки со своим отражением, он размышлял, как из наивного смазливого мальчика ему удалось превратиться в закалённого мужчину, хоть и немного запущенного. Щетина вокруг рта, вдоль щёк и прям к вискам достигала трёх миллиметров длины, а метраж волос превалировал над двадцатью сантиметрами да готов был и дальше взрастать.
Кабак был закрыт, но гостиница, естественно, работала. В пустом зале, под прилавком Луки, он нашёл старые стальные ножницы и вернулся к трюмо с зеркальцем в коридоре. Ножничный лязг звучал на протяжении получаса и вот – Всеволод Семёнович хоть на человека стал похож. Теперь стрижка напоминала ампир. «Прямо как у этого чижика, – сказал он, отряхиваясь от волосени и посматривая на себя, – у Бонапарта или как его там. Судя по россказням Бояринова, у него именно такая. Значит ли это, что и мне теперь надо возглавить французскую армию и разрабатывать план вторжения в Англию? » – и он рассмеялся от своей же остроумной шутки прямо в зеркало.
Вскоре с бодуна очнулся Вениамин и услышал чудаковатый смех в коридоре. Он увидал Севу, собирающего волосы в неактуальные газеты, и подошёл к нему. Теперь они обменивались неприятными запахами из полостей своих ртов.
– По-моему, вчера ты как-то по-другому выглядел, – сказанул он, кряхтя от отходного гула в голове, возникшего из-за вчерашнего.
– Брависсимо, Моргунов, – в ответ произнёс Лодя саркастично. – Взять ещё может станок у Луки и сбрить эту ворсу на лице? – добавил он рассудительно, и посмотрел на себя в зеркало, потирая свою бородку указательным и большим пальцем.
– А знаешь, – вдруг выдал Вениамин и выхватил ножницы из рук Севы, – тогда и я сменю имидж, – и он уже поднёс их к своим изящным кручёным усам, но друг остановил его.
– Ты что творишь, дурак? – возразил юнец и бурным движением вернул себе в руки острую штуковину. – Решил лишить себя и свой внешний вид главной изюминки? Старина, я не могу представить тебя без усов, не делай этого.
– Ты и вправду так думаешь?
– Несомненно, ты потом пожалел бы ещё, если бы не я…
К полудню из берлоги выполз Каспар, а за ним и его собратья. Во дворе, перед своим отъездом, он предложил Севе сигарку – тот не отказался. Незаметно теплело, таял последний снег и прекращалась конденсация последних холодных паров. Солнечные лучи мучали ледяные придорожные жилы своим жаром, и по расчётам полноценная весна должна наступить уже через несколько дней. Но солнечные дни в последнее время слишком часто чередовались с облачными, так что вполне возможно начало следующей поры целиком пройдёт в дождях.
– Вернусь с отрядом в подразделение, – говаривал Каспар, затягиваясь сигаретой, – да уволюсь к едрене-фене и уже завтра буду дома. Как писарь наш, полковой, по добру по здорову, подальше от будущих войн.
– Часом не Василий Афанасьевич вашим писарем служил? – вопрошал Лодя, ненавязчиво ковыряя носком грязный снежный сугроб.
– Да, а откуда ты знаешь? – он на миг призадумался. – Хотя, чего это я удивляюсь?.. Ты же у нас тот ещё персонаж. И там и сям побывал, везде всё пронюхал, а в итоге-то что? Остался верным лишь самому себе…
– Напиши как-нибудь мне письмецо, – сказал Сева, окутываясь маленьким облачком табачного дымка с примесью натурального – прохладного. – Оповести об обстановке в городе, разузнай что да как поподробнее. А то в своих посланиях Злата мне толком ничего и не рассказывает о тамошнем положении, – и он добавил про себя: – Писала только, что «несторцев» ни слыхать, ни видать
– Ты мне так нормально и не объяснил, что такого приключилось с тобой в городе? Из-за чего там фурор поднялся?
– Да я совершил ошибку, Каспар. Не вдавайся особо в подробности. Работал и на Империю, и противникам её содействовал в покушении на политические рамки. В конечном итоге я оказался выброшенным что оттуда, что оттудова.
– Мне этот твой Вениамин ночью, будучи навеселе, рассказывал на этот счёт что-то, но я так до конца и не понял. Видать он тоже был членом той вашей шарашки? – он отвлёкся и откликнулся на зов сослуживца – запрягать коней. – Ладно, Севка, прощевай. Даст Бог – свидимся. Если что, пошлю тебе весточку, – он обнял парня, одушевлённо постучал тому по спине и запрыгнул на лошадь. – Наконец! Наконец-таки не надо будет просыпаться строго-настрого в шесть утра и жрать вонючие солдатские каши, – и он ускакал на фоне улыбающегося солнца вместе со своими компаньонами.
Вопреки потеплению, с неба заново посыпались горсти нежных белоснежных кристалликов. Сева провожал конвой Каспара своим глубоко задумчивым взглядом. Как будто по какому-то сценарию покойного Климента Дубинина, будто в условиях театральной постановки, ни с того ни с сего на землю вновь снизошёл снег. Конечно он успевал таять, даже не долетая до поверхности матушки-земли, но всё же создавал атмосферу зимней стужи, коя проникала в нутро моложавого и леденела ему душу. Он двинулся по дороге вслед за отрядом лейтенанта Царевского, с печалью вспоминая тоску рутины прошедшего сезона. Те последние месяцы, что он провёл в томлении себя чёрною скукою. Всё время торчал в баре и лишь изредка ходил по околицам.

***

К нему явилась заострённая нужда – увидеть Отца Авдея, получить его наставления и хоть немного задуматься о собственных деяниях. Не предупредив ни Луку, ни Веню, он механично добрался до монастыря. Обряд там только что начался, и он, поглощённый раскопками собственного самосознании, вошёл туда с гнетущей душой.
В процессе сквозь отгул исповеди протекала Литургия Слова. Десятки крестьян и священников, чьи уста, словно в недрах сюрреализма, в высоком тембре воспевали церковные песнопения. Завывания проникали внутрь ушей, вальсируя по их завиткам, будто по воронке. Головы женщин плотно завёрнуты в шёлковые косынки, а лица мужчин демонстрировали вселенскую околдованность. Среди них были и Северовы…
На маму напал сентиментализм. Навзрыд она двигала губами, повторяя молитвенный текст, прислонившись височной частью головы на плечо своего невозмутимого мужа, растворённого в священных куплетах. Эти двое совершенно не подозревали, что их пропавший сын сейчас затерялся в сей массе прихожан. Он смотрел на них со стороны и пытался выдавить из себя эмпатию по отношению к ним, но обида на отсутствие ясности в их разуме не давала ему этого сделать. В глубине души он жалел их, жалел себя. Однако на поверхности находились лишь тот факт, что он желал им ещё большей горести.
Люди начали рассасываться, песнопения понемногу утихали и эпископы покидали кафоликон, уходя за портьеру в Святую Святых. Через разукрашенные узорчатые витражи ласково лоснились лучи солнца. Сева задумался, и вправду ли оно и всё остальное, что есть в этом мире – это дело рук той Троицы, живущей где-то над небесным куполом. Неужто Бог Сын, эта стальная несчастная фигура на деревянном распятии, освещённая внеземным светом на алтаре, снизошёл вниз, чтобы взять все наши грехи на себя? Чтобы пострадать, как страдает и поныне половина населения Земли?
Когда родители уходили из храма, он укрылся в боковом нефе. Потом вышел и наблюдал за тем, как они скрывались за просёлочным раздольем. Мамин кашель отдалялся с каждым её шагом. На секунду у него появилось мимолётное желание – догнать их и показаться на глаза, но с этой затеей он решил пока повременить. Он вошёл в Святую Святых, шторы из бусин зашуршали, и он сложил ладони вместе, выразив почтение к каждому священнику.
– Твоя мать подхватила чахотку, – сообщил Отец Авдей щепетильно. – Две недели назад она исповедовалась мне и сказала это.
– Что мне делать, отец мой? – произнёс Сева опечаленно. – Мои дни проходят скучно и монотонно, никуда не сунешься, ничем не займёшься, – по щеке мимоходом прошлась скупая слеза. – Моя мама… я не знаю, нужно ли её беспокоить?
– Непременно тебе стоит поговорить с ней, поговорить с отцом. Всем станет легче.

***

Он буквальным образом переборол себя. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, – повторял он постоянно, двигаясь к родному дому. – Спаси мя грешнаго». У раздвоения дорог он остановился и окинул взглядом обе. Одна вела на фольварк к пану, другая – домой. И обе вели к тому, что уже прожито и к чему не стоит возвращаться. В этот момент со стороны помещичьего имения на глаза показалась весьма себе гламурная повозка. На лице кучера рисовалось чувство вины. Его пассажирка, девица лет двадцати пяти, отчитывала его за некую некомпетентность.
– Вот что бывает, когда доверишь работу голодранцу, – говорила она ему сердито. Она сидела, положив ногу на ногу, и негодующе размахивала руками.
Колымага остановилась и лошади коротко заржали. Эта надутая особа выглядела очаровательно и крайне эстетично. Назревал вопрос: что могла забыть здесь такая дама? Как она могла оказаться в таком богами забытом месте, как дорожное распутье, да ещё и в экипаже без верха? Казалось, её глаза цвета аметиста сами не знали ответа на этот вопрос. «Ох, как она сейчас взмахнула своими чёрными локонами», – подумал Сева. Он попытался сочинить четверостишие под нахлынувшим вдохновением, но ничего не вышло. Наплыв накатил ложный. Тут же он вспомнил Злату и перестал разглядывать пассажирку, но всё же не мог воздержаться от этого дольше пары секунд.
– Ну давай, спроси у него дорогу, балда, – пробурчала она своему водиле и тут же отвернулась. Её прическа была расчёсана по всей длине и горизонтально разделена на две части. На ней тёплое зимнее платье из какого-то сукна цвета ежевичной пастели и как будто с филейными узорами.
– Сударь!.. – окликнул шофёр парня слегка дрожащим голосом, поглядывая на свою пассажирку. – Не подскажите, как проехать к хутору Кольцевому?
– Да, подскажите и побыстрее, – добавила нетерпеливо дама, сложив руки на груди.
– Дальше по дороге до храма, а там по просёлку направо, – проговорил Северов, не сводя глаз с девушки. – Потом едете прямо, никуда не сворачиваете и лишь затем увидите вдалеке одинокую конюшню. Езжайте мимо неё, а на дальнейшем перекрёстке сверните налево. Там и увидите…
– Хорошо, спасибо. – Быстро бросила дама своим слегка низковатым голосом и снова обратилась к кучеру: – Слышал? Двигай давай!
«Зачем ей в наше Кольцевое? » – спросил Лодя сам у себя, провожая повозку взглядом. Он понял, кого она ему напоминает. Этот взгляд точь-в-точь, как у дочери папы Римского – Лукреции Борджиа, чей портрет времён Ренессанса присутствует в полтавской галерее в виде копии. Столь же величавый и спесивый, но по истине изысканный.

***

В своём родном селе он старался оставаться инкогнито. Иллювиево было основано прямо посреди балки. Здесь нечасто дули сильные ветры, неважно чувствовался холод и плохо ощущался жар. Это место будто держало термический нейтралитет. Каждый шаг по гравийным дорожкам издавал немое шуршание. Всеволод ступал уж больно несмело. Так, будто движется по тонкому стеклу. С момента его исчезновения из дома прошло чуть более полугода, но назревало такое ощущение, словно это было как минимум три года назад.
Там была она. Фульвия Матвеевна. Единственное экзотическое имя на всём посёлке и единственное столь полновесное женское тело. Глядя на неё, пьющую какую-то диетическую проваренную траву и сидящую на уличном стульчаке на своём огороженном участке, он опёрся о кору повислой берёзы. Как бы он не любил разделять людей на красивых и некрасивых, но она в его глазах и рядом не стояла со Златой или, например, с той же стервозной дамой в повозке. Он просто не мог себе представить, что было, если бы он доверил свою судьбу своим родителям. «Не менее нищая жизнь, чем здесь, но зато, сука, в городе – настоящая мещанская и с мясистой бабой», – чуть ли не во весь голос пробормотал он. Весь в своих мыслях он стал идти дальше, но на миг забылся и случайно прошёлся в поле её зрения.
– Сева? – проронила она ему в спину и слегка подавилась чаем. – Это ты, Сева?
– Да, да, это я, – раздражённо подтвердил он, вздохнул и повернулся к ней лицом. – Я и никто иной. Ты только восторг не подымай. Не хочу, чтобы здесь все на уши поднялись.
– Но г-где, где ты был всё это время? Ты ушёл в конце весны, а сейчас уже конец зимы!
– Разве слухи сюда не доходили? Я думал, по губернии я довольно-таки известный…
– Сюда мало что доходит, – говорит она, сияя от одного только его вида. – Всё село подозревает, что ты впутался в высший свет, ибо был какой-то слушок, что ты помог ликвидировать каких-то бандитов и…
– Ладно, хорошо, я понял, – оборвал он её речь. – Мои родители дома?
– Ну да, твоя матушка хворает ведь, – сказала она и хотела уж подойти к нему поближе, но заметив, что он отходит назад с каждым её шагом, остановилась и добавила: – Ты пришёл начать всё сначала? Ты пришёл забрать меня в город?
– Как можно начать сначала то, чего не было? – злонамеренно начал он, глядя прямо в её невинные глаза. – На себя посмотри. «Отвращение» – не совсем подходящее слово, но это первое, что приходит на ум. Корова моих родаков и-то тебя тоще. И я, к слову, оказал тебе честь, назвав свою лошадь твоим именем…
И она разразилась слезами, проклиная его хамство и бесчувственность. Его же ужаснуло тот факт, что он ничего не почувствовал, когда чуть ли не прямым текстом задел её за живое. Он втоптал её в грязь, однако совесть так и не пришла. Только пустота и никакого стыда. И он глубоко изумился, когда собственное скотство вытащило из недр его понемногу черствеющей души несколько поэтических строк.

«Погань я и гниль сливная,

И «мстиславца-изяславца» я не лучше.

Где же выдержка моя мужская?

Да ведь теперь и всякого я хуже!»

Под жалобный плач он пересёк тропу и приблизился к низкому плетённому забору. Он отворил калитку под тихий хруст соломы. Участок и хата Северовых казались гораздо более приличными, нежели все остальные. Семья землероба Семёна в Иллювиевом считалась довольно состоятельной. Но всё познаётся в сравнении. В селении, где жители попираются на гроши как могут – конечно, Северовы казались обеспеченными. «Когда кажется, креститься надо», – подумал Всеволод и покрестился. И вдруг во двор вышел отец. Бородатый, с полубритым черепом и суровым видом. Он уставился на сына так, будто не узнал его. Вот так они стояли с минуту. Один у входа в дом, другой – у изгороди.
– Явился, герой, – недовольно произнёс папаша. – И что, скотина, совесть замучила? Или город мозги сдавил?
– Нет у меня совести, тятька, – сказанул сынок и встал в заносчивую позу. – А насчёт города, правы вы. Но однако же сами ведь хотели туда меня пристроить…
– Мы с твоей матерью тебе хотели только лучшего, а ты променял заботу на любочестие, сукин ты сын!
– И вновь вы правы, батька. Я и вправду сукин сын, не так ли?..
– Ах ты ж паскуда! – гаркнул батя и стремительно двинулся на сына, схватив торчащий из пня топор. – Я тебя на свет породил, тебя я и убью!
В ответ на отцовское беснование Сева порывистым движением выхватил из штанов пистолет, подаренный ему когда-то Каспаром. Его он носит с собой всегда заранее заряженным. Папа был на расстоянии вытянутой руки, когда сынок взвёл курок. Сердце выпрыгивало из груди, а облака в небе резко затянулись. Стая птиц разлетелись в стороны по небесному диапазону, когда раздался оглушительный выстрел. Дождь хлынул с туч сразу после безветренного скупого снегопада. Ни с того ни с сего, как будто чёрт выскочил из коробочки…

XVI

В день, когда Севе исполнилось четырнадцать, отец сказал ему: «без родителей человек – никто, благодаря родителям он имеет то, что имеет». Он сказал это, напившись после тяжелого рабочего дня на полях. Семён считал, что в четырнадцать лет у всех людей просыпаются наивные страсти к великому. К такому, ради чего человек способен отринуть всё, в том числе и самых близких ему людей. Теперь, когда его сын совершил предупредительный выстрел ему между ног, он даже и не задумался о том, что сам виноват в допущении подобного. Вместо этого он говорил себе: «воспитал поганца, ишь подлец».
Галина Северова показалась в проёме входной двери с мёрзлым видом и худеющим лицом. Пока остальные горожане селища с интересом выглядывали из окон, она крепко обняла сына. Через её плечо он видел своего омрачённого папашу с застывшим выражением лица. Семён обречённо опустил топор на землю, а затем исчез за рядами хат. Когда его переполняют негативные эмоции, он всегда уходит из дому, чтобы побыть наедине с собой и случайным образом не показать своих чувств.
Мама увидела то, что было в руке у сына. Лодя мигом спрятал пистолет под своё неутеплённое пальто и взглянул матери в глаза. Казалось, эти два маленьких шарика скоро потеряют опору на чахлом фоне и спадут с него куда-то наземь. Она узнала о болезни по меньшей мере уже почти как три месяца тому назад от соседа, бывшего кадрового врача. Так она сказала Севе, усевшись на кровать и жутко закашлялась кровью. Потом они с отцом были в городе, и тамошний квалифицированный доктор всё подтвердил. Они приехали туда как раз через пару дней после того, как Сева оттуда сбежал.
– В городе что-то происходило в те дни, – говорит Галина, с заботой глядя на своего сына. – Ты ввязался в неприятности, да? Твоя эта жажда, она…
– Вы ложитесь, ма, – тягостно вымолвил Всеволод и легонько склонил матушку на подушку. Он хотел отойти от темы. Мама тяжело дышала, и он спросил, лечится ли это.
– От этого ещё никто не излечивался. Меня могут положить под скальпель учёных людей в Москве. Но я не хочу быть подопытной крысой, да и деньги нужны для этого. А в общем всё это зачем? Чтобы подарить мне ещё пару лет жизни?
– Вы лежите мам, лежите, – произнёс парень, копошась в своей кожаной набедренной сумке. – Вот, я оставлю это здесь, – он встревожено вытащил помятые купюры, все чеканные золотники, что были при нём, и положил на прикроватный столик. В общей сумме вышло двести тридцать рублей с копейками. Здесь была часть оклада от выручки Луки, полученная за постоянную подмогу в таверне, а также остатки от канцелярского жалованья.
– Сынок, – выдала Галина, взяв Севу за руку, – поклянись мне, что не будешь впутываться в дурацкие интриги. Пожалуйста, проживи эту жизнь достойно. Работай усердно, как твой папа.
Парень молчал где-то с минуту. Он опустил глаза и оглядел себя, а затем снял старое пальто, взятое у Луки. Одна часть его нажитых вещей осталась пылиться в подсобке литкружка, другая – в комнате общежития у Златы, посему он не знал, что ещё оставить матери. На улице начался весьма себе неслабый дождь, поднялась холодрыга. Вода убивала остатки от январских снегов, превращая в болото. Просёлочные дороги превращались в трясину. Несмотря на всё это, он всё же расстегнул пальто и накрыл ним маму со словами:
– Пусть это напоминает вам обо мне, укрывайтесь этою одеждою и не впадайте в смуту, мама. Нехай отец добавит ещё денег и отправит вас лечиться в Москву, а ещё лучше – пускай он поедет с вами.
Сева хотел спустится в подвал, где с детства прятал стопку книг, но не желал задерживаться здесь ни минутой дольше. Когда вышел наружу, он увидел перед собой много знакомых лиц, ошалело уставившихся на него. Его взор пал на маленькую дырочку от пули в земле, которую растворяли капли проливного дождя. И никто не мог увидеть, что он сейчас плачет, ибо ливень всё скрывал.

***

В Кольцевое Северов вернулся целиком промокшим и дрожащим от холода, с болотными кусками на подошвах сапог. Он потратил несколько минут, пытаясь отодрать слякоть с обуви. В таверне было безлюдно. Только Вениамин и Лука усердно протирали кубки и кружки. Сева остановился у входа.
– Ты где был? – задал громко Веня, стараясь переголдить шум дождя на фоне, доносящийся из открытой двери. – Выглядишь так, точно с хозяевами леса подрался.
– Хуже, и не подрался, а чуть не застрелил, – недосказано пояснил Сева, хлопнул дверью и наружный шум заглушился. – И не какого-то там зверя, а того, кому виной приходится моё рождение, – он оглядел помещение паба и заметил, что оно как-то по-особенному приведено в порядок. – По какому поводу такая прибранность?
– А что, трактир уже не может быть убран просто так, без повода? – немного сварливо вопросил Лука, копошась под прилавком. – Всё утро мы похмелялись, а около часа назад из оконца увидели, как к нам в засёлок въезжает какая-то девица. Такая, словно оникс на морозе, Сева. Настолько вот элегантная. И мы подумали, вдруг она захочет к нам в таверну заглянуть…
Юнец вспомнил ту черноволосую особу с барским видом, которая интересовалась, как проехать в Кольцевое. Вернее, интересовался её извозчик. Сева впал в раздумья. Что ей здесь понадобилось? Потому как по ней не скажешь, что она станет утруждать себя нудьгой и разъезжать по хуторам, как та же Рябинина Злата.
– И где она теперь? – спросил он, усевшись на стульчак у стойки, дабы немного продохнуть.
– Кучер высадил её прямо у таверны, – говорит Вениамин, облокотившись ладонями о столешницу. – Потом она уж было хотела зайти к нам. Мы чуть в штаны не наложили от тревоги. Но в последний момент она вальяжно побрела, придерживая краешки платья, в другой конец хутора.
– И к чёрту такой, как она, понадобилось приезжать в такое богами забытое место, как этот хутор?
– Да не спрашивай, – отрезал Лука. – Сами голову ломали всё это время, – тут он мимолётно бросил взгляд в окно рядом с ним. – Погодите-ка, вон она возвращается, – и его лицо как будто посинело в мгновение ока.
Сева подошёл к другому запотевшему окну. Дождь взял небольшой перерыв. Девушка стояла в засохшем мокром бурьяне и безнадёжно смотрела на болотную колею. Земельная торфяная почва напрочь вымокла и напоминала какую-то слизкую субстанцию фекалий. Молодая дамочка крепко держала края платья, чтобы не испачкаться и растерянно бегала глазками. Трое мужичков из окон таверны наблюдали это зрелище, и никто не осмеливался выйти наружу – сыграть принца и спасти принцессу из заточения вязкой грязи.
– Эй, Лука, – нежданно окликнул Лодя. – Налей мне рюмку самогона.
Лука вытаращил зенки и достал из-под прилавка бутылку без этикетки. Сева не хотел терять времени, посему выхватил её из его рук, а затем перевалился через стойку и взял стеклянный сосудик. Он налил себе стопочку, выпил залпом, выдохнул, вытер рот рукавом и в тотчас вымахнул наружу. Из проёма двери потянуло прохладой…
Парень осмотрел весь периметр дорожной колеи и на его лице блеснуло неприятие. «В городе чище даже после дождя, – невольно поразмыслил он. – Вот так вот я, сначала из грязи в почти что князи, а теперь обратно в грязь». Леди увидала своего спасителя. Ей не нравилось показывать себя с такой, по её мнению, низкой стороны. В подобном месте она выглядела и ощущала себя, как роза среди навоза.
– Стойте там, любезная! – крикнул он ей, сложив ладони в рупор и поднеся ко рту. – Не марайте платья почём зря!
– И что же вы собираетесь сделать? – вопрошала она педантичным акцентом.
– Помогу вам перебраться, – отвечал он, широко перебирая ногами. Он старался двигаться по тем участкам, где было меньше всего болота. Девица поторапливала его. «Быстрее, я же сейчас сквозь эту драную трясину провалюсь, как под сыпучий песок», – балаганила.
– Постойте-ка, это же вы были на распутье, – подметила она, когда он приблизился к ней практически вплотную.
– От вас мало, что ускользает, – сказал он и в один момент подхватил её всю руками, словно свою невесту.
– Да что ты себе позволяешь, недомерок? – негодующе закричала она ему в лицо. «Это вынужденная мера», – объяснил он. «Недомерок, – подумал в одну секунду. – Я ниже её максимум на сантиметров семь». Тем временем кузены Моргуновы глядели в окна с широко раскрытыми ртами. Такая напористость нравится бабам, сказал Вениамин брату.
Он нёс её на руках, шагая по грязному дрянцу, а ей не оставалось ничего, кроме как покориться и охватить его шею так, словно свою единственную надежду. Сева донёс её к передней дворовой территории трактира, где ему открыли дверь.
– Да отпусти ты меня уже, – раздражённо вымолвила дамочка, когда он внёс её внутрь. Он опустил её на пол, а сам вышел наружу, чтобы соскрести дерьмо с подошв. Моргуновы молчали, глядя на девицу. Девица молчала, глядя на них.
– Ну, мужики, – отчеканил Всеволод, вернувшись в кабак и нарушив их неловкое молчание. – Давайте нальём даме вина!
– С чего ты вдруг решил, что я хочу пить? – у неё был цепкий строгий взгляд, глаза, отдающие оттенком пурпурного, и стройная фигура, точно песочные часы.
Северов не ответил на вопрос. Без слов он налил в бокал самого дорогого вина из всех, что были в наличии. Таверна снабжается спекулятивным рынком Царевского. В своих вычислительных записях, ещё будучи его учётчиком, он замечал, что ввоз в Кольцевое значится немаленьких размеров. Много разнообразного алкоголя. Об этом он ненароком вспоминал, заливая в кубок шато первого сорта.
– Вот, выпейте, – сказал он, вручая ей бокальчик. – И мы выпьем, – теперь все держали бокалы вина. Черноволосая леди мнительно чокнулась с каждым. Не прошло и десяти минут, как снаружи небо снова прояснилось. Пара грубых завсегдатаев нагрянули в таверну. Лука позволил парню попытать счастье с дамой, а сам принялся обслуживать вошедших. «Всё равно, ничего у него не выйдет», – подумал он. Вениамин в свою очередь смотрел на Севу, как на своего сына. Он улыбался и держал в голове выражение: «дорогу молодым! ». Хоть он и знал, что у того уже есть Злата, в то же время он понимал всю суть мужской полигамии и не стал останавливать Севины вероломные замыслы.
– Как зовут-то хоть? – спросил юнец под звуки только что зародившегося застолья, сидя с ней за одним столиком. – Что тут забыла?
– Кристина, – назвалась девушка, сидя на стуле и облокотившись спиной о стену. – Взяла себе отсрочку из женского полтавского лицея, наняла извозчика и приехала сюда с целью посетить тут некую знахарку. Я увлекаюсь ботаникой и натурфилософией, а в том идиотском училище у преподавателей три извилины в мозгу и все параллельные, не говоря уже о студентках. О всех, не считая меня, конечно. Само собой разумеется, там такому не научат. Вот я и решила отречься немного, пока папка не в курсе.
– Так ты из полтавского лицея? – и он вспомнил о Злате, но тут же постарался выкинуть её из головы. – Я знаю, там… э-м, вернее, я слышал, что там немало денег нужно, чтобы учиться.
– Ну ясное дело. Ты знаешь, кто мой отец? Магнат, чтоб его за больную ногу. Владелец банковского капитала Полтавы.
– Ладно, хорошо. Так ты побывала у своей этой травницы? Сделала всё, ради чего приехала?
– Та да, собрала нужные сведенья. Заимела рецепт приворотного эликсира. Но этот шофёр – негодяй. Видимо ему не понравилась моя, между прочим, вполне себе здоровая любовь к себе, и он уехал, хотя я просила его остаться и потом отвезти меня обратно.
– Приворотный эликсир, – повторил Сева и рассмеялся. – Я, конечно, подозревал, что натурфилософы витают в эмпиреях, но чтоб настолько. Ты же в ботанику ударяешься, а всё в сказки веришь.
– Ой, ой, ой, ты сам-то небось только в протирание здешнего убранства и ударяешься!
Он стал рассказывать Кристине о том, чем увлекается, либо увлекался. Неспешно выпивая, он говорил, что бывал в городе, пытался сыскать славу, но вышло не так, чтобы уж удачно. Сказал пару слов о литературе и губернской карьере. На этой ноте Кристина его перебила. Её лицо переменилось на проницательное, она косо отвела взгляд в сторону, как будто складывала трёхзначные числа в голове.
– Да ладно, – проронила она, ухмыльнувшись так, словно ей открылась главная тайна мироздания. – Ты – Всеволод Северов?
– Если мне память не изменяет, – произнёс он, впав в небольшой ступор, – я своего имени назвать ещё не успел.
– Ну так это и так очевидно. Прекрасно понятно из твоего рассказа о себе. В городе произошел один жалкий бунт в ноябре, а потом ты вдруг резко пропал. О тебе же там наслышаны. Если не все, то половина города уж точно знают, что Северов – малолетний подлец. И в команде заговорщиков состоял, и на правительство работал. Двойная жизнь – это возмутительно!..
– Послушай, я до последнего думал, что ребята из клуба – простые писатели, а не секта, повёрнутая на идеях независимости и свержения общественных правил.
– Расслабься, их уже всех там под каземат изловили. Всех, кто был к ним причастен.
– Это как всех-то? Всех без разбору? – и Лодя посмотрел на Веню, подслушивающего их разговор одним ухом со стороны стойки, глазами оробелого кабана.
– Ну, может не всех, но большую часть точно. Я-то не знаю, сколько вас всего там. Это у тебя надо спрашивать.
– По численности человек так сто с лишним, думаю, наберётся.
– Так-то по связям с содружеством загребли уже по меньшей мере пятьдесят. Из них тем, кому меньше тридцати, сослали в Сибирь. Остальных подробностей я не знаю, да и не интересовалась толком. Мне папка рассказывал о криминогенной ситуации в Полтаве, вот я и наслышана.
Пытаясь не утонуть в раздумьях насчёт «несторцев», Всеволод хватался за глаза своей собеседницы, как будто за буйки. Но таким путём тонул уже не в раздумьях, а в этих самых буйках. Она как-то по-особенному притягательно выглядела, и он не заметил, как забыл всё, что было до встречи с ней. Кристина, как снег на голову свалилась, и то – выпадение снега предугадать возможно при желании, а её появление едва даже представить себе можно.

«Она, как тень аттракций,

Как пропасть искушенья.

Наружу всех извлекатель реакций:

И боли, и блаженства, вплоть до изуверства»

***

– А на кого приворот то хотела схимичить? – спросил под вечер Сева у Кристины, уже будучи подогретым.
Ему хотелось напоить её, чтобы заполучить всем известно, что. Вернее, кого. Непосредственно её саму. Безоговорочно, он наслушался советов по обольщению у Климента. В настоящем, вспомнив все часы, проведенные с ним, с Артемием и с Димой, который наверняка уже вместе с остальными каторжниками на полпути в Сибирь, он чуть не всплакнул от той мысли, что со всеми ними он больше никогда не встретится.
– А не всё ли равно? – ответила Кристина на его вопрос и невольно подметила, что её товарищ по распитию уже клюёт носом. – Может мне лучше рассказать о соотношении вещества и силы? О теориях витализма?
– Из каждого твоего слова невзначай я строю воздушные замки, так что говори всё, что пожелаешь, – пролепетал Сева, во всю стараясь расположить её к себе.
Кристина негромко хихикнула. Всеволод не раз замечал, как все мужланы: заходящие сюда, уходящие отсюда так или иначе в течении дня пялились на неё, но не осмеливались подойти. Даже будучи под градусом. «Была бы их воля, – подумал он, – они бы выкинули меня изо стола и занялись бы ею». Но с жителями Кольцевого парень контакт держал хороший, так что они не смели выдёргивать его добычу у него из-под носа. Да и негоже это клеиться к такой-то особе, когда ты пропиваешь последние гроши в какой-то вонючей таверне.
– Хочешь опробовать зелье, – произнесла она то ли вопросительно, то ли утвердительно. – Вскипяти воду, – и Лодя, шатаясь, побрёл к Луке. Веня уже лёг спать, так как ни с того ни с сего выбился из сил. Лука же в свою очередь тоже был уже навеселе и готов в таком состоянии творить что угодно, особенно ради такой-то дамы. Всё, включая и то, о чём наутро может пожалеть. Но Сева сказал ему: «лучше жалеть о содеянном, чем о том, что не сделал когда-то». Сомнений не осталось.
Теперь Сева в стельку пьяный сновал по кабаку, выполняя хотелки Кристины. Несмотря на их абсурдность, он даже и не задумался о несерьёзности дела. «Добавь в воду сухих трав и тмин», – сказала леди и посмеялась, прихотливо прикрыв ладонью губы. Сухих трав Лодя вырвал снаружи, а когда вернулся тмин был уже в кастрюле. «Откуда у нас тмин? » – хотел спросить он у Луки, но так и не спросил, потому что банально забыл.
Когда вода вскипала, они сняли её с огня и дали настояться двадцать минут. «Долейте туда коньяку», – распорядилась Кристина и они сделали так, как она сказала. «Лей, лей – не жалей», – пропел пьяный Лука. Потом девушка спросила, есть ли в наличии какое-нибудь мясорубочное устройство. Нет, но есть нож с зазубренностью. Они пропустили гущу через интенсивные удары лезвия, а затем смешали с растопленным мёдом.
– И это бабка на окраине хутора такой рецепт ей дала? – вопрошал в процессе Лука. – Епатий коловрат!..
Не дождавшись финала, Лука сел за стульчак за стойкой и сладко уснул. Сева закрыл дверь. На сегодня бар закрыт. «Никто комнат не снимал, никто в зале вроде не остался», – вслух промямлил парень, осматриваясь своим шальным взглядом. Кристина сказала: «пей, это тебе, пей». И он выпил всю эту бурду, а как проглотил, начал харкаться.
– Ну и дерьмо, – прокомментировал он, а она всё смеялась.
– И как ощущения? – поинтересовалась она после того, как он облевал стены.
– Дерьмо – есть дерьмо.
Она перестала смеяться и нежданно рассказала всю правду:
– Да нет никакого приворотного эликсира, – говорит и улыбается. – Я ездила к травнице за рецептом припарок и мазей от подагры для моего папаши, – она выдерживает его рассеянный взгляд и добавляет: – Сам же он не может, весь такой занятой. Уж легче бабками раскидаться и меня от учёбы на пару дней освободить. А зато на нормальный экипаж с нормальным водилой поскупился. Так что мне не просто загородным воздухом подышать захотелось, как ты мог выудить из моих слов. Я здесь ради папки.
Сева почувствовал себя обманутым. Обманутым женщиной, если быть точнее. Обманутым женщиной ей же на потеху. Цирк, да и только. И он схватил её за талию. Схватил вовсе негрубо, стараясь всё же держать себя в руках. Однако она была не против. Он положил её на стол. Платье вскочило, и он продолжил действовать. Но она сказала вполголоса, когда он тонул в её духах, целуя её шею. Чувствовался запах васильков да сирени вперемешку со спиртом, и она сказала ему:
– Я знаю, что ты с Рябининой – моей однокурсницей, – этими словами она запустила в нём его совестливые аспекты. Да вот только отступить он уже не мог, ибо потерялся в её тёмных, будто сон, волосах.
– Это не имеет значения, – буркнул он невнятно под её вздохи. Всё-таки настой сработал. Ночь продолжалась…

XVII

Два месяца назад, в последнюю неделю перед новым годом, в период отпуска в женском училище Злата ездила к родителям. На обратном пути, в первую неделю января, она проезжала через окольные пути Кольцевого хутора. По письменной договорённости она пересеклась с Севой на опушке леса, что неподалеку – на востоке. Он вспоминал это – думал о Злате, в настоящий момент обладая Кристиной.
Лука храпел и мелодично посапывал, расположив голову на прилавке, будто под гильотиной, в позе заключённого в колодках. Обладатель Кристины посматривал на него; вынуждал себя совершать каждый свой рывок как можно тише и нежнее. Стол кренился и приходилось контролировать каждое мышечное сокращение, держать ритмику и соблюдать интервалы, при этом успевая ещё и вспоминать события двухмесячной давности.
Всеволод не думал, что владение женщиной когда-нибудь заставит его действовать расчётливо. Однако это сама Кристина пробудила в нём совестливый дискомфорт. В памяти всплывала Злата и её духи аромата ландышей, но тут же он возвращался в текущую действительность и сюрреалистический запах ландышей вытеснялся реалистическим запахом васильков да сирени. А Лука всё сплющивал своей щекой слой пыли на стойке под отзвуки собственного храпа…

***

– Ты не представляешь, – счастливо произнесла Злата, покидая седло своего жеребца, – насколько сильно я рада тебя видеть.
«Это было шестого января, – вспоминал Сева сейчас, прижимаясь к Кристине, – или седьмого? ». Тогда метель крыла верхушки деревьев под характерный гул, а снега намело где-то по колено. Но в небольшой степи сугробы ввысь были максимум по икроножную мышцу ноги. До той поры в период этой зимы человеческих следов там не было видать. Были лишь только те, что принадлежали пробегавшей лани и в скором – коню Рябининой. Небо казалось скорее не голубым, а синим. Лёгкий туман рассеялся и их глаза какое-то время слепили блики бледного солнца, но и то немного погодя как будто расплавилось, хоть и само должно было плавить выпавшие снега.
– Мы сейчас тут оба в снеговиков превратимся, – сказал тогда ей Сева. – Зачем мы вообще здесь договорились встретиться? Может, подбросишь нас к хутору? Лука нальёт нам, выпьем…
– Я думала, мы проведём остаток этого дня наедине, – говорила она глухо, вся такая укутанная в шарфы из мягкой шкуры какого-то животного. – Но я не ожидала, что всё настолько засыплет.
Она вела лошадь, а он держался за её талию сзади. Как она держалась за него в давний летний день их поездки в Заморское. Как он держится сейчас -тоже за талию и при случае сзади, но не за её, а за талию Кристины. У них у обеих практически идентичные фигуры. Только энергетика разная. Как чёрное и белое.
Со Златой в тот день они сидели за тем же столиком, на котором, говоря эвфемизмами, Сева сейчас «харит» Кристину. Они пили ликёр, и она спросила, куда подевалась его лошадь. Он опрокинул бокал и отвернул взгляд. Снаружи вьюга то стихала, то набирала новые обороты. Как и всегда, к вечеру за шкаликом жжёного подтянулась пара фермеров, лесоруб и старая одинокая карга из дома напротив.
– Смотри на них, – акцентировал внимание Лодя. – Изо дня в день у них одно и тоже. Я вошёл в их число с недавних пор…
– Так где кобылка твоя? – ещё раз спросила Злата.
– Там же, где и все мы когда-нибудь будем. Где сейчас Климент, где Артемий…
Вениамин углядел в глазах Севы глубокую горесть. Он составлял им компанию на пару с Лукой и параллельно обслуживал завсегдатаев.
– Да подстрелил караульный животинку при его побеге из города, – отчеканил он и залил в себя стопку. – Как и пару наших коллег, хороших друзей, – добавил после залпа.
– Мне очень жаль, – искренне промолвила Злата. – Но в городе вроде тихо, никакой прежней лихорадки.
«Никакой прежней лихорадки», – это было сказано Рябининой тогда, в январе. Сейчас, в конце февраля, будто по мановению волшебной палочки, явившаяся бог знает откуда Кристина приносит вести о том, что львиную часть всех «несторцев» изловило правительство и распределило по всевозможным мерам пресечения. Размышления насчёт этого в настоящий миг пришлось отвеять до завершения процесса. Они вновь навестили чертоги его разума, когда всё закончилось. Когда, как ни в чём не бывало, Кристина и Всеволод разошлись по двум разным комнатам. Ночь себя исчерпала…

***

В десять утра Сева сидел за стойкой, как сутулая собака, и хлестал горячий чай. В сию минуту он корил себя за то, что позволил самому себе «сходить налево», хотя, к примеру, когда с Каспаром они снимали шлюх, он себя не винил так, как сейчас. Лука и Вениамин синхронно протирали стаканы и смотрели на этого жалкого отступника. Он достал свою карманную Библию и отчаянно ткнул в строку с Седьмой заповедей божьей. «Теперь, кроме того, что я бросил семью, – рассуждал он вслух, – и попытался проложить дорогу к лаврам на притворстве, до кучи я ещё и прелюбодей».
– Ну а кто тебе доктор? – нравоучительно выложил Вениамин и Лука добавил: – Молодые – все глупые. Творят откровенную херню, а потом себя упрекают. Подумать только, вы занимались этим в метре от меня, пока я спал. – Лука показательно стиснул зубы и подрожал.
На последней выщербленной ступеньке лестницы, ведущей из гостиничной части трактира в кабак, остановилась Кристина и лениво потянулась. Лодя обернулся через плечо, а затем тут же развернулся обратно и нервно продолжил сёрбать чёрный чай. Эта темноволосая искусительница сказала: «доброе утро, мальчики» и двинулась в сторону выхода, по пути игриво чесанув Севину макушку головы. Когда она вышла наружу, он поднял глаза и посмотрел на своих двух друзей. Они улыбнулись ему и присвистнули.

***

– Признаюсь, ты не такой, как о тебе строили догадки девочки, – подметила Кристина, когда Всеволод вышел вслед за ней.
– И как это понимать? – пробормотал вопросительно он.
– Ну, все завидовали Злате, ведь у неё есть такой симпатяга. Однако не сказала бы, что ты прям такой мощный в делах «любви», – она подзадорено слегка толкнула его рукой своей рукой. – Говоря «любовь», я имею в виду другое…
– Да я понял. А вот, если оценивать по десятибалльной шкале…
– Шестёрка.
– Шестёрка? – повторил озадачено он, вспомнив, как так же само выразился Нестор, но говоря о его канцелярской деятельности, а не степени интимного качества. – С ума сошла что ли?
– Кстати, изменять – это плохо, – она улыбнулась ехидной улыбкой.
– Только попробуй ей сказать…
Кристина Силаева. Дочь генерального директора банковской линии на муниципальном уровне. «Не зря я всё это время банкам не доверял», – подумал Северов, вглядываясь в глаза этой бестии. Она застряла в его памяти, как мимолётная связь, а ещё как та, с которой ни в коем случае нельзя спускать глаз. Кристина отныне располагает чёрным досье. Если она отважится рассказать об этом Злате, та вряд ли поверит, ибо доказать она ей никак не сможет, но всё же…
– Слякоть затвердела, – сказала Силаева, осматриваясь по сторонам. – Пойду схожу к конюшне. Её я увидела ещё когда въезжала в это местечко. Договорюсь – куплю лошадь, а потом вернусь – заберу вещички с комнаты и наконец уеду отсюда к чёртовой матери.
Он молча кивнул, и она удалилась на какое-то время. В небе кружляли снегири. Ветер вроде стих и понемногу темнело, однако облака не планировали рассасываться. Солнце вышло и тут же снова спряталось. Вышло. Спряталось. Вышло. Спряталось. И так по кругу. Но издали вдруг послышалось стуканье копыт. Он узнал его. Это был посыльный Царевских.
– Что вы здесь делаете? – вопросил Сева изумлённо, когда тот слез с коня.
– Вам письмо, господин, Северов, – произнёс вестник и протянул запечатанное письмо, а затем тут же удалился, запрыгнув на коня.
«Странно, – подумал Всеволод. – Что-то быстро Каспар». Однако письмо отправил не он, а его брат – Захар. Он сам вернулся домой навсегда буквально ночью, а вместе с ним и Захар – на побывку. «Откуда тогда у этого полоумного мой адрес? – задумался Сева. – Наверняка Каспар проболтался». Посыл письма оказался шокирующим, но в то же время вполне ожидаемым и предсказуемым.
«Полагаю, больше смысла тянуть нет. Это я осознал, побывав среди настоящих, доблестных людей. Тянуть ничего и никогда нельзя, поэтому к делу. Я знаю, что ты наметил планы на мою Злату. Предлагаю решить этот вопрос раз и навсегда. В ходе дуэли, которая состоится прямо под окнами ратуши губернатора – на мостовой. Если считаешь себя мужчиной, ровно первого марта явись к назначенному месту до наступления темноты.
З. Я. Царевский».
Всеволод остолбенел и уронил письмо прямо в болотную лужу. Все поджилки у него затряслись, а к горлу подступил ком. Через окно Лука увидел, как он рухнул без сознания прямо на землю. В глазах Севы – сплошной морок похлеще зимней мглы. Ему казалось, что его подхватили ангелы. Что он умер. И он уж было стал насмехаться над собой, думая: «я умер не от дуэли, а от страха перед ней», но это были не ангелы, а Моргуновы.
– Если считаешь себя мужчиной, бла, бла, бла, – вчитывался Вениамин в измазанный текст прямо над тушей Северова. Они положили его на кровать в его комнате.
– Похоже, ярый завистник, – пробурчал Лука, покусывая губу. – Да ещё и сынок Царевского.
– Эй, ты живой? – крикнул Севе под ухо Вениамин.
– Да, – подтвердил тот удручённо. – Вот уж не знаю, к счастью или к сожалению. Но одно я знаю точно: не согласиться на вызов, – он глубоко вздохнул, – просто не имею права!..

XVIII

Тело окутывалось невзрачными конвульсиями. Бурая новоприобретённая лошадь Кристины Силаевой обходила ямы и перескакивала кочки. Её пассажир, казалось, играл роль бездыханного тела. Весь с виду бледно-синий, словно вампир. Он положил подбородок на её плечо и глядел вдаль пути. Это было за неделю до первого дня весны. Секундант у него уже был. С ним и его кузеном он договорился встретиться в городе. Он надеялся, что его в первое время будет трудно узнать, ввиду суточной щетины да отросшей шевелюры, длина которой составляла под десять сантиметров и это ещё при том, что он её укоротил на днях.
– А ты, знаешь ли, безрассудный, – говаривала Кристина, остановившись у выселка перед холмом с поместьем Царевских. – День назад пошёл на измену, а теперь готов рискнуть жизнью ради той, которой изменил. Просто гений, ничего не сказать.
– Заткнись, прошу тебя, – проблеял Всеволод, приняв выражение лица, сравнимое с выжатым лимоном.
Они решили сделать недолгую остановку. В маленькой лавчонке какого-то крестьянина Кристина хотела купить пару сосудов для будущих самодельных мазей, предназначенных её отцу, а Сева вошёл в крошечную корчму. Там, на стульчаке сидел Каспар, одетый в кафтан с длинным рукавом цвета корицы, и размахивал кистью по холсту, закреплённом на деревянном мольберте. Он срисовывал бог пойми, что: то ли пытался запечатлеть этюд застолья, то ли ещё чего – Северова это не интересовало.
– Каспарчик, – вяло произнёс он, попавшись тому на глаза. – Первые дни вне черт гарнизона – представляю, как это приятно.
– Сева, бог ты мой, – от неожиданности выказал Каспар, отставив кисть. – Это случилось, да?
– Смотря, что ты имеешь в виду. Твой брат прислал мне письмо. Ты ему сказал адрес?
– Прости, я… я не нарочно. За столом обмолвился словом, мол, что в одном из хуторов встретил бывшего секретаря папы. Он на тебя зла не держит, хоть уже давно наслышан о произошедшем в городе, а вот Захар уточнил у меня, в каком именно хуторе. Я понимал, к чему он клонит, но…
– Ладно, я наседать на тебя не буду. Ты только подучи меня стрелять. Будь вечером у того заброшенного тира. Помнишь? В бывшем разбойничьем логове.
Каспар согласился. Не мог не согласиться. Тем более, когда Сева показал ему, насколько ценит его подарки. Под накидкой – фрак ним подаренный, а в поясе его капсюльный пистолет. Они договорились, и Кристина повела бурого дальше – прямиком к городу. Солнце пока держалось в небе и никакие облака не были помехой.

***

Не снимая капюшона своей кожанки, Сева слез с лошади и распрощался с Кристиной. «Давай стрелок, – сказала она ему. – Готовься к поединку. Защити своё мужское достоинство». Она добавила, что непременно будет в толпе зрителей. Когда она уехала, он остался смотреть ей вслед. Он боялся лишний раз светить взглядом, ибо был риск того, что его узнают и отправят в Сибирь вслед за Палагиным за связь с сектантскими намереньями Нестора.
Там, в корчме, Каспар говорил, что в городе вроде всё улеглось. Тех, кого застали с поличным, либо засадили, либо выслали в Сибирь. Однако о Несторе ни слуху ни духу, ни вести ни повести. Наверняка этот старый маразматик уже заселился где-нибудь в Одессе, у берегов Чёрного моря, да уже начал попивать себе коктейли. Устроился в какой-нибудь тамошнем театре, а о прежней жизни просто-напросто забыл.
Всеволод прошёл мимо неприметного здания литкружка и окинул его взглядом. Осторожно он прошёл в конец переулка и вошёл через чёрный вход. Здесь было пусто. Пусто и крайне тихо. Всё вывезли: от книг до бумаги, от запасов алкоголя до сигар. Даже музыкальный аппарат, пианино, настенные портреты – и те пропали. Каморка пустует. В кабинете Нестора остался его старый стол, но и за ним скорее всего рано или поздно вернутся, если надо будет. Сева взгрустнул и закрыл глаза. На пару секунд он представил, как было здесь до внедрения в жизнь всех этих роковых замыслов. И как будто снова послышались советы Климента, ноты Артемия да анекдоты Дмитрия…

***

Сева встал посреди мостовой площади и замер. Он поднял голову кверху и провёл взглядом по стенам губернаторской ратуши. Посмотрел на этот сверкающий шпиль башни. На бордовые купола. На пилястры и сандрики. Он уже представлял себе эту картину, несмотря на то, что при одной только мысли о предстоящем его вводит в дрожь. Представлял, как губернатор Сонцов выходит на балюстраду и наблюдает, а здесь, снизу, Бояринов всматривается в лица дуэлянтов и понимает, что один из них – его бывший сотрудник. Захар хотел сотворить спектакль, хотел зрелища, посему и в качестве локации назначил центральный майдан – само сердце Полтавы.
Промелькнула мысль: струсить и сдаться Сонцеву за соучастие в проведении давнишнего бунта. «Таким образом можно будет избежать дуэли, – думал он. – Правда, мысль эта абсурдна до ужаса. Но я хочу хоть раз взглянуть нашему губернатору в глаза». Он решился и распахнул двойные арочные двери, будто перешагнув через грань здравого смысла…
Через весь вестибюль была проложена алая дорожка. Она вела по лестнице к развилке. Кварцевые стены отдавали жёлтым оттенком от свечения золотой люстры, которая свисала на крепкой чёрной канатной оттяжке. Из них выпячивались контуры разнообразных барельефов. Два гвардейца проводили посетителя по ступеням вдоль медных перил. На лестничной развилке они пошли прямо и открыли дверь из дымчатого дуба.
Сева чувствовал себя экскурсантом. Ему говорили: «тебе же лучше, если у тебя к господину губернатору важное дело, и ты не будешь тратить его время почём зря», а он в свою очередь снимал капюшон и спрашивал у них: «разве вы меня не узнаёте? ». Он оказался в роскошной комнате с позолоченными шкафчиками и рундуками. Бержерами и скамьями с мягкой отбивкой. Тут было вывешено по одному портрету с лицами Годунова, Петра I, Екатерины II, Елизаветы Петровны и, наконец, Николая I.
В тёмном углу в помещении под сводом стоял стол. На нём – находящиеся в процессе подписки исполнительные акты под ярким мерцанием восковой свечи. За ним – Александр Борисович Сонцов. Пару дней назад ему исполнилось пятьдесят четыре. В бывшем являлся воронежским гражданским губернатором, ныне – полтавским. Он поднял взгляд и увидел молодого визитёра под свитой своих подданных. У него был светский взгляд – непринуждённый. Зачёс на лысину, веки опущенные, кожа цвета слоновой кости.
– Полагаю, у вас есть ко мне какое-то дело, молодой человек, – сказал он, дескать, фамильярно и дал знак охране, чтобы те вернулись на свои посты. Они отдали честь воинским жестом, козырнув рукою от виска, и ушли, а Сонцов предложил парню присесть.
– До меня дошли вести, – начал Сева смиренно, – что вы изловили большинство участников аполитического клуба, ранее действовавшего под личиной литературного. Ваш циркуляр касаемо их деятельности всё ещё действует?
– Ему уже не на кого распространять своё действие, – говорит губернатор, постукивая чернильным пером по столу. – Это жалкое восстание было быстро подавлено и я, признаюсь, даже не понял, в чём был его смысл. Но штук сорок бунтовщиков сейчас за решёткой, десять – отправлено в Сибирь, там от них проку будет больше. Опять-таки, даже в подробности ударяться не было нужды, ибо и так понятно, что это всё равно, что секта. В их берлоге, в бывшей городской читальне, нашлись остатки от контрабанды. Акцизные товары они получали от контрабандистов, ранее действующих по губернии. Сама читальня утратила юридическую силу ещё несколько лет назад, поэтому никто не был против того, чтобы там обосновались «творческие люди».
– И вы так открыто мне сейчас всё это изложили, – прогнусавил Лодя, скорчив гримасу скептика.
– Конечно, открыто. Вы же сами в это всё были посвящены. Думаете, я не знаю кто вы? Вот только я пока не понимаю, зачем вы сюда явились. Для вас – это большущий риск.
– Хотите выслать меня в Сибирь? Как выслали, например, моего друга – Дмитрия Палагина. Или быть может, отправите меня вслед за Нестором?
– Хм, – невнятно издал Александр Борисович. – Была такая фамилия в списке на ссылку, и вправду – Палагин. Однако ни о каком Несторе не знаю.
– Мужчина примерно вашего возраста. Это его ненастоящее имя. Он был инициатором идеи. Служил когда-то давно капитаном взвода.
– Служил? – губернатор рассмеялся. – Да и бог с ним. И с тобой бог. К чёрту ты припёрся? Любая юридическая ответственность с тебя снята. Больно ты мне сдался, и так волокиты полно. Иди, гуляй!..
Всеволод растерянно подорвался и утонул в смятении. Из ратуши он вышел на автомате, не дав себе отчёта – будто телепортировался наружу. «Вот комедия, – думал он, глядя на шпиль, касающийся густых облаков, когда его выпроводили наружу. – Власти у нас, конечно, просто курам на смех. Уже и забыли про всё. Видел бы это Нестор, его определенно это вдохновило бы на новые деяния. Впрочем, вся эта тема насчёт противостояния русификации, несомненно, в стране только начинается. Ещё, как говорится, не вечер. Там гляди и к середине века начнётся колоссальный разгар всего этого дела. Людям только дай время осознать и всё случится».

***

Женское училище, как будто гинуло в насыщенной гамме дня. По крайней мере так показалось Севе. Подумав о Злате, ему в голову приходит Кристина. Подумав о Кристине, в голову приходит Злата. Белизна и чернота – сплошная бинарность. Истинно так, по своему ассоциативному мышлению он сопоставлял образ Силаевой с чёрным цветом, а Рябининой – с белым. Но несмотря на их различие, обеих ему удалось взять за крайне короткий промежуток времени. Кристину он вообще по чистой случайности заполучил спустя несколько часов после первой встречи. «Чистое везение, удачное стечение обстоятельств», – подумал он и вступил на территорию лицея.
Побродив вокруг здания, он приблизился к общежитию, которое пока ещё пустует, ибо все ученицы на занятиях. В клумбах на заднем дворе он с тяжестью отворил люк и без удивления заметил, что секретка разоблачена и строительной лестницы здесь больше нет. Опасаясь караульного обхода, он покинул участок и отправился прогуляться в парк. По пути традиционно он решил выпить чашку кофе. На месте прежней женщины баристы теперь был какой-то молодой мужчина возраста до тридцати пяти лет. Севе показалось, что он где-то уже его видел.
– Ущипни меня, если я сплю, – вытаращив зенки, произнёс кофевар. – Это же ты?
– Кто я? – переспросил Всеволод, непонятливо посмотрев собеседнику в глаза
– Ну ты, – буркнул собеседник и протянул чашку с нагретым кофе. – Ты – Северов Всеволод, мы с тобой виделись в клубе литераторов. Там меня знали, как писателя в мистическом жанре. Увлекаюсь некромантией – ритуальным оживлением людей с помощью их праха, – потом зачем-то он наигранно кашлянул и шёпотом добавил: – Но я тебя не видел, и ты не видел меня…
Бывший «несторец» угостил юношу тонкой сигарой и подмигнул. Сева улыбчиво кивнул ему и как допил кофе, вышел из кофейни да направился в сторону парка. «Не перевились ещё участники содружества, – думал он, поднеся подожжённую спичку к сигарке, которую держал в зубах. – На этого кофевара Сонцев тоже забил? Впрочем, откуда ему знать, что он хоть как-то связан с сообществом, если даже я с трудом вспоминаю лицо этого мужика. Странно только, что у него такой эксцентричный жанр и увлечения, а я ничего про него не припомню. Хотя, может мы с ним не могли состыковаться: когда я покидал корпус, он приходил в корпус – да, и такое может быть. Одно забавляет – то, что союз хоть и распался, многие наверняка всё равно в городе остались. Теперь мы как тайное масонское общество», – и он хихикнул в ответ на свои же раздумья.

***

Когда уже потихоньку вечерело, он вернулся к ограждению училища и стал высматривать Злату среди выходящих девиц. Она показалась ему на глаза, а он показался ей. Однако она не сразу узнала его издалека. «Неужто он в городе, – подумала она, – или это у меня уже галлюцинации из-за этой клятой учёбы? ». Подойдя поближе, Злата всё же убедилась в реальности происходящего и с особой радостью прыгнула прямо на него, обхватив руками шею и поясницу ногами.
– Платье смотри не порви, – улыбаясь, проронил он под звуки её радости и еле устоял на ногах.
Будучи не в состоянии просто так забыть о своей неверности, его поджилки слегка затряслись. Да и с вестью о вызове Захара он медлить не хотел. Они прошли пару кварталов вдвоём и дошли до мостовой площади. Он попросил её присесть на скамью в большой тени, коя принадлежала губернской ратуше. Сам садиться он не стал. В это время подул приятный воздух, и, подобрав нужные слова, он подумал, что это – самое подходящее время.
– Первого марта, – с небольшим усилием стал говорить он, – прямо на этой площади состоится переломное событие. Я буду стреляться с Захаром за тебя.
Она ошалела и ещё долгое время не могла произносить слова без запинок. Её принятие неизбежного, как это бывает у всех людей, проходило в пять стадий. Сначала она отрицала, говоря, что всё это глупости, и думая, что это такая шутка. Потом она, дескать, разозлилась на намеренья Захара и на тот факт, что Сева непреклонно принял решение согласиться на дуэль. Затем она долго и нудно уговаривала его отказаться. «И всё равно, что он подумает, – говорила. – Трус, баба? Зато живой! ». На протяжении протекания следующей стадии она надула губы, пустила слезу и с отсутствующим видом уставилась в землю. И наконец она приняла ситуацию.
– Значит, он на побывке, – подводила она итог сухим тоном. – Уедет ко второй недели марта? Понравилась служба? А ты хочешь стреляться с этой жидовской паскудой? Ну давай! Давай, заносчивый ты дятел! – она успокоилась окончательно и приложила ладонь к его щеке. – Дятел, но любимый дятел, – сказала.

***

Вечером Сева был у заброшенного тира. Он встретился с Каспаром, и они вошли внутрь. Все ящики были вывезены, весь хлам исчез. Остались только мишени и дырка в стене, ранее закрытая шифоньером. Скрытое помещение тоже пустовало. Открыв погреб, они убедились, что и там пусто. И вправду, теперь вместо запаха табака попахивало грунтом. Пустые помещения. Оно и к лучшему, ведь ничего не сможет отвлечь Всеволода от стрелковой практики.
Они стреляли и общались. Боеприпасов у обоих суммарно было где-то на выстрелов двадцать, так что приходилось усваивать техники Каспара очень и очень бдительно. Они старались не говорить о предстоящем, но говорить о чём-то другом было почти что невозможно. Какое-то время Каспар рассказывал о своих планах на дальнейшую жизнь. Про свои мечты и переезде в Санкт-Петербург и поступление в Императорскую Академию художеств. Но долго о таком говорить он не мог.
– Подумать только, – сказал Каспар и шмальнул в цель, – а ведь по сути я тренирую убийцу своего брата. Уж не знаю, чьей смерти мне потом радоваться…
– Поменьше думай, – отрезал Сева, целясь дрожащей рукой.
– Не знаю, в каком виде будет проходить дуэль, но скорее всего вы разойдётесь на двадцать шагов и встанете друг к другу спинами. По команде распорядителя разворачиваетесь всем корпусом и сходитесь к условно-оговорённому барьеру. Так что сейчас таким образом и будешь отрабатывать стрельбу. Будешь подходить к мишени и, как только упрёшься в парапет, шмальнёшь по моей команде.
– У Захара уже есть секундант?
На этот вопрос Каспар виновато опустил глаза в пол и лишь через несколько секунд отважился ответить:
– Я – его секундант.

XIX

За три дня до поединка одна из сокурсниц Рябининой пригласила её к себе на виллу, что на окраине Полтавы. На суаре. Это должно было быть светское мероприятие, с танцами, фуршетом, вином и бесчисленными разговорами. «Перед смертью не надышишься, – подумал Сева, – но я попробую. С другой стороны, кто сказал, что я собираюсь погибать от руки Захара? Я пойду с ней, тем более, что и я приглашён, как её кавалер». Он спросил у Златы, у кого на дому всё это будет происходить. Она ответила, и он нервно сглотнул. «На дому у моей коллеги из училища, – сказала. – Она – дочь крупного банкира, господина Силаева. Её Кристиной звать».

***

Бледно-голубая луна повисла над поместьем Силаевых. К нему вели две широкие тропинки из песчаника. Сразу в глаза бросились масштабы здания. По периметру уровня второго этажа была выстроена длинная балюстрада, укрытая каменной колоннадой, словно решетом. Там уже распивали и громогласно беседовали немало народу. Рустика лицевого фасада имения состояла из первосортного кирпича цвета миндаля. В целом архитектура напоминала классицизм с небольшим уклоном в барокко.
Передняя представляла собой яркую комнату с узорчатой синеватой ковровой дорожкой, сшитой из натурального волокна. Попав в неё, гостьи предстают перед выбором: пойти налево, направо или прямо. В вестибюле было пару новоприбывших богачей-незнакомцев, которые вовсе не удивлялись тому, что их никто не встретил с порога. «Ну да, они же знают, что с Кристины корона упадёт, если она вдруг решит проявить гостеприимство», – подумала Злата.
Всё половое покрытие в здании – это керамогранитная плитка разных цветов в зависимости от помещений – холл это, кухня или уборная. В прихожей комнате размещена криволинейная лестница на косоуре, ведущая на второй этаж. Туда, впрочем, никто из гостей не ходит, разве что на балкон, ибо весь раут будет происходить в большом зале, куда ведёт двухстворчатая дверь прямо по курсу.
Когда пара вошла через дверь под руку, никто из званых гостей внимания на них не обратил. Все разбились в маленькие группки знакомцев и разговаривали преимущественно только друг с другом. В банкетном зале было два длиннющих стола с белой скатертью. На них плотно выставлены фуршетные угощенья разного рода. Всего и не перечислишь. На потолке, как будто параллельно этим двум столам, распрямлялись линейные гранатовые сплошные прямые из хлопка, подобно половикам. «Потоловики», – подумал Сева.
Всего тут было человек шестьдесят, не считая тех, что остались в вестибюле и тех, что уединились на балюстраде. Злата приободрённо пихнула в бок своего избранника лёгким движением локтя и потащила его вдоль столов через весь салон около тридцати метров в длину. Особенно плотные по сложению господа прямо-таки не отходили от закусок. Канапе, блинные рулеты с лососем, шпажки с сыром фета, жульен в тарталетках и многое другое. Худощавый Всеволод мог залиться слюной, поэтому он всеми силами старался не дразнить себя. Сразу накинуться на еду он не мог, потому что видите ли Злата сказала, что это можно истолковать неприлично. «Негоже это», – сказала. Однако, при виде того, как все эти господа и дамы распивают шампанское, бренди, разные настойки да наливки, сложно удержаться. В особенности, если учесть, что всё это бесплатно.
В самом конце зала у края одного из двух столов стояла Кристина. В руке у неё бокал светлого вина «шардоне». Только что она с кем-то общалась. Осанка как всегда ровная, будто спица. Сегодня это «чудо» было одето в вечернее платье цвета обсидиана с декольте. На шее блестело серебряное колье. На голове – бальная причёска с завитками. Она взмахнула прядью волос, повернула голову и встретилась взглядом с Лодей. Темноволосая бестия криво улыбнулась и подмигнула ему. Злата этого не заметила. «Она что, специально это? – думал он. – Похоже на мой страшный сон. Снова я воюю с двух фронтов. Правда на сей раз один из фронтов этим осведомлён. Главное, чтобы этот фронт не рассказал второму».
– Златочка! – отсалютовала Кристина и нарочито обняла подружку. Обнимая, через её плечо она пронзала взглядом Севу.
– Вот и он, – сказала затем Златочка, – мой Сева. Теперь познакомишься с ним поближе. – «Да куда уж ближе», – подумал Сева.
– С добрым вечером, – произнесла Кристина, протянула свою тонкую руку и надпила из бокала. Всеволод легонько пожал ей руку и хотел уже убрать свою, но она не отпустила. Тогда он неохотно поцеловал её ручку. В это время он пристально посмотрел ей в глаза снизу-вверх. И потом она спросила: «как вам здесь, нравится? ».
– Прекрасный званый вечер, мадемуазель Силаева, – с иронией выразился Северов, поглядывая на пищу и питьё. – В жизни не присутствовал на столь обширных вечерах. По какому поводу всё это, собственно говоря?
– Мой отец официально стал лидером банковского рынка по всей губернии, если верить статистике, – объяснила Силаева с толикой хвастовства. – По крайней мере, в газетах уже об этом пишут, а ведь пресса – наше всё. Сам он отправился в Киев – заключить пару договоров. Вот же старый хрыч, – она хихикнула. – А ведь ещё буквально на прошлой неделе он меня саму отправлял за рецептом мазей и припарок от подагры, а теперь о-па – магическим образом готов в Киев переться.
Она жестом приказала одному своему лакею принести два бокала. Величаво глядя на него, она характерно кивнула на свой бокал, а затем показала ему два пальца – средний и указательный. Через полминуты он пришёл со специальным винным подносом.
– Bibāmus! («выпьем! ») – сказанула Кристина и подняла свой бокал.
– Это ещё что значит? – вопросила Злата, сменив выражение лица на непонятливое.
– Let sol omnibus lucet! («пусть солнце светит для всех! ») – в ответ бросил Сева Кристине и чокнулся со всеми.
Злата посмотрела на них так, будто уличила их в сговоре. После того как выпили, они объяснили ей, что значат эти слова, переведя их ей с латинского на русский. Опосля Кристина обратилась к Севе:
– Ладно я, вовлечённый натурфилософ, но вы, милорд, самый знаменитый молодой сельский выходец Полтавы, откуда знаете латынь?
– Да не знаю я, – буркнул он в ответ и позволил себе цапнуть профитроль с сервировочной дощечки. – Так, когда служил у барина ничейных земель, баловался с библиотечным выбором да с гувернанткой общался…
Вместе они опрокинули ещё бокал перед тем, как Кристина виновато извинилась и откланялась – пообщаться с другими гостями. Эта особа напрягала Всеволода, ибо по сути она могла крутить ним, как вздумается под уловкой донесения Злате о его романе с ней. «Не буду изводить бедняжку, – думала в свою очередь Силаева, в настоящем разговаривая с парой буржуев. – В конце концов мне двадцать три. Как будто делать мне нечего, кроме как нервировать мальчонка, с которым у меня была мимолётная связь. Тем более перед дуэлью. Должно быть, ему и так сейчас не по себе».
– Ну знаешь ли, – возмущённо произнесла Злата, когда Кристина ушла. – Мне ты не говорил, что смыслишь в латинском.
– С таким же успехом, – ответил он, с аппетитом смакуя какую-то копчёную нарезку, – я мог бы сказать, что смыслю и в английском, и в итальянском, французском и даже в немецком. Я пытался переводить пару тройку трудов Канта, Руссо или Адама Смита с помощью гувернантки дочери Царевского, но у меня ничего не вышло. Могу только «привет» сказать по какому-нибудь из языков, и «пока» – вот и всё моё знание.

***

Туалеты каждого приглашённого говорили об их состоятельности. Кружевное платье Рябининой и приталенный сюртук Северова на их фоне просто-напросто меркли. Казались провинциальным вкусом, как бы выразился какой-нибудь Бояринов. Однако никого из тутошних гостей Сева не узнавал. «Ну и слава богу», – подумал он. И словно по либретто какой-нибудь пьесы в начале зала показались Дёмины, давнишние друзья Царевского. Эти двое, как известно парню ещё со времён его служения Якову Борисовичу, любят поразвлечься. Благо его они вроде как не узнали, на счастье ему. Утром этого дня он гладко выбрился и постригся, вернув себе давний прежний вид, так что они не могли не узнать его. Скорее всего, просто сделали вид, что не узнали. Как и остальные здесь. Правда, все остальные, хоть и приходились ему незнакомцами, всё же бросали на него претенциозные взгляды. Наверняка все они знают, кто этот молодой человек и чего он добился к концу прошлого года, однако предпочли выкинуть это из памяти, как, впрочем, и само полтавское губернаторство.

***

Ближе к полуночи, будучи под возлиянием, Всеволод расчувствовался. Он всё никак не мог выкинуть из головы предстоящий поединок. На фоне был запущен новый аппарат воспроизведения музыки – некая шкатулка. Вращающийся цилиндр и зубцы металлического гребня порождали необычное мелодичное звучание, кое было в новизну на момент начала XIX века. Услышав приглушённые гармонические терции, все вмиг умолкли. Господа приглашали дам на танец. Сева кружился в паре со Златой и думал обо всём. Она говорит: «а ведь мы с тобой оба не умеем танцевать», а он отвечает: «у нас неплохо получается» и закручивает её вкруговую. Они глядели друг на друга вполоборота. В движениях, напоминающих волны с определённой протяжностью, они в миллиметраже проплывали мимо молодых и не очень парочек, так же само вальсирующих, как будто в состоянии дерзкого идеализма.
Дёмины проплывают мимо и Валерий пронзает Севу взглядом. Злата обвивает шею своего ненаглядного и молит богов всех религий, чтобы всё это никогда не кончалось. От плитки пол скользок, и они шествуют по нему, словно по лунному серпу. По тому, бледно-голубому серпу, который виднеется через большое мансардное окно в потолке. Окно меж двух параллельных потолочных ковров. И музыка на время затихает. В перерыве Сева вливает в себя рюмку коньяка, а к Злате подходит какой-то мальчишка, весь блестящий от навешанных брошей, колец и ожерелий. От него несёт синтезированными духами, и он чуть ли не слёзно просит Рябинину потанцевать с ним. Новая симфония запускается, и она смотрит на Севу. Она говорит юноше, что не у неё нужно спрашивать, а у её суженого.
– Можно ли пригласить вашу даму на танец? – спрашивает он у Всеволода.
– Конечно, – отвечает ему Северов. «А ведь я не спрашивал у Златы, можно ли мне положить Кристину на стол в пабе Кольцевого», – в мыслях пробурчал он и как будто разлил ведро с кровью прямо на собственное сердце. Рябинина бросает на Северова смиренный взгляд и теряется в толпе танцующих.
Пока его пассия пляшет с каким-то имущим парнягой, тазом он слегка прислонился к краю протяжного стола. Рядом, среди закусок, находилась аккуратно сложенная стопка салфеток из плотной ткани. Не теряя одержимости раскаяния, он порыскал по карманам и достал перо из нержавеющей стали, которое давно присвоил себе из литкружка и оттоль постоянно таскал его с собой среди кучи другого карманного хлама. Затем окрылённый писака стал усердно что-то строчить на салфетке. Когда Кристина заметила это странноватое зрелище с другого конца трапезной и стала идти в его сторону, он закончил писать, помахал холстом над столовым позолоченным канделябром, чтобы высохли чернила, и резко спрятал его в карман брюк. Она подошла и прислонилась к столу так же, как и он. Из своего хрустального кубка она продолжала пить «шардоне».
– Lets saltatio («давай потанцуем»), – предложила она, в очередной раз блеснув знанием латинского. Он посмотрел на неё и был не в силах отказать. К ней, как и к Злате, он навечно себя привязал.
– Bene, – согласился он шутки ради по-итальянски, и пустился с нею в пляс.
С ней танец ощущался как-то иначе. Он был каким-то более эпатажным. Как модельное дефилирование. Они пролетели мимо Златы, танцующей с тем богатым мещанином. Видимо этот молодчик страдал от отсутствия внимания женщин в свою сторону, потому как своим взглядом он выражал огромную благодарность Севе. Злата в свою очередь удивилась тому, что Сева танцует с Кристиной. Ведь она знала, что он никогда бы не пригласил кого-либо на танец первым. Также она прекрасно давала себе отчёт о том, что и Кристина никогда никого не зовёт на танец. Её характер этого не подразумевает.
– Расскажешь ей? – спросила Силаева, кружась с Северовым в белом танце.
– Она узнает только через мой труп, – коротко отчеканил Северов.
– Учитывая то, что произойдёт через три дня, возможность того, что ты станешь трупом – вполне реальна. Или я цепляюсь к словам?
– Нет, не цепляешься. В этом вся соль. Она узнает только, если я умру. Прочтёт, если быть точнее.
Ночь продолжала идти идиллическими шагами размером в часы. Она казалась предсмертным бредом. Безудержным потоком в сознании невменяемого. Романтическим рубежом пред судебным эпилогом. Падающей звездой космической пелены – той, что возвышается над ними сыздавна и отныне, но не факт, что будет возвышаться впредь. Колесницей, едущей прямиком в преисподнею. Она казалась эхом пронзительного выстрела дуэльного оружия…

XX

Три дня прошли так, будто являлись целым веком. Это было бессмысленное промедление перед тем, что и так должно произойти рано или поздно. Всеволод Семёнович Северов забыл всё, что происходило с ним до этого и перестал думать о том, что может произойти после. Секундант врага научил его всему тому, чему вообще возможно было научиться за столь короткий промежуток времени. Его собственный секундант уверял его в том, что всё произойдёт быстро и обернётся для него выигрышем. Оставалось надеяться только на себя. Лишь на себя и ни на кого другого.
Превращать дуэль в спектакль – хорошим тоном не считалось, однако на мостовой, прямо под ратушей, в разгар дня присутствовала толпа, состоящая из по меньшей мере пятидесяти полтавских обывателей. «Нормальный поединок должен происходить ранним утром, без всяких свидетелей и зрителей, – думал Вениамин. – Да и время должно быть точно оговорено. Без всяких опозданий. А этот Захар точно какой-то увалень. Приходи до вечера, сказал. Хотя, быть может это я уже старый. Молодежь теперь вон, на пистолетах стреляется. Когда я был в их возрасте и нанимался секундантом, всё это происходило в основном на шпагах да рапирах».
Небо максимально нахмурилось. С минуты на минуту хлынет дождь. Сева стоял подле Захара. Он специально надел старый фрак, который подарил ему секундант его оппонента – это показалось ему ироничным. Вениамин и Каспар что-то обсуждали. Спокойно, без эмоций. Среди наблюдателей были: Кристина, Лука, господин Яков Царевский, но без жены, и Злата, куда уж без неё. Как и было в воображении Всеволода, где-то в толпе мелькает вице-губернатор Бояринов, а из окон ратуши наверняка сейчас выглядывает Сонцов.
– Ничего личного, – отпустил Захар; он стоял ровно, сложив руки в задний нижний замок.
– Да не вопрос, – сказанул Сева, пытаясь скрыть все признаки проявления своего острого трепета. – Вот только не пойму, зачем ты выбрал центр в качестве локации? Дуэль – не театральная постановка. Нам не нужны зрители.
– А вот мне захотелось, чтоб все знали о том, что я настроен серьёзно. За час до дуэли я уже сказал Злате, что она может и не быть со мной обручена, ведь я иду продолжать служить, но раз я решил побороться за неё, будь уверен – я это сделаю.
– Да ты просто завистник ху*в. Прости, но без подобных слов тут никак не обойтись. Ломаешь жизнь двум влюблённым. Гнида!
Захар замолчал. Он сохранял хладнокровие до последнего, в то время как его противник весь исходил вне себя от нервов. Так уж вышло, что, побывав в составе одного из взводов, он набрался храбрости и доблести, а Всеволод в свою очередь начал понимать, что ему есть, что терять.
Каспар выложил дуэльный гарнитур с двумя пистолетами. По правилам, оговорённым ним с Вениамином, оружия используются те, которые незнакомы для стреляющихся. Поэтому Севу попросили отдать свой пистолет – тот, что был подарен ему Каспаром. Он бросил взгляд на толпу. Все знакомые лица закрывали незнакомые. Он не мог видеть ни Злату, ни Кристину, ни кого-либо ещё. Было такое чувство, словно ненастье распространилось не только по атмосфере, а ещё и на силуэты каждого, кто находился перед ним. Да, именно силуэты, ибо рассудок его помутнел. Он старался придти в себя до начала дуэли.
– Итак, мы с Каспаром Яковлевичем, – говорит сухим, но наигранным тоном Моргунов, – вынуждены в последний раз спросить у вас – может ли конфликт разрешиться мирно?
– Увы, но сейчас уже нет никакого проку отступать от замыслов, – проговорил Захар, проверяя свой дульнозарядный ствол.
– Не хочу показаться обесчещенным. – Сказал Сева и чуть не заикнулся. – Беспрекословно, мы будем стрелять друг в друга!

***

Дождь начинался постепенно. Сначала пару капель. Затем серия из нескольких. И наконец леденящий душу шум охватил слуховой диапазон каждого находящегося на мостовой. «Никаких степенных оскорблений в адрес друг друга, – продолжал раздумывать Вениамин Моргунов. – Этому шакалу просто захотелось доказать, что он может заполучить даму себе. А тот факт, что он даже иметь её не сможет, его не волновал. Он уйдёт на фронт, как только начнётся новая война, и, спрашивается, ради чего всё это затевается? Да этот моральный урод просто-напросто прервёт любовь двух ни в чём не повинных молодых людей, как я прерываю сюжетные линии своих трагических эпопей! ».
Уже скоро в лужах отражался свод пасмурного перламутрового неба. Условия поединка были обговорены странноватые, небывалые, но Каспар предупреждал Всеволода об этом по вечерам тренировок в тире. От дуэлянтов требовалось разойтись на двадцать шагов от друг друга. Барьером послужил брошенный посередине сего расстояния котелок одного из созерцателей. Он сам вызвался и предоставил свой головной убор, сказав, что это будет честью для него. Сева пригляделся и заметил, что это – тот самый буржуазный юнец, пригласивший Злату на танец в ночь на дому у Силаевой. Стреляющиеся не имеют права переходить рубеж. Как только часы пробьют четыре, они повернутся друг к другу лицами и начнут сходиться, не имея права остановиться. По-китайски цифра «четыре» в произношении созвучна со словом «смерть».
– Внимание, – изрёк Каспар, договорившись с Вениамином, – выстрел должен быть произведён в движении, при этом до того, как кто-то из вас достигнет барьера, – и он аккуратно разместил шляпу прямо на мокрое дорожное покрытие из чугунного сплава.
Удар колокола оповестит дуэлянтов о начале рокового отсчёта. Оппоненты показательно пожали друг другу руки. Сева посмотрел на толпу. Яков Царевский протиснулся вперёд. У него был стылый взгляд. «Ирония судьбы, – подумал помещик. – Мой младший сын приходится старшему секундантом в его битве с моим бывшим секретарём. Они оба не без грехов. Зависть Захара против жажды корысти Всеволода».
Они начали расходиться. Между ними плюс-минус двадцать широких шагов. Оба одеты формально, на головах шляпы из мягкого угольного фетра. Вениамин встал рядом с Севой, Каспар встал рядом с Захаром. Казалось, эти тучи специально сошлись воедино и встали именно над мостовой. В шпиль ратуши бесшумно ударила молния. Большая стрелка отсчитывала ровно одну минуту до четырёх часов дня…
Всеволод не смел оборачиваться. Его тело охватывалось непродолжительными, но учащёнными конвульсиями и он повернул голову на двадцать градусов и увидал Злату, которая встала между двумя городскими обывателями. Её глаза показались ему схожими с малюсенькими невинными глазками синицы. Позади неё показалась Кристина. У этой глаза были похожи на соколиные. Она взяла руку Златы и утешающе стала её поглаживать в районе кисти.
Захар смотрел в одну точку, куда-то вдаль. По диаметру толпы ближе к нему находился его отец. Сначала рядом протискивался и Лука, но вскоре он стал продвигаться в другую сторону, к Севе, расталкивая мещанских зевак. Пока преодолевал всех этих людей, скомканных в одно единое целое, он случайным образом задел плечом господина вице-губернатора Бояринова. «Намечается интересное зрелище, – думал Григорий Алексеевич. – Сынок спекулятивного барона сойдётся в поединке с лицедеем. Подумать только, должно быть у этого молодца Северова жизнь пошла под откос, когда я выпер его из канцелярии за содействие правительственным супостатам. Что ж, будет знать, что жизнь умеет наказывать».
Зазвенел колокол, отметив очередной прошедший час и этот звук оглушил господина Его Превосходительства губернатора Сонцова, вышедшего на балюстраду. «Дуэль прямо в центре, под тенью ратуши, – произнёс он вслух, обращаясь к одному из своих самых верных гвардейских подданных. – Это что-то новенькое».
– Да, вы правы, – ответил ему прислужник. – Так не делается. Это уже не дуэль, а представление какое-то. Настоящая дуэль должна происходить ранним утром и без всяких свидетелей. Сделали дело и всё, забыли. Никто лишний раз не бубнит об этом.
– Кто сказал, что дуэль должна происходить утром? – вопросил губернатор и подкурил у подручного. – Есть какие-то правила? – он на секунду задумался. – А ведь точно! Это мысль! У американцев есть чёткий свод правил, у французов, а у нас что? Определённо надо составить дуэльный кодекс!

***

Нужные формальности соблюдены, все расписки совершены. Вениамин встретился взглядом с Каспаром. По колокольному сигналу Всеволод повернулся всем корпусом на сто восемьдесят градусов и вытащил однозарядное орудие смерти. Сердце заколотилось так, будто собирается выскочить. Он двигался навстречу правосудию в лице Захара Яковлевича, а правосудие двигалось навстречу ему. Сева вытянул руку максимально вперёд и смотрел чётко в мушку своего пистолета. Тоже самое сделал и Захар. Они медленно шли, хлюпая лужами под ногами…
Перед глазами дуэлянта Северова пробегала вся жизнь. Часики высоко над ним тикали и все его чувства как будто обострились. Ему казалось, что он отчётливо слышит секундный отсчёт. Цилиндр безымянного юного сударя из толпы напрочь вымок. Теперь скопление состояло из более чем восьмидесяти человек. Сосчитать было трудно. Особенно если брать в расчёт ещё и тех любознательных горожан, наблюдающих всё это из окон домов, или ресторанов. А между тем Северов вернулся в детство…

***

Работа на полях, летняя выручка после завершения жатвы. Лесник на опушке леса, продававший ему книги. Маленькая коллекция книжек в старом шкафчике подвала родительского дома. Там в каждом углу плелась паутина, а дышать, кроме пыли, было нечем. Но странный сон побудил его давние замыслы к совершению. Перед сей дуэлью ему наснилось что-то опять, спустя долгое время, но наутро он забыл свой сон.
Побег из дома, неделя скитаний. Дом Рябининых, Злата и последующие дни, проведённые с нею. Укрощение Изяслава, трудоустройство у Царевского. Приятные будни в компании друзей из литературного сообщества. Попойки с Каспаром, случайное обнаружение контрабандного склада Мстислава. Попытки побежать за двумя зайцами сразу и в последствии вынужденная мера – приходится залечь на дно в Кольцевом.
Скучные будни в трактире у Луки. Последняя встреча с мамой. Кристина и её «приворотное зелье». Письмо от Захара. Званый вечер у Кристины на дому, танцы с ней и Златой – танцы с чёрным и белым. Дуэль. «И вот я здесь», – вслух ни с того ни с сего гаркнул Северов безысходно и приблизился к барьеру. Выстрел. Двоякий. Как тогда, во время охоты на олениху с Захаром. В тот раз они оба попали в её бедро. Сейчас они тоже оба попали…

***

Всеволод не сразу почувствовал боль. Захару он попал в гребенчатую мышцу ноги. Во время выстрела Злата дёрнулась со слезами на глазах и отвернулась. Лука и Кристина пытались привести её в чувство, но её как будто повергло в глубокий шок. Где-то с полминуты ничего не происходило. Только сплошной шум дождя, вводящий в транс, да изредка отдалённый грохот грома. В ушах как будто прозвучал короткий писк. Захар скривился, а Сева стоял, как вкопанный. Он повернул голову в ту сторону, где стояли его союзники. Злата посмотрела на него и ужаснулась ещё больше. Он ничего не сознавал – лишь только улыбнулся ей. Потом он посмотрел на Каспара, затем обернулся на Вениамина. Секунданты провели анализ и оробели. Лишь сейчас Сева опустил взгляд и увидел то, что было у него на торсе…
Фрак, когда-то подаренный секундантом его врага, продырявлен. Из грудной клетки сочилась кровь. Попали прямо в центр, в грудину. «Прямо в душу», – сказал еле слышно он, продолжая беспричинно улыбаться. Неосознанно он стал копошиться в разуме, как будто придумывая очередные поэтические строки. «Дятел я, – вякнул он, вспомнив слова Златы. – Asinus Stultissimus («тупой осёл»)». Он зашатался и выронил пистолет из руки. Пытаясь устоять на ногах, он чувствовал, будто планета вывернулась наизнанку. Будто душа вылезала из пулевого отверстия. И он пал. Пал спиной назад. Его падение ознаменовалось дождевым всплеском воды. Это заставило его вспомнить тот миг, когда он нырнул в озерцо с вершины водопада. Только на сей рад снизу встретили его не люди из братской шайки, а друзья…
Лёжа на мокрой дорожной укладке, мельком Сева видел понурые лица Вениамина, Луки, Кристины и Златы. Последняя пробиралась нервной истерией, её всю тяпало. В это время Каспар, как секундант своего брата, перевязал ему ногу, но как только закончил, так сразу рванул через двадцать шагов, случайно наступив на барьерный котелок да сдавив его всмятку, и показался перед Севиными голубыми зрачками, кои плавно западали за веки. Он разорвал на нём одежду и попытался остановить кровотечение, но вся грудь Всеволода уже успела залиться алой жидкостью вперемешку с потоком воды, льющимся с небес.
Люди ликовали. Они жаждали зрелища. Когда оно подходило к концу, они начинали покидать мостовую и совсем скоро здесь не осталось никого, кроме действующих лиц да их приближённых. Захар стоял под непрестанным потоком ливня, опираясь на свою целёхонькую правую ногу и наблюдая за тем, как судорожно окружали тело Всеволода.
Сонцов продолжал стоять на балконе ратуши. «Славная вышла история», – произнёс он и затушил сигару. «Для кого как, – ответил ему слуга. – Стало быть, те люди, что окружили парня, любили его по-настоящему. Смотрите, даже секундант его оппонента пытается спасти его».
Яков Царевский заглянул через головы и просил не раздувать из этого трагедию. «Отдайте его в крематорий», – сказал он и ушёл, а за ним ушёл и Захар, даже не удосужившись подойти к Злате. Впрочем, та и так не подпустила бы его к себе, тем более в такой-то момент.
Кристина отвела её в сторонку. «Не смотри, – сказала и обняла. – Не надо». Над погибающим остались лишь кузены Моргуновы. Из последних сил Сева протянул Вениамину тканевую салфетку. Он прохрипел, назвав это своей последней просьбой, что надо отдать её Злате после того, как его не станет. Умирающий попросил сжечь его тело. Попросил пригласить на религиозный обряд своего духовного мэтра – Отца Авдея.
Злата хотела быть рядом с Севой в момент его последнего вздоха, но Моргуновы строго-настрого запретили ей приближаться. Каспар, ушедший с отцом и братом, вернулся через несколько минут и проверил перевязь. Вениамин прочёл то, что было написано на салфетке. Чтобы чернила не смыла вода, вскоре он убрал её обратно в карман. Злату увели Кристина и Лука. Она лихорадочно оборачивалась, но Севу увидеть так и не смогла, ибо оставшиеся секунданты закрывали его тело своими контурами…

***

Загородный крематорий представлял собой вычурное здание зефирного оттенка. Формы были полукруглые. Дверь массивная, похожая на ворота. Третьего марта ветер окончательно стих, дожди прекратились. Пахло влажной травой. Солнце слепило зелёные глаза Златы, отчего они отдавали оттенком сверкающего изумруда горной породы. Изумруда вымоченного в слезах горя. Она плакала всю ночь, а утром как будто язык проглотила. Мышцы её век нервно тряслись. Она не ела и не говорила. Ни с кем, даже с собой. Под отзвуки воспевания Отца Авдея, находящегося внутри, Вениамин вышел из крематория наружу, отворив тягостную дверь. Пастор Авдей получил известие сегодняшним ранним утром и бросил все дела. Бросил служение Богу ради Всеволода. Он молился за его душу искренне. У каждого присутствующего на сожжении пробегали мурашки от его голоса. Перед воспеванием ему отдали Ветхий Завет, который был при себе у покойника. Ту карманную Библию, что он как-то подарил Севе. Теперь она вернулась к нему бумерангом. Моргунов в свой черёд забрал себе карманное перо погибшего друга.
– Спасибо, что послушала и не пришла на церемонию, – произнёс Вениамин и закурил свою трубку.
Злата молчала.
– Он просил отдать тебе эту салфетку, – продолжил он понуро. – Я не могу ослушаться его просьбы, но то, что там написано, требует эмоциональной готовности.
Она забрала её у него из рук и сразу узнала откуда этот материал. «Такие были в поместье Силаевых на вечернем рауте», – подумала она. Сама Кристина находилась внутри, на воспевании. Кроме неё и пастора, там были также: Лука, Каспар и пара людей из города, среди которых был, к примеру, и тот самый кофевар – бывший член писательской общины. Ещё он был в толпе зрителей, когда Сева стрелялся с Захаром.
Глядя на то, как сжигают гроб в струях раскалённого воздуха, Лука думал: «Так странно осознавать, что людей просто берут и сжигают. Хотя, я-то своими глазами его смерти не зафиксировал. А вдруг в том гробу никого нет. Ну не могу я поверить, что он мёртв. Не могу». – И он замялся, начав нервно теребить пальцами.
Тем часом снаружи солнышко прямо-таки, как будто улыбалось. Будто ничего и не происходило. Весна началась – новая жизнь началась. Вениамин оставил Злату одну и вошёл обратно в крематорий. Она вгляделась в текст, выведенный Севиным эстетичным почерком на ткани длинной салфетки, которая больше смахивала на полотенце. Пробежав глазами последнюю строку, она выронила холст из рук. Видно было, как из её глаз снова готовились политься слёзы, но зачем-то она сдержалась.
«Если ты читаешь это, значит, что я мёртв. Физически, морально – не суть важно. «Я был убит в начале марта» – пафос, да и только. Однако «быть убитым» – это словосочетание мне уж слишком режет слух, прости. Предпочту писать, что я исчез. Надолго, навсегда – как хочешь, так и воспринимай. Там, в крематории жгут мои останки. Credere vel non credere («верить или не верить») – думай сама. Так забавно бросаться латинскими словечками. Это Кристина и её ботаника да натурфилософия мне об этом напомнила. Кстати о ней. В феврале она была в Кольцевом и так уж вышло, я вынужден признаться. Вы с ней полные противоположности. И я успел отведать вас со всех сторон. Думаю, ты меня поняла. Это и есть моё раскаяние. Я вероломен, тщеславен, эгоистичен. Пытался достичь того, сам не знаю чего, а в итоге что? Мои произведения присвоили себе, оборвали мне все шансы на дальнейшую карьеру – в этом всём я сам виноват. Я – ужасен. Ты помнишь, как я сказал тебе в нашу первую совместную ночь в доме у твоих родителей, что ты не будешь со мною счастлива? Я не соврал. Прости меня, прости за всё. Сам себя я не прощу, Всевышний – и Тот вряд ли. В общем, на этом всё.
Будь счастлива. Не с Захаром, так с кем-либо ещё. Он правильно сделал, что взялся за меня. Это судьба и её никак не изменишь. Но я хочу, чтобы ты знала – я люблю тебя! Прощай».
Когда Вениамин Моргунов вышел из крематория со всеми остальными, Златы уже не было. На месте, где она стояла, валялась лишь только ткань раскаяний. Вениамин отчаянно покачал головой и медленно попятился за горизонт в сопровождении всех тех, кто присутствовал на кремации вместе с ним.

***

Тем же вечером Злата вернулась к крематорию, чтобы попросить для себя прах Всеволода. Она хотела развеять его над Ворсклой, но тамошние сотрудники вежливо объяснили, что не имеют никаких сведений насчёт кремации, проведённой в полдень. Они сказали, что прах человека, труп которого сожгли в такое-то время, забрал некто, кто присутствовал во время самого процесса, однако ни Моргуновы, ни Каспар, ни Кристина урну с пеплом не забирали…
XIX
В конце года Каспар Царевский переехал в Санкт-Петербург и поселился в гостинице. Он начал работать над своей первой картиной, параллельно пытая счастье в поступлении в Императорскую Академию художеств. Через неделю под своё крыло его взял профессор Андрей Иванович Иванов (будущий отец известного Александра Иванова, автора полотна «Явление Христа народу»). В процессе обучения студент перенимал все трюки и использовал их в написании своей картины. Более чем через полтора года свет увидел его шедевр. Профессор был ошеломлён талантливостью Каспара. Все были ошеломлены. На этом полотне были запечатлены полтавские дуэлянты, а сама работа названа – «Дуэль на мостовой».

***

Вениамин всё время, каждый день, от момента гибели Всеволода и до наступления следующего года находился в процессе написания драмы. Он принципиально писал её всю целиком одним и тем же пером. Севиным пером из нержавеющей стали. Главным героем произведения стал никто иной, как сам Всеволод Семёнович Северов, отправившийся по пятам своей судьбы. Представляя публике свою работу со своим спонсором, Кристиной Силаевой, он не раз уточнял, что сюжет построен целиком и полностью на реальных событиях. Доносил читателям, что секундант главного героя в финале – это он сам. Со временем драма встретила свой успех. Успех бестселлера.

***

Лука переехал в город и сместил там бывшую владелицу постоялого двора. Под его руководством корчма как будто переродились. Вскоре все приезжие не могли себе представить ночёвки где-нибудь ещё, кроме как под крышей у Луки. Он даже название своей таверне дал в почёт – «Почивающий Северов».

***

Нестор сбежал в Одессу и стал продвигать там произведения авторства Северова под своим именем, но потом случайным образом он узнал о его героической гибели в дуэли, прочитав повесть Моргунова. Он вспомнил, как сам участвовал в поединках и его как будто током ударило. Нестор выступил перед своей аудиторией и признался, кому на самом деле принадлежат его работы, тем самым поставил крест на дальнейшем творческом развитии. Он считал это своим покаянием, платой за грехи.

***

Собрав все нужные средства, Семён Северов договорился с извозчиком о длинной поездке в Москву. Чахотка Галины развивалась в организме с бешеной скоростью. Резкая смена температуры и климатического пояса Московской губернии негативно отразилась на её состоянии. Это при том, что ещё изначально к моменту отъезда она выглядела крайне скверно. На полпути в Москву, минуя Тулу, она умерла в дороге от осложнений. Семён не останавливал водителя, а просто молча накрыл лицо Галины краем пальто, которое оставил ей сын в память о себе в миг их последней встречи. Так он доехал до самой Москвы и поселился там. Но, лишившись что сына, что жены, так долго жить он не смог.

***

Окончив учёбу в лицее, Злата вернулась к своим родителям, чтобы подумать, что ей делать дальше. Они вынудили её выйти замуж за Захара. В тысяча восемьсот шестом она переехала в имение Царевских на постоянное жительство – окончательно. Захар не участвовал в снова начавшейся в том же году русско-турецкой войне, ибо был офицером запаса, но его призвали на фронт, когда Наполеон вторгся в Россию в тысяча восемьсот двенадцатом. Когда Захар уехал, Злата собрала вещи и тайком добралась до города, где наняла шофёра. Она поехала куда глаза глядят, на север – в сторону Финляндии, но остановилась в Петербурге, где нашла и сошлась с уже на тот момент довольно знаменитым Каспаром. Ну а Захар погиб в сражении под Бородино, отличившись отвагой и мужеством духа, как подобает настоящему солдату. Сам Михаил Илларионович Кутузов отметил заслуги героически погибшего бойца.