День 0. Пролог

На пятнадцатом трамвае я съезжаю к улице Академика Воробьёва и срезаю через переулки между жилыми домами. Небо приобретает мутный, будто выцветший, оттенок, который как раз под стать всем этим обшарпанным «хрущёвкам». Я выхожу к проезжей части, перехожу пустую дорогу и попадаю в дремучий сквер. Повсюду опавшие янтарные листья. Они скрипят под ногами, напоминая мне хруст снега или конфетти. Деревья здесь давно не белили, и высохший раствор отламывается маленькими кусочками под действием осеннего ветра. Я успеваю зайти в областную психбольницу через парадную прежде, чем из залётных туч подступает ситный дождь.
Стены здесь кажутся выгоревшими. Из палат насквозь доносятся пронзающие извращённые стоны, словно аудиальные аномалии. В этом корпусе пациентов зверски держат взаперти. Один из них вылетает из своей «комнаты», выбив дверь плечом. Он рушится ничком прямо под меня и ухватывается за мою лодыжку. Я судорожно ею подрагиваю, но он взбирается по моей ноге, как по лиане. Его физиономия мелькает перед моим коленом. Я несильно наношу удар в его испачканную щеку и смотрю ему в глаза. В них я вижу беспомощную фимозность и безосновательную враждебность. Подоспевает санитар, полностью в белом. Он разнимает нас, хватая больного за воротник пижамы. Я вижу свисающий с его пояса электрошокер. Он не злоупотребляет крайними мерами сгоряча, хотя имеет право. Его гуманность достойна уважения, но тот факт, что неконтролируемый пациент не облачён в смирительную рубашку, меня огорчает.
Я вхожу в корпус, в пределах которого психбольные могут свободно передвигаться. Как и на прошлой неделе, женщина с рассеянными бегающими глазами резко встаёт из-за стола, где незадолго до моего приближения сосредоточенно собирала пазлы, называет меня своим сыночком и вновь спрашивает, как так вышло, что я выпал из окна в две тысячи втором. Не знаю.
Зал большой. Я пересекаю его по диагонали, стараясь обходить всех этих бедолаг, которых вижу каждую среду. Однако ко мне всё равно цепляются. Юноша снова слёзно просит больше не снимать с него штанов. Мужчина среднего возраста опять крестит меня водителем какого-то фургона и считает, что я выехал на встречную полосу, столкнувшись с его легковухой, в которой сидела его жена на шестом месяце беременности. Ничего не знаю. Сгиньте.
Там, откуда я сюда вошёл, остался стоять дежурный сотрудник. Скрестив руки на груди, он осматривает всё это обширное помещение; провожает меня взглядом, пока я подхожу к зашторенному окну. Через просвет наружу выглядывает Дима. Обзор этого окна выходит на просторную травяную площадку, огороженную высоким забором со стальной сеткой, где в хорошую погоду здешние больные иногда имеют право погулять и подышать свежим воздухом. Дима стоит спиной ко мне, придерживая шторку пальцем. Ему нравится наблюдать, как изморозь шустро покрывает стекло.
– Димон, дружище, – окликаю я его, глядя на атрофированные мышцы спины, виднеющиеся сквозь тонкий хлопок его рубашки.
Он поворачивается и смотрит на меня распознающим взглядом. Обычно, в лучшем случае ему требуется до десяти секунд, чтобы узнать меня. Потом на всякий случай, как правило, я напоминаю ему его имя. Просто для профилактики.
– Это я – Эдик, Эдуард Дубровский, – поясняю я, указывая на себя пальцем. Затем я перевожу палец и добавляю: – А ты – Дима, Дмитрий Комиссаров.
Раньше у него были красивые каштановые волосы. Однако, месяца четыре назад, незадолго до того, как мы решили поставить его сюда на учёт, он знатно поседел, а здесь и вовсе его обривают под ноль почти каждую тридцатидневку. Тот Димон, которого я знал, не смотрел сквозь меня и не трясся почём зря. У него не выступали вены на шее. Он не дышал так громко и часто.
– Эд, это ты, – бурчит он, улыбаясь. – А помнишь Эдварда руки-ножницы?
– Помню, – говорю я устало. – У меня ещё тогда похожее гнездо на башке было, ты меня поэтому так и прозвал.
Он постоянно напоминает мне об одном и том же. Сейчас вот начнёт порицать себя за то, что когда-то не сумел помочь клиенту в достаточной степени. Он слишком проникся, слишком расчувствовался. В нашей профессии эмпатия, конечно, немаловажное качество, но во всём нужно знать меру. Дима же, напротив, всё время словно на эмоциональных качелях качался, а это, кстати сказать, симптом биполярного расстройства. То ему нет дела даже до самых близких людей, то он хочет заключить в объятия весь грёбаный мир. Возможно поэтому он и выгорел что эмоционально, что профессионально, но я не стану утверждать.
– Помнишь ту бабулю?.. – изъясняет он, двигаясь вдоль стены; я иду параллельно нему. – Ну, ту, которую её же родной внучок обезболивающими передозировал до смерти?
– Помню, и что?
– Всё могло закончиться иначе.
Дима подходит к пианино, придвинутое к стене. За ним сидит и втыкает какой-то тип, не удосужившись даже клап поднять. Димон ставит руку ему на плечо, и тот как будто расколдовывается. Этот тронутый вдруг оборачивается, поднимает голову, что-то кивает Диме, встаёт и неспешно удаляется. Он уходит к женщине, которая собирает пазлы, и присоединяется к ней.
– Разве ты умеешь играть? – спрашиваю я у Димы.
– Научился, – изрекает сухо он и наигрывает кусочек симфонии.
Я узнаю Бетховена. Димон отыгрывает «К Элизе» не идеально, но в оригинальной правильной тональности, что меня крайне удивляет. Самосознание у него осталось, значит мышление, восприятие и воображение тоже в порядке.
– Слушай, мы же социальная служба, а не сверхлюди – не посланники с небес, – высказываюсь я, возвращаясь к теме. – Нельзя же так зацикливаться.
Мы слышим позади шум. Парень, сидевший за пианино, вдруг как с цепи срывается: он яростно бьёт кулаком по столу, и весь внушительный участок собранной из пазлов картинки разлетается. Одна часть угождает на колени к женщине, а другая — на пол, хаотично рассредоточившись вокруг стола. Дежурный сразу спохватывается и уводит неуравновешенного, поймавшего очередной бздык, прочь за какую-то неприметную дверь, которая сливается с общим контрастом цвета бежевых стен. Женщина между тем не шевелится где-то с минуту, а затем плавно кладёт голову на стол и засыпает. Дима продолжает играть как ни в чём не бывало
– Та-да та-та, та-та да та-та, та, та, та-та, та, – напевает он себе под нос.
– Димон, ты же не настолько двинутый, как все эти душевнобольные, – отпускаю я, наблюдая, как он с заметной задержкой ставит очередной аккорд. – Сейчас бы музыку в психлечебнице осваивать, ты прикалываешься?
– «Двинутый», – цитирует меня он и издаёт короткий смешок. – Расточённое слово с философским подтекстом. Кто из нас ещё двинутый, мм-м, Эдвард? Смотря с какой стороны расценивать.
– Давай только без всего этого суемудрия, ладно? Я ещё в колледже подобного наслушался, не говоря уже об унике, – я бросаю блеклый взгляд в пустоту и выдерживаю паузу. – Может, мне лучше рассказать, что там в терцентре у нас любопытного и нового? Разве тебе не это интересно?
– Ты меня сбиваешь, дружище, – негодующе отрезает он, сыграв не ту ноту. – Какой смысл тебе распинаться о том, что там у тебя снаружи творится, если я и сам всё прекрасно знаю? В нашей стезе главное практическое участие, теорией мы с тобой оба сыты по горло, Эд, – он прокручивается на стульчаке, затем останавливается и разминает шею. – Закреплены за тобой занимательные заявки?.. Вот и хорошо, я рад за тебя. До встречи через неделю, – и он продолжает бегать пальцами по клавишам.
Обратным путём я иду мимо женщины, уснувшей за столом. В её волосах застрял пазлик. Я аккуратно его вытаскиваю и всматриваюсь. Общая картина мозаики мне неизвестна, но на фрагменте я будто вижу небольшой позолоченный трезубец в виде греческой буквы «пси». Логотип. Дух, душа, сознание. Символизм.

День 1

Порой мне снится, будто я расхаживаю там, в психушке, на месте Димы, а он, в свою очередь, то находится там в роли моего посетителя, то просто ходит рядом в своей уже прижившейся роли душевнобольного. Это последствия перенапряжения вкупе с моим излишним сочувствием по отношению к нему. Я неосознанно ставлю себя на его место. Вообще, я сплю плохо. Особенно в последнее время. Часто принимаю транквилизаторы. Хорошо хоть мне всегда хватает малой дозы. В шкафчике над умывальником в ванной у меня ещё с прошлого месяца остался «Феназепам», так что не могу сказать, что я прям страдаю бессонницей. Скорее я просто много стрессую. В нашей профессии без этого трудно обойтись.

***

Я пробуждаюсь резко. На улице ещё даже не успело расцвести. Это видно мне через балкон, прямо напротив которого расположена моя кровать. От подобного расположения меня частенько продувает, когда, например, после тяжёлого рабочего дня я не закрываю дверцу и уваливаюсь спать. Либо как в этот раз: вчера вечером я всё-таки принял небольшую дозу снотворного, а закрыть выход на балкон забыл. По собственной же дурости меня теперь немного знобит.
Развешанные на верёвке постиранные вещи развиваются на ветру. Я надеваю свой махровый халат аспидного оттенка зелёного цвета и выхожу на балкон, чтобы снять бельё. Потом я иду на кухню и делаю свой ежедневный выбор между чаем и кофе. Так как меня всё ещё кроет от препарата, вчера мною принятого, я решаю заварить крепкий чёрный кофе, добавив в чашку минимум сахара, поскольку я всё же не могу совсем без сладкого привкуса.
Антенна телевизора опять барахлит. Впрочем, я его почти не смотрю. Однако завтра в нашей конторе праздник. Юбилей, если быть точнее. Исполняется двадцать лет со дня основания, а значит, вероятно, будет какой-то сюжет по этому поводу на новостном канале. Кое-как мне удаётся наладить соединение с общеквартирной тарелкой на крыше. Правда, сейчас иногда на экране мерцает надпись, сообщающая об отсутствии сигнал. Может быть, это ещё и потому, что на улице, дескать, сыро. Без разницы. Всё равно завтра обещается чистое небо без осадков.
В подъезд нашего комплекса я выхожу что-то в около восьми часов и на первом этаже пересекаюсь с соседом. Андрею за сорок. Есть жена. Двое детей – оба уже живут отдельно от греха подальше. Он несчастлив. Это видно по его бессменному выражению лица. Мы стоим под козырьком у парадной, пока медленно прекращается дождь, льющийся ещё со вчера с переменным успехом. Он предлагает мне сигарету на мой полуголодный желудок. Я отказываюсь, потому что не хочу потом просиживать всё утро в санузле офиса.
– Тебе точно не нужна помощь? – уже в какой раз спрашиваю я у него, чтобы получить один и тот же неизменный ответ.
– Руки, ноги есть, – говорит он, затягиваясь сигаретой. – С чего бы мне требовалась чья-то помощь?
– Ну, знаешь, в делах подобных я кручусь уже не один год. Можно что-то придумать, какие-нибудь льготы. Если мне не изменяет память, покойный отец твоей супруги являлся участником ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Это уже что-то.
– Сдались нам эти копейки. Если я не в состоянии добиться нужного и великого для себя и своей семьи, лучше уж в окно выйти.
– Бред. Нужное приходит через ненужное, чтоб ты знал, а великое через малое. Ты подумай, Андрей. Я же вижу и слышу, что тебе плохо. Так, день за днём, и среда тебя сломит, а дальше захочется «уйти». Я всё это знаю, а ты что думал? – сказав это, я хлопаю ему по плечу и ухожу, чувствуя на себе его отчаянный взгляд.
Сегодня маршрутка подъезжает сразу, как только я подхожу к остановке. В общей сложности я трачу пятнадцать минут, чтобы доехать до офиса. Выхожу напротив, перехожу дорогу на пешеходном, прохожу полквартала и сворачиваю в эдакую выемку между домами. Там, под навесом у входа, просиживают штаны наши потенциальные клиенты. Как обычно, я пристально оглядываю их. Молодая пара в сторонке – обоим где-то чуть больше тридцати. Две пожилые женщины – одну из них я узнаю.
– Доброе утро, Вера Сергеевна, – салютую я, встав поодаль. – Подругу привели?
– Нам по пути было, – говорит Вера Сергеевна косноязычно. – Люда проводила меня, а сама в поликлинику сейчас пойдёт. Вы же знаете, сама я уже не в состоянии.
– Ага, ваш поводырь, я понял, – изрекаю я, бросаю взгляд на Люду, потом перевожу его обратно и продолжаю: – Сами же говорите, что не в состоянии. Зачем тогда переться к нам, да ещё и с раннего утра, когда в троллейбусах не продохнуть? Не говоря уже о том, что вы на базар любите лишний раз съездить. Позвонили бы, чтобы мы приехали и сделали всё, что нужно.
– А вы как думаете, зачем я припёрлась? Мне субсидию оформлять надо.
– Её оформить можно и без вашего участия. И прекратите «выкать», я вам во внуки гожусь.
Люда уходит в свою поликлинику, а Вере Сергеевне я помогаю дойти до приёмной нашего основного отделения обслуживания пенсионеров, инвалидов и семей с детьми. Когда я распахиваю дверь, та парочка моего возраста зазывает меня. Они уж было начинают объяснять свою проблему, чуть ли не перебивая друг друга, но я затыкаю их.
– Господи, каждый раз одно и то же, – выжато ворчу я, раздражённо запрокинув голову кверху. – Мне-то это рассказывать зачем? Чего вы стоите тут и не заходите?
Они пятятся за нами с Верой Сергеевной, как две неразлучные качки. Мы проходим через помещение с перепутьем, где на стульчиках сидят ожидающие. Парочку я сажу в их число, а бабулю продвигаю без очереди под её предлогом «просто спросить». Вера у нас та ещё одиночка: мужа давно нет, единственный сын скончался в прошлом году от цирроза печени; даже внуков ей не оставил, ибо женатым никогда так-то и не был. Как раз по правую сторону – приёмная, и пенсионерку сразу принимается обслуживать Юля. Своей коллеге я просто киваю в знак приветствия, чтобы не отвлекать, а сам выхожу обратно. На сей раз я трусцой заворачиваю за угол, где расположена лестница.
На втором этаже меня поджидает Паша Мокрижский. Он как раз выходил из отдела обеспечения социальных гарантий. Мы с ним оба эктоморфы по комплекции тела, он выше меня буквально на сантиметр – и то незаметно. У него густые белокурые волосы, разве что вечно суховатые. На этот счёт он как-то плакался нам на обеденном перерыве. Как и большая часть персонала, к нам он попал без высшего образования. Вернее, оно у него есть, но по специальности он вообще-то филолог. Так-то по диплому в итоге из всех нас пошли работать только я и Дима Комиссаров, с которым я учился в одной группе в университете. Меня и взяли, по правде, только из-за образования, а так фактический запас компетентных знаний у меня не сулит богатством. Если в колледже я ещё пытался мусолить ту теорию, то в университете, особенно на последних курсах, забивал на учёбу по-крупному, чего не позволял себе тот же Дима.
– Выглядишь не фонтан, – подмечает Паша, пожимая мне руку. – Ты как?
– Да как-то вчера паршиво стало, – объясняюсь я на вздохе. – Решил принять снотворное, чтобы поскорее уснуть, а дверь на балкон закрыть забыл. Теперь из носа прямо-таки течёт.
– М-да, что-то ты совсем раскис, – сочувственно произносит он. – Смотри, может, отпуск возьми, а не то отправишься в психушку вслед за Комисаровым. Кстати, как он?
– Да как обычно, слушай, – бурчу я, шмыгая носом. – В окно втыкает, философствует, теперь ещё и по клавишам тренькает.
Мы с Пашей прогуливаемся в комнату, где люди преклонного возраста раскрепощают себя с творческой стороны. С нашей специализированной субъектной позиции, мы используем в их отношении преимущественно технологию социальной терапии и прививаем групповую работу. Во всяком случае, наш психолог таким занимается. Здесь шкафчики битком набиты барахлом по типу аппликаций, застывших фигур из пластилина и тому подобного. В основном результаты мелкой моторики. Это занятия для детей, однако, как говорится, «что стар, что мал». Некоторые здесь ещё и рисуют. Кто-то даже вполне себе неплохо рисует. Картины авторства столь даровитых стариков висят здесь на стенах.
Они включают музыку на ноутбуке, и она доносится через довольно качественные колонки. Старичьё врубает какой-то совдеповский лаунж. Бабушки приглашают дедушек на белый танец. Вообще-то дедушек, в отличии от бабушек, у нас всего трое, поэтому бабушки в очередной раз переругиваются. Мы с Пашей смеёмся и уходим. По пути пересекаемся с Яной. Она как раз выходит из отдела кадров, где, собственно, и работает. Она – девушка невысокая, но вполне притягательная. Фирменная укладка пепельно-русых волос в хвост. Чаще всего маникюр себе делает строгий короткий из-за частой работы с клавиатурой.
– Некогда болтать, мальчики, – бросает она нам в спешке. – Я к Варвару.
Варвар – это Даниил Геннадьевич Варварин, наш директор. В смысле, директор территориального центра. Фактически представитель всей нашей шарашки. Довольно покладистый и порядочный мужик коренастого телосложения. Пару недель назад ему исполнилось сорок семь. О кличке «Варвар» в кругах своих подчинённых он прекрасно осведомлён и даже не обижается. Более того, он в шутку иногда даже сам себя так называет. Получается каламбур, ведь он культурный и отзывчивый, а значит варвар – это вообще не про него. Вот Яна к нему с утра спешит. Он хоть и уступчивый, но злоупотреблять его добротой никто из нас не собирается.
Мы спускаемся вниз, и наш вахтёр передаёт Паше, что оказывается Варвар поручил ему на сегодня социальное сопровождение одного нашего клиента. Время от времени мы с Мокрижским чередуемся в посещении старика Савелия, но заведомо это его клиент. Дочери старика далеко за тридцать, и она уехала из страны с целью начать жизнь с чистого листа. В этой «новой жизни», к слову, нет места отцу. Про супругу дед умалчивает. Он упоминает её только в своих старпёрских шутках. Для него это больная тема. Мы и не настаиваем…
– Что ж, социальные гарантии подождут, – отпускает Паша и пожимает мне руку на прощанье. – Наверное, мы сегодня уже не пересечёмся. Давай, Эд, до завтра.
Не проходит и полминуты с ухода Павла, как Юля выходит из приёмного отдела с выражением дикости на лице. Я заглядываю через проём: молодая парочка утешает друг друга, держась при этом руки. Все столы заняты, в том числе и Вера Сергеевна с её субсидиями всё ещё обслуживается, только уже другой сотрудницей. Одна Юля ни с того ни сего покинула пост. Она улыбается в лёгком чувстве стыда.
– В чём дело? – вследствие спрашиваю я.
– Такой бред, – выражается она, хихикая. – Ты посмотри на них, влюблённые какие. А главное проблема у них «высшей степени» важности.
– И что за проблема? Небось, отсутствие, блин, взаимопонимания? Ну так с этим мы им никак не поможем. Отправь голубков к семейному психологу. Или психотерапевту. Знаю я одного хорошего…
– Да нет. Ё-моё, всего за один час работы я уже приняла пять клиентов. Хочется выйти подышать. Не хочешь, случаем, меня заменить?
Я уважаю Юлю. Ценю её, хоть и не совсем смиренный, но всё же старательный профессионализм. Она часто выбирает невыразительный имидж, потому что так положено согласно этическому кодексу социальных работников. Правда, вечно цепляет на себя все эти разные буддистские безделушки. У неё нет высшего, но разбуди ты её хоть прямо посреди ночи, она прочтёт тебе этот кодекс наизусть за несколько минут. Поэтому я соглашаюсь выслушать нагрянувшую чету за неё. Я предупреждаю, что на улице всё ещё вроде идёт дождь и это может плохо сказаться на её лакированных патлах. Однако, если уж Юля вздумала перевести дух по-своему, никакой неподходящий под это климат её не остановит.
Юлия на улице, а я здесь, в приёмной, сажусь на её место и снова оглядываю голубков со всей своей внимательностью. Вообще-то после получения диплома младшего специалиста я хотел пойти на психолога, но что-то пошло не так. Надо признаться, я много, куда хотел, но в один прекрасный момент всего себя и все свои надежды пустил под откос. Впрочем, из меня бы вышел скудный психолог. Дима подошёл бы на эту роль куда лучше, чем я. Однако, учитывая тот факт, что он в психушке, его кандидатура тоже не бог весть что.
– О, это вы, – произносит супруга в наивном тембре. – Мы думали, нас обслужит та девушка…
– Вы ей уже рассказали, с чем пришли? – заламываю я топорно.
– Да, конечно, – говорит супруг, поглядывая на свою вторую половинку, как бы ожидая от неё одобрения. – Дело в том, что наш сын наотрез отказывается ходить в школу. Когда мы всё же отвозим его туда, он сбегает после первого же урока или вообще ещё до звонка. Честно говоря, мы боимся, что он связался с дурной компанией. Понимаете, он у нас единственный, так что…
– Стоп, стоп, стоп, – проговариваю я, подкрепляя всё это дело одноименным жестом. – То есть вы пришли в социальную службу с тем, что у вас сынок школу не любит? – я вытираю нос рукавом и мешкаю взглядом. – Это педагогов нужно подключать.
Я руководствуюсь трёхэтапной тактикой, которой пользовался ещё при решении ситуационной задачи на государственном экзамене; его мне, между прочим, в своё время удалось сдать абы как. Сначала выяснить категорию клиента, затем определить индивидуальные и социальные проблемы этого клиента, а напоследок решить, какие социальные технологии в данной ситуации следует использовать – что именно нужно сделать для того, чтобы помочь клиенту в решении его проблемы. Диагноз – прогноз – программа – внедрение. Надо же, а ведь я всё ещё отчётливо помню. И это несмотря на мою «прилежность» в студенческие годы, которая оставила отпечаток на уровне моих теоретических знаний. Я считаю себя практическим специалистом, посему плохо соотношу свои действия с закономерностями теории.
– Обычно к нам приходят с определённым вопросом и сразу же раскрывают его суть, – рассуждаю я, обращаясь напрямик к паре. – Вы же пришли исключительно с индивидуальной проблемой.
– Нет, извините, – возражает супруга мягко. – Я прекрасно понимаю, о чём вы. Угроза социального характера у нас тоже присутствует. Мы боимся, что наш Коленька, – она оглядывается, как параноик, а затем продолжает вполголоса: – в общем, что он принимает наркотики.
Она сделала такой забавный акцент на слове «наркотики». Всё-таки я ставлю на то, что этот смехотворный тандем взял свои подозрения из воздуха. Однако я, как специалист, придерживаясь принципов своей деятельности, вынужден оказывать помощь даже таким, как они. Посему применение технологии социальной диагностики, что ни говори, а в мои обязанности входит.
– Ладно, хорошо, – загибаю я, достаю блокнот из ящика стола, опрокидываюсь на спинку стула и готовлюсь записывать: – Сколько лет этому вашему Коле? В каком он классе?
– В восьмом, – произносит супруг, причастно подтянув голову и опершись локтями на колени. – Ему тринадцать.
– И вы взрослого парня в школу отвозите, – скрупулёзно отмечаю я, записывая возраст. – Здорово. И давно это продолжается?
– С конца шестого класса, – вкидывает супруга.
– Он не делился с вами, быть может, сталкивался с какими-то издевательствами в школе, с буллингом, например?
– Мы так не думаем, – отвечает супруг за двоих. – Он всегда больше к старшим ребятам тянулся, они бы его в обиду не дали.
– Интересно. А вы не замечали никаких следов от веществ на теле ребёнка?
– Никак нет, – отрезает супруга, взглянув на своего благоверного.
Я резюмирую и говорю, что наши специалисты отправятся в школу, проведут беседу с тамошним социальным педагогом и классным руководителем этого Коли. Подписываю семейку их фамилией – «Булатовы», и отпускаю. Уходя, они кивают мне с благодарностью и в выходном проёме сталкиваются с Юлей. Она протискивается между ними и уставляется на меня с заинтересованным выражением лица.
– Что? – задаю я ей, провожая взглядом голубков за её спиной. – Да ничего, что. С ними всё ясно. А ты что там, помедитировала?
– В смысле всё ясно, – риторично бросает она, проигнорировав мой вопрос; при этом мы стоим прямо в зале ожидания, среди лишних ушей. – Их проблема на то и уникальна, что до боли простая, а ты так просто их отпустил?
– А что, должен был не просто отпускать? Я сказал, что кто-то из нас поедет в школу – поговорит с педагогами.
– И кто же это будет? У меня сегодня дел невпроворот, – она кивает в сторону стены, указывая на то, что следующий клиент уже ждёт её там.
– Тот, кому сегодня делать нечего.
Из-за угла показывается сам Варвар вместе с Яной. Мы с Юлей переглядываемся. Честно говоря, она – отдельный экспонат. С её духовными практиками знакомы все бабушки нашего корпуса – это те, которые сейчас наверху танцуют, пуская трёх бедных дедушек по кругу. Поэтому она всегда флегматична и расчётлива. Признаюсь, это придаёт ей необузданного шарма. Такого, что я забываю о том, что директор в настоящий момент пронизывает нас взглядом.
– Чего не на рабочем месте, мм-м, Юлия? – логично интересуется он у неё. Она размахивает руками в мою сторону и уходит работать.
– Даниил Геннадьевич, дело есть, – говорю я, когда Юля скрывается за стеной. – Новые клиенты, работёнка непыльная. Мне съездить?
– Нет, – отрезает Варвар, кинув быстрый взгляд на Яну, стоящую рядом. – Яна Яковлевна этим займётся, а вы, Эдуард, сегодня другим будете заняты.
– Займусь чем? – резонно уточняет Яна.
– А, да, – опоминаюсь я. – Зайди сейчас к Юле, возьми у неё блокнот с пометкой «Булатовы». Там вся инфа.
Яна на свою голову занятие сегодня получила. Я иду вслед за Варваром и вижу, как Вера Сергеевна ковыляет из приёмной. Начальник говорит мне не отвлекаться, и бабушку выводит наш вахтёр.
– У Чапаевых полнейший ахтунг, – объясняет мне Даниил Геннадьевич. – Ты же помнишь, кто такие Чапаевы? – когда мы с ним наедине, то переходим на «ты».
Я помню, кто такие Чапаевы. Мама там пьёт, как рыба, а дочь растёт без отца. Квартиру рядом с ними снял мамин двоюродный брат, Михаил, чтобы за ними приглядывать. Мы даже шутили, что фамилия Чапаев – производная от аббревиатуры «ЧП», чрезвычайное происшествие. То эта Елена из окна второго этажа на пьяную голову сиганёт, то хахаля нового в дом притащит, то дочка из дома сбежит, то ещё чего. Закодировать мамку надо, но она упирается. И я уж не знаю, какой там у них ещё может быть «ахтунг» похлеще тех, что уже были.
– Звонил Михаил, – продолжает Варвар, и я вижу, как его лицо приобретает мрачный оттенок. – В общем, они сдали анализы, и девочка, Алиса… она больна раком. Злокачественная опухоль головного мозга. Скоро пойдут метастазы. Сам ребёнок пока ещё не знает.
Мы стоим на втором этаже, рядом с кабинетом Даниила Геннадьевича. Я впадаю в ступор. Доигралась мамочка. Господь решил ударить ниже пояса. То, чего заслуживает она сама, этим отныне страдает её дочь. Я зол, но скрываю это под личиной профессионализма. Всякое случается.
– Вдобавок Елена опять напилась, – говорит директор, вздыхая. – Закрылась в квартире. Михаил и другие соседи стучатся. В ответ ноль эмоций.
Я тут же покидаю офис, перехожу дорогу и запрыгиваю в первый попавшийся подходящий автобус. Быть социальным работником – означает, порой, держать по нескольку разных ситуаций абсолютно несвязанных между собой людей в голове и не слишком этим увлекаться. Собственно, отчасти это и сломило Диму. Юле помогает медитация и буддизм. Яна пытается выключить мозг, воспринимать всё под ракурсом наивности и не вдаваться в подробности. Ну а мы с Пашей стараемся равняться друг на друга. Мы закрываем свои сердца, больше ударяемся в эгоизм и меньше сопереживаем. Однако иногда мы все так или иначе находимся на грани. Кто-то из нас эту грань даже переступает, вот как Димон; но всё же нужно держать себя в руках.

***

Грязный подъезд. Никому до этого нет дела. Штукатурка на стенах скалывается всё больше и больше, с каждым моим посещением Чапаевых это становится всё заметнее. Они живут на втором этаже. Там уже царит панический гам. Перед дверью столпилось человек шесть – две семьи. Михаил уединился чуть выше, на лестничном пролёте между этажами. Он немного повыше меня ростом. Борода с широкими боками и черты лица, дескать, заострённые. Балтийская внешность.
– Сколько это уже продолжается? – на взводе спрашиваю я у него.
– Минут двадцать, – отвечает он, пялясь наружу через запыленное оконце. – Скорую и МЧС вызвал буквально пару минут назад.
– У них там, за дверью, может происходить всё что угодно. У нас каждая секунда на счету. Разве у вас нет дубликата ключа?
– Увы, я оставил его внутри, в квартире у Лены.
– Молодец вы, что уж тут. В чьей собственности подвал этого дома?
– Причём здесь подвал?
У меня нет времени объяснять, и я настаиваю. Один сосед из толпы владеет подсобкой. Я беру у него ключ и спускаюсь на этаж ниже. Михаил сопровождает меня. Мы отпираем люк под лестницей. В подвале темно так, что чёрт ногу сломит. Я врубаю фонарик на телефоне и кладу его в передний карман своей флисовой кофты так, что камера оттуда выглядывает, следственно свет прокладывает мне путь – путь к ржавой дробине, которую мы с Михаилом на пару подымаем и вытаскиваем наружу. Вся процедура занимает менее двух минут. Пришлось застопориться перед парадной, ведь нужно было нажать на кнопку с красной подсветкой, чтобы её отворить. За всё это время я успел дважды проклясть тот факт, что мы не потребовали у Елены дубликат ключа от нового замка её квартиры, да и дурость Михаила никак меня не веселит.
Мы устанавливаем стремянку под балконом, и я встаю на последнюю верхнюю перекладину. С прыжка удаётся ухватиться за карниз, а оттуда перелезть через перегородку. Балконная дверца, к моему великому счастью, оказывается незапертой, и я врываюсь в квартиру в «полной боевой готовности».
Елена валяется в беспамятстве от чрезмерного алкогольного опьянения. Я нахожу её в гостиной, она рухнула прямо перед диваном. Телевизор продолжает вещать какие-то сериалы. Пока добираюсь до комнаты Алисы, чуть не поскальзываюсь на пустой пластмассовой литровке «Львовского». Обычно, Чапаева хлещет водку. Пиво – уже успех.
Алису я нахожу в таком же состоянии, как и её мать. Правда, в отличии от матери, дочь потеряла сознание от отсутствия координации движения и конвульсий по причине выявленного рака, а не отпетого возлияния. Не понимаю, как так получилось, что болезнь выявили на столь поздней стадии. Ладно Елена, но Михаил! Куда смотрел он? Они отказывались от социального сопровождения, приходилось снимать их с учёта. Это вот так значит не нужна им наша помощь?
Я распахиваю дверь, возвращаю подвальный ключ владельцу, прошу его сюда никого не впускать и заодно забрать дробину с улицы. Михаил приводит в чувство Елену, а я тем временем колдую над Алисой – перемещаю её с края кровати на подушку так, чтобы она лежала строго в горизонтальном положении. У неё лёгкие судороги, будто при отёке мозга. Я не спец в медицине, но вроде определил всё правильно.
У Михаила дела не лучше. В ванной он набрал целое ведро ледяной воды и вылил всё на свою сестру. Она трудно задышала, начала дёргаться и катиться в разные стороны. Я говорю Михаилу, что на сей раз от нашей помощи они не отвертятся. Елена определённо будет принудительно закодирована. Между тем в квартиру врываются медики…

***

Мы с Михаилом стоим у подъезда. Опять мне предлагают сигарету и на этот раз я не отказываюсь. Он подносит зажигалку к моей сигарете и прикуривает. Что Елену, что Алису увезли в полусознательном состоянии в больницу. Он сейчас поедет туда. Я весь вскипаю, мне хочется обматерить его с ног до головы.
– Как так получилось, Михаил? – интересуюсь я, сдерживая гнев глубокой затяжкой.
– Анализы пришли прямиком мне, – невыносимо тягостно произносит он. – Вчера вечером я сообщил результаты Лене. Она всю ночь пила. Алисе, наверное, плохо стало этим утром, вот она в школу и не пошла.
– Почему мы только сейчас узнаём о том, что у неё рак, так ещё и третьей стадии сразу?
– Да потому что она никогда ни на что не жаловалась. Очень редко тошнота была, сонливость или головная боль. Ещё слышала плохо вот в последнее время, но мы списывали всё это на переутомление. В школе назначено ежегодное медобследование. Я повёл её в клинику, и мы сдали анализы. Нас направили к неврологу, потом к офтальмологу. Затем Алиса сдала кровь на гормоны, и мы пошли к эндокринологу, ну вот и…
– Езжайте, Михаил, – рублю я, роняю сигарету и вдавливаю бычок носком в землю. Пусть он уедет, а то я за себя не ручаюсь. Подобное безрассудство просто возмутительно.
Вот о чём я и говорил. Не успеваешь толком переключиться, как уже вынужден занимать себя другим. Паша звонит мне и просит заменить его. Нужные продукты для Савелия он прикупил, однако приготовить ничего не успел. Его родная сестра задерживается на работе, поэтому нужно забрать племянницу из школы. Она учится в довольно благоприятной школе. Несколько уроков отменили по причине того, что видите ли скорость ветра сегодня превышает норму. Звучит бредово, да. Однако выполнить Пашину просьбу я соглашаюсь. В нашем кругу принято выручать друг друга, ещё бы я не согласился.
Везёт, с одной стороны, когда день проходит насыщенно. Кататься из одной точки города в другую – это увлекательно. Было по началу. Когда я только устраивался сюда, я был младше, а значит и жизненная идеология у меня была другая. Ещё в двадцать пять мне казалось, что жизнь проходит не зря. Постоянные активности, новые знакомства, неизгладимые впечатления. А сейчас я понимаю, что за эти копейки, которые выплачиваются мне согласно тарифной ставке, я мог бы разве что с Пашей социальные гарантии сидеть выписывать – и то вряд ли меня бы это устраивало. С нашей экономикой в моей стезе больше и не заработаешь, а переучиваться желания нет никакого.
У Савелия в квартире уютно и прибрано. Мокрижский постарался. Пахнет рыбой. На кухонной столешнице лежит доска для нарезки, а на ней выпирающий из целлофанового пакета карась с ножом в брюхе. Вкусно, но костей немерено. Не знаю, чем думал Паша, когда брал старику эту рыбу. В остальном никаких претензий. Рыба по четвергам, прямо как в детском саду.
– Не переживай, сынок, – уверяет меня дед Савелий, сидя в своём инвалидном кресле. – Я рыбак со стажем. Может, ноги мне больше и не служат так, как служили в молодости, но перебирать рыбьи рёбра я всё ещё могу.
Савелий раньше ловил рыбу, а затем продавал её на рынке. Кроме пережитого инсульта, который в причинно-следственной связи привёл к параплегии нижних конечностей, у него понемногу развивается деменция. Поэтому он не помнит, когда был пик его бизнеса. То ли в семьдесят шестом, то ли в восьмом. Он даже не помнит, куда уехала его дочь. То ли в Испанию, то ли в Италию.
Квартира у старика обставлена в дешёвом минимализме, однако она куда обширнее, чем обычная. Судя по его россказням, он самостоятельно на неё заработал и купил то ли в восемьдесят пятом, то ли вообще в девяносто втором. В психиатрии я профан, но, наверное, все года, что он озвучивает, чем-то знаменательны, раз всплывают в его обветшалой памяти.
Мы садимся есть. Кстати, это ещё один плюс выступать в роли социального рабочего и брать клиента под сопровождение. Условно говоря, выражаясь быдлячим сленгом, пожрать на халяву – дело весьма себе востребованное. Правда, жрал бы я лучше с привлекательной дамой, чем с чахлым стариком. Как бы то ни было, раздумывая о дамах даже косвенно, мне вспоминается моя бывшая, так что это не сулит ничем хорошим. Нет ничего прискорбнее, чем зацикливаться на прошлом…
– Я совсем уже не жилец, – блеет Савелий, немощно копошась вилкой в рыбе. – Квартиру не на кого переписывать…
Я слегка давлюсь костью, но быстро откашливаюсь. Беру салфетку, вытираю нос и уста. Конечно, я грешу корыстностью да стяжательством, но открыто выражать свою кандидатуру на его хату не собираюсь.
– Не задумывайтесь о мирском, это наша забота, – говорю я, ковыряясь зубочисткой в зубах в перерыве от принятия пищи. – А надо будет переписать, отдайте лучше квартиру Паше Мокрижскому. Он с вами каждую неделю крутится. Я прихожу гораздо реже.
– Знаешь, Эдик, – бормочет старина, потирая переносицу носа. – В молодости, я помню, жизнь струилась интенсивно. Много друзей, много приятелей, внимание со стороны дам, – он откашливается и немного корчится. – Но всё это я к чему… к тому, что в итоге мы все оказываемся в одиночестве.
– Ах одиночество вам душу грызёт, – я на миг задумываюсь. – Скучно вам, я понял. И квартирой, похоже, не особо дорожите, раз так спешите её переписывать на кого-попало. У нас есть одна клиентка. Домина у неё не хуже вашей и тоже вон томится, ходит оформляет субсидии. Может, хотите свою квартирку нам доверить? Мы её прибережём, уж поверьте; ну а вас переселим к той клиентке. Будем навещать и вас, и её одним махом. Мм-м?
Перед тем, как скончаться от цирроза печени, сын Веры Сергеевны отдал ей свою квартиру. Она – женщина энергичная. До того, как её опорно-двигательный аппарат осложнился, она по нескольку раз в неделю приходила к нам в центр и занимала помещение на втором этаже с остальными своими ровесниками. Помнится, тоже любила ляпнуть, что, мол, скучно ей живётся.
Савелий упирается, но его легко убедить, сказав, что ему по сути нечего терять. У Веры неплохая двухкомнатная квартира – она с радушием приняла бы себе сожителя. На самом деле, затея ужасная, такое мало кто до меня проворачивал, однако я всё же принимаю решение сбагрить хозяина хоть-куда. Эта квартира кому-нибудь да пригодится. Мы со стариком договариваемся о том, что наша контора обеспечит ему всё необходимое для переезда. Выходит, свой социальный обход в качестве замены Мокрижского заканчиваю. На кухонных ходиках вижу, что уже перевалило за три часа дня. В конце концов укладываю старину в постель, убираюсь на столе и прощаюсь.

***

По дороге на остановку решаю отчитаться Варвару по делу с Чапаевыми. Нечасто я слышу его таким. Этот удручённый голос пропитан горестью. На протяжении года чуть ли не каждый второй социальный работник терцентра посещал эту семью; в том числе и сам Даниил Геннадьевич. Мы общались с Алисой и убеждались, что ребёнок умён не по годам. Для семиклассницы она очень приятна в общении. Теперь мы узнаём, что шансов у неё немного. Если что, кто-то из нас найдёт время и навестит ребёнка на стационаре, а с Еленой будем что-то решать. Примерно так он говорит мне в трубку. Планируем её закодировать, а затем поместить в какой-нибудь диспансер.
Варварин обещает уведомить меня, если я ещё понадоблюсь сегодня, а пока я свободен и еду домой, втыкая через окно двести восьмой маршрутки. Добираюсь относительно быстро и недалеко от своего жилого комплекса вижу припаркованный потрясающий кремовый «Роллс-Ройс». Я даже рот раззявил от изумления, серьёзно. Прикладываю биометрический ключ к замку турникета и уже хочу входить, но слышу, как позади кто-то сигналит. Оборачиваюсь. Из «Роллс-Ройса» выходит моя бывшая…
Тишейды с позолоченной оправой свисают с воротника. Треугольная форма лица. Гладкая кожа на ощупь. Надо же, я всё ещё помню. Удлинённое каре, фирменная укладка. В своё время эта шатенка свела меня с ума, а сейчас, похоже, собирается свести с ума своим финансовым состоянием. Я с подозрением иду к ней навстречу. На ней пальто – Честерфилд, если я не ошибаюсь. Кожаные ботильоны. Я еле сдерживаюсь, кабы не присвистнуть. Мне следует показать полное безразличие к ней своим поведением. Нужно сделать это любой ценой.
– Эдичка, привет, – произносит она и тянется для объятий, я покоряюсь с чувством антипатии; ещё бы не покорился, увидев ту тачку у неё за спиной.
– Какими судьбами? – задаю я с ненастьем в голосе.
– Да так, проезжала мимо, решила заехать, – звучит её змеиный низковатый тембр.
Решила заехать, да-да. Я пронзаю взглядом её машину. Смотрю на великолепную отделку её шинели. Вспоминаю то, как она со мной поступила.
– Твой буржуйский олень больше тебя не удовлетворяет? – спрашиваю я с издёвкой.
– Ну, по правде говоря, – на вздохе говорит она, – в постели он похлеще тебя будет.
– Ты за этим заехала? Ещё раз поглумиться надо мной?
– Да почему поглумиться?.. Ты не так уж и плохо живёшь. Вон в комплексе даже, хоть и до сих пор. А секс – не то, к чему стоит стремиться.
– Всё сказала?
– Послушай, я… – её голос приобретает нотки «искренней» жалости. – С тобой я была счастлива, теперь я понимаю это. А он… он богат, но толку? Сделал меня своим секретарём, все дела. Но я не люблю его. Страшно признавать, но, похоже, я до сих пор люблю тебя…
Вот это неожиданный поворот. Меня она любит, угу. Наш брак продлился почти восемь лет, а потом она сошлась с каким-то богатым хрычом, на лет десять её старше. Она регулярно спала с ним целый год, пока мы ещё были в союзе. И судя по её басням, этот тип просто божественный, в стократ превосходящий меня абсолютно во всём. Назревает вопрос, что ей ещё надо?
– Значит вот как, – втираю я невозмутимо. – Какой-то, хоть и состоятельный, но всё же тупоумный болван подобрал на хрен никому ненужную порванку с чужих рук и стал её обеспечивать, а она ещё и носом крутит. – Я начинаю жестикулировать, вытягивая ладони вперёд. – Она, видите ли, осознала все свои ошибки и теперь снова хочет вернуться к тому, кого действительно любит. Звучит, как бестселлер года – роман «Тупая шмара».
– Ну зачем ты так? – невинно вопрошает она. – Ты только дай добро, я отсужу у него всё имущество, которое он только доверил мне. Мы заживём хорошо. Ты только прости меня.
– Нет, Лиз, я не такой дебил. Измена – это самое последнее из всего того, что я готов простить.
– Последнее, но ведь готов же, сам сказал.
Я отрицательно качаю головой, поворачиваюсь и ухожу. Она остаётся смотреть мне вслед. В своей квартире я выхожу на балкон и выглядываю. Она стоит там, о чём-то раздумывает ещё около трёх минут, а затем нехотя садится в свой «Роллс-Ройс» и уезжает восвояси. Я выдыхаю спокойно, ни о чём не жалея.
Проснулся аппетит, и я разогреваю картошку. Думаю о том, о сём. Проверяю соединение телевизора с антенной. Вроде бы всё стабильно. Однако идиллию прерывает кровь из носа. Меня знобит весь день, поэтому я не сразу обращаю внимание – сначала думаю, что опять просто сопли. Забиваю ноздри ватками и дышу исключительно через рот. Такое редко бывает, когда я слегка перенапрягаюсь за день. Хотя сегодня, по сути, я ничего и не сделал. В любом случае мне стоит поменьше думать.

День 2

Ночью на удивление сплю неплохо и просыпаюсь с первыми лучами солнца. Синоптики не наврали. Уличная гамма сегодня прямо-таки блещет броскостью. На вчерашний остаток дня в терцентре я так и не понадобился, поэтому потратил своё свободное время с «пользой»: сидел в социальных сетях, смотрел Ютуб и фактически ничего не делал.

***

Беру завтрак в виде яичницы с томатами на поднос и включаю телевизор. Трачу уйму времени в поисках новостных каналов. Нахожу репортаж. Только-только на часах пробивает восемь, а пресса уже тут как тут, у дверей нашей конторы. Центровая журналистка – это типичная язвительная «блондинка», правда с тёмным оттенком. Носит незамысловатую фамилию. Климова азартно вещает, уведомляя то малое количество людей, которое нынче смотрит телевизор, о важной новости: у Малиновского территориального центра социального обслуживания сегодня юбилей. Ура. Анастасия Климова лестно повествует о том, как сильно организация повлияла на жизнь людей. При этом она, дескать, витиевато намекает, что это влияние было как положительным, так и отрицательным. Конечно, наш центр – это далеко не шайка вседержителей. Бывало множество случаев, когда мы не могли помочь клиенту, обрекая его на произвол судьбы. Собственно, об этих случаях так слёзно и безумно сожалеет Димон там, в психушке на Воробьёва.
На лестничной клетке пересекаюсь на сей раз не с Андреем, а с его женой. Светлана – женщина простая, слегка полноватая. В глазах вечная мягкосердечность. Мы с ней разговорились. Оказывается, этой ночью, когда я спал без задних ног, произошло жуткое, но вполне ожидаемое зрелище. Во всяком случае, ожидаемое конкретно для меня. Как я и предполагал, Андрей начал терять желание жить. Собственно, как раз где-то в полночь Светлана застала его на балконе. Он нерешительно настраивал себя на прыжок. К сведению, я живу на седьмом этаже, а они на шестом.
– Позвонила детям, – рассказывает она выжато. – Они всё бросили и примчались среди ночи. Андрей не так много выпил. Я не знаю, что с ним.
– Пропала воля к жизни – вот что с ним, – толкую я, держась за перила. – Я его предупреждал, надо что-то делать со своим состоянием. Заручиться нашей помощью, например, – я провожу ладонью вдоль своей щеки и вздыхаю. – Что-то подобное уже случалось? Только честно скажите.
– Всего один раз, и то давно. Он тогда руки опустил. Наш старший сын приехал навестить его, а я в тот момент была в продуктовом. Это было в прошлом году, мы договорились встретиться и посидеть всей семьёй. Сын приехал первым и застал Андрея спящим. Рядом валялась куча снотворного – убойная доза, способная коня заставить уснуть на месте. Он напичкал себя препаратами, которые суживают сосуды, и выкрутил кондиционер на самую низкую температуру из всех возможных. Мы тогда не поняли, но сейчас я вспоминаю тот случай и думаю, что…
– Можете не продолжать, если не хотите. Я заметил, что Андрей тащит всю семью на горбу. Как так получается, что он в свой полтинник, имея двух взрослых детей, пашет на складе?
– Эдуард, у них своя жизнь – это во-первых. А во-вторых, вы думаете, они там сильно много зарабатывают в свои почти что тридцать? Ну и в-третьих, каждую субботу они приезжают к нам на ужин, и оба по триста раз спрашивают, не нужна ли нам, случаем, материальная помощь. Андрей всегда отказывается, не успеваю я и слова сказать.
– Хотя, да. Такой человек, как Андрей, не прекратил бы работать, даже если бы его с лихвой обеспечивали. Он любит вас, но осознаёт ли он, что, покончив с собой, так-то обречёт вас на голод?.. Это строго говоря, конечно. Мы-то смогли бы вам помочь, но всё же. Он не мог опустить такую крупную деталь.
– Ещё, что немаловажно, так это тот факт, что Андрей наотрез отказывается от психолога, да и я побаиваюсь настаивать. К тому же, вы знаете, как тяжело мне принимать чью-либо помощь, и уж тем более терпеть впутывание в нашу жизнь посторонних людей. Как бы то ни было, мысль о том, что мой муж душевнобольной, меня злит. Я его таким не считаю.
– Значит, слушайте меня внимательно. Вот как мы поступим: вы всё же постарайтесь его переубедить в том, что ему нужна психологическая помощь. Оформите льготу. Я же знаю, кем был ваш отец, царство ему небесное. Эти деньги лишними не будут. А я поговорю с нашим психологом, и она наберёт вас. Ваш номер я знаю, дам ей.
Со Светланой мы благополучно договариваемся. Я покидаю комплекс в небольшой спешке, поскольку уже опаздываю. Вдруг у бордюра снова вижу знакомый припаркованный «Роллс-Ройс». Ей что, делать нечего, кроме как пасти меня у квартиры? Причём ещё и в такую рань. Солнечные блики отсвечивают от её лобового мне прямо в лицо. Я морщусь и, прикрываясь предплечьем, подхожу к двери её машины. Она спускает оконце, выдавливает кривую ухмылку и снимает очки.
– С ума сошла? – бросаю я от возмущения. – К чёрту ты опять приехала?
– И тебе привет, – говорит она будто прельщающим тоном, правда, безуспешным. – Вообще-то я хотела сегодня заехать к вам в контору. У вас ведь праздник. Но вот совпадение: проезжала мимо и увидела, что ты только из дому выходишь. Подвезти?
Я недовольно еложу взглядом, достаю мобильник и вижу, что вот уже десять минут как опаздываю. Именно поэтому я соглашаюсь на её предложение. Только поэтому. Я сажусь на пассажирское рядом с ней, и она молча трогается.
Приспускаю окошко с моей стороны и таращусь исключительно туда. Однако буквально через пару минут пути меня кое-что отвлекает. Лиза ставит свою руку мне на колено. Она настроена серьёзно. Зато я нет. Быть может, её выходка и кажется активным проявлением возрождённого с её стороны побуждения по отношению ко мне, но лично я в эти игры играть не стану. У меня нет оленьих рогов. Посему я хватаю её за предплечье, негодующе расправляю ей кисть и возвращаю на коробку передач. Она никак не реагирует.
Любуюсь. Не бывшей, а салоном её «Роллс-Ройса», который между тем куплен ей за деньги её нового мужа. Комфортная машина. В автопроме я не разбираюсь. В свои тридцать с лишним у меня до сих пор нет прав. Как-то не до этого всё время было. Да к тому же одно дело получить права, совсем другое – приобрести автомобиль. Боюсь, мой текущий доход мне этого не позволит, даже если учесть все премии за участия во всякого рода социальных программах по защите населения.
– Как у тебя вообще успехи на работе? – ни с того ни с сего задаёт Лиза, бросая на меня блеклый взгляд.
– Да как обычно, – отпускаю я, пока мою шевелюру одаривает поток ветра из приспущенного окна. – Вчера, к примеру, освободился хоть и намного раньше, а выдохся, как будто сутки пропахал.
Дальше мне следует соблюсти такт приличия и спросить в ответ, как дела с бизнесом у них с мужем, но я отмалчиваюсь. Зачем, если мне и так всё понятно? И вообще, зачем проявлять вежливость по отношению к стервам? Она и её муж, имя которого я вычеркнул из памяти – то ли Влад, то ли Вадим – они крутятся в сфере логистики. Бывало даже, что они доставляли нам в офис натуральную помощь для наших клиентов.
Лиза останавливается у обочины, прямо под окнами терцентра. Тут скопилось довольно-таки немалое количество репортёров. Вождение моей бывшей, к слову, такое идиотическое, что я уж думал, она собьёт кого-нибудь из этих журналюг. Хотелось бы, конечно, Климову. Она меня почему-то бесит. Однако, что вообще за мысли у социального работника?
– Я зайду с тобой, – заявляет Лиза. – Корреспонденты по любому увяжутся за тобой.
– Это мои проблемы, – говорю я, дёргая ручку двери. – Они и так сейчас увидят, что меня, простого работягу, подвозят на такой-то тачке. Да и тебе здесь нечего делать. Юбилей не юбилей, а работать мы сегодня всё равно будем. Даже когда пресса толпится под окнами.
Я выхожу и гляжу сквозь толпу. Лиза на удивление сразу уезжает. И, похоже, мои опасения подтвердились. Эти журналисты заметили, что простой социальный рабочий вышел из, мать его, «Роллс-Ройса». Только этого мне не хватало. Климова появляется передо мной, за ней неохотно тащится её оператор. Она убеждает его в том, что насколько скучным бы их сюжет не казался, он всё равно найдёт свою аудиторию. Причём говорит она это в прямом эфире. Странный у неё профессионализм однако.
– Молодой человек, вы здесь работаете? – вопрошает она резво, тыча своим микрофоном мне прямо в лицо.
Я понимаю, что бы я не ответил, она всё равно придерётся. «Клиент? Тогда как вы оцениваете деятельность данной организации? Работник? Тогда расскажите, ожидаются ли в скором будущем какие-нибудь новые социально-значимые для города проекты?».
– Да, я здесь работаю, – равнодушно отвечаю я. – Все вопросы к нашему директору или его заместителю.
С дуру я ляпнул про заместителя, которого сняли с должности не так давно. По правде говоря, он уволился по своему желанию, но это не так важно. Важно то, что Анастасия Климова осведомлена тем фактом, что у Даниила Геннадьевича пока нет зама.
– Но последний замначальника уволился больше года назад, – бухтит Климова, будто с претензией. – Как вы думаете, кого назначат на этот пост вместо него?
– Не знаю, – произношу я и плавно двигаюсь к выемке между зданий, где находится вход в контору; журналистке приходится идти рядом и удерживать микрофон у моих уст. – У нас много достойных претендентов.
– А как вас зовут, простите?
– Эдуард Дубровский меня зовут, а теперь ваша очередь меня прощать, ибо с вашего позволения я откланяюсь.
Я злорадно ей улыбаюсь и тянусь к ручке. Не успеваю потянуть, как вдруг Даниил Геннадьевич распахивает дверь с той стороны, чуть не ударив меня по лбу. Он затаскивает меня внутрь, а сам выглядывает наружу.
– Отойдите от двери! – прикрикивает он пылко. – Клиентов распугаете!.. У нас сегодня полноценный рабочий день, если вы вдруг не в курсе. Это и вас, Анастасия, тоже касается, – и он закрывает дверь перед её носом.
Варвар вытирает пот на лбу и просит меня присоединиться ко всем в конференц-зале. Если быть честным, наш зал для заседаний, конечно, не такой, как, например, на крупных мануфактурных корпорациях. Это миниатюрное помещение с продолговатым столиком и шкафчиками, которое размещено между аудиторией выдачи социальных гарантий и отделом кадров. По пути туда, на лестнице, я пересекаюсь с подоспевающей Яной.
– Ну что, ты была вчера в школе у этого Коли? – интересуюсь я у неё.
– Была, – говорит Яна, зевая. – По-моему, его родители просто параноики. Пацан, конечно, с уроков сбегает, но, кажись, это у него просто такой период. На месте тамошнего социального педагога я бы поговорила с директором школы об улучшении условий. О чём тут распинаться, Эдик, если вместо туалетов у них какие-то дырки без кабинок.
– Действительно, – смеясь, произношу я. – Ты сделала копию досье пацана?
– Типа того. Но, сдаётся мне, говорить тут стоит больше с родителями.
Мы входим в «зал» и здороваемся с коллегами. Паша глазеет в окно, поражаясь наглостью прессы. Благо он подмечает, что те начинают уже потихоньку рассасываться. Приходит Варвар, и мы рассредоточиваемся по помещению. Все садятся за стол, а мы с Павликом предпочитаем стоять. Я опираюсь плечом о стеллаж и складываю руки на груди. Юля просит минуту внимания.
– По делу с Чапаевыми, – озабоченно вздыхая, рассказывает она. – Вечером была в больнице. Елене прочистили желудок. С Михаилом я уже поговорила, мы устроим её в наркодиспансер, он согласен. С Алисой сложнее: девочка вроде не догадывается, что с ней, но объяснять что-либо ей, думаю, пока не стоит. Я предлагаю поместить её в онкодиспансер и организовать сбор средств на лечение. Ей грядёт курс химио да радиотерапий и операция. Обратимся в благотворительные фонды, оформим всплывающую рекламу на сайтах…
– Хорошо, – подтверждает Варвар, нервно постукивая ручкой по столу; он стоит, облокотившись руками на его края. – Сделаем всё возможное. Организовывай.
Юля кивает. Я поглядываю в окно – репортёров почти не осталось. Во всяком случае, Климова так точно уже уехала. В комнате становится как-то душно – я приоткрываю форточку. Моя голова слегка вскипает, и я путаюсь в мыслях.
– Теперь я скажу, – почёсывая висок, начинаю я. – Кажись, Савелий совсем расклеился на старости лет. Я тут подумал. Может, его заселить к тёте Вере? Ей тоже скучно.
– Ой, а что такое, Эдичка? – раскрывает свой рот один мой неприятный коллега – Демис. – Надоело зады старикам вытирать, так ты решил на бедную бабулю это спихнуть?
У него то ли грузинские корни, то ли греческие. Какое-то непонятное скрещивание. Вроде он рассказывал кому-то, что его дед грек, переехавший с семьёй в Тбилиси в начале периода Застоя в союзе. Иногда я стараюсь его игнорировать, но зачастую парирую эти саркастичные наезды. Его тип личности не стыкуется с моим. Сейчас этот лавровый лист отпускает тупоумные шуточки, стараясь произвести впечатление на дам. К слову, из всего персонала терцентра, не считая вахтёра, техника и директора, мужского пола только я, Паша, он, ну и Димон. Все остальные – женщины. Так уже заведено, что практическая и адресная часть профессии мною выбранной, отнюдь не мужская. Это не имеет значения.
– Так, буратино необструганный, – скалюсь я лениво. – Давай только без этих твоих фарсов. Или ты хочешь помериться, кто из нас больше анусов подтёр, а?
– Ну давай, кучеряшка, ещё пару слов вкинь, – агрессивно бросает он, будучи готовым продолжать пререкаться со мной.
– Заткнитесь оба, – чеканит Варвар резко. – Пожалуйста, – он вздыхает. – Эдуард, вы же понимаете, до вас ведь ничего подобного никто не предлагал.
– Понимаю. Просто старики оба несчастны. Ни родственников, ни друзей. Так хоть пообщаются на старости лет. Савелий уже квартиру готов переписать от греха подальше. Пускай постоит себе пустой. Может, кого-нибудь туда пристроим.
Коллеги неуверенно, но всё же соглашаются на мой затею. Мы договариваемся, что именно я и предложу Вере Сергеевне подселить к ней старину Савелия. Так будет справедливо. Так или иначе, мы ничего не теряем. Тётя Вера до того, как ей стало тяжелее передвигаться, частенько захаживала к нам в «творческую студию» на втором этаже. Теперь ей не хватает общения. Мы подарим ей это общение.
Пока другие отчитываются по своим делам, я зову Ольгу – социального психолога нашего центра и по совместительству паллиативную сестру – в коридор, чтобы попросить её об услуге. Мы выходим. Тут веет сквозняком, не могу понять откуда. Вероятно, из фортки, которую вечно забывает закрыть одна из уборщиц.
Оля примерно такого же роста, как и Юля. Метр семьдесят пять, а может и чуть больше. Короче говоря, точно не как Яна, которая под метр шестьдесят максимум. У Оли прямые волосы с пробором на одну сторону. Холодный блонд. Тонкие брови под плавным углом. Пользуется не шибко яркой помадой, потому что подобную скромность вымогает кодекс.
– Тут такое дело, Оль, – посвящаю я её. – У моего соседа суицидальные наклонности выявились. Я пообещал его жене, что дам ей твой номер. Может, ты сможешь проконсультировать её как-то?
– По телефону? – уточняет она в мягком тоне. – По телефону я вряд ли смогу чем-то помочь. Сам знаешь, заочная форма консультации куда менее эффективная, нежели очная – контактная.
– Да сможешь ты, я в тебе не сомневаюсь. Просто Светлана такая женщина, что с трудом бы смогла принять помощь извне. Она не терпит вмешательства. Плюс её легко задеть.
– Ладно, диктуй номер. Я найду время и уж постараюсь как-нибудь издалека зайти.
С этим делом пока всё. Как говорится, снял с себя ответственность. Перед тем, как возвращаться на совещание, иду вымыть руки, ибо они у меня вспотели, и заодно промыть забитый нос. В туалете прикрываю настежь открытую форточку. Оттуда прямо через зеркало мне в лицо отсвечивает солнечный проблеск. Я привожу свои слегка растрёпанные волосы в порядок и вымачиваю эту жалкую пародию бородки, которую, по-хорошему, вообще следовало бы выбрить. Любая растительность на моём теле, как бы нелепо это не звучало, отдаёт оттенком будто какого-то настоявшегося коньяка. На голове у меня воздушные кудри, которые вечно взъерошиваются и выглядят неопрятно. Время от времени я задумываюсь над тем, чтобы подстричься коротко, но даже мой знакомый парикмахер, которого я регулярно посещаю с однообразной целью – подрезать концы – глубоко поразился бы такому факту.
Возвращаюсь и вижу, как все столпились вокруг стола. Оказывается, сестра Паши Мокрижского, Полина, решила позвонить по видеосвязи, чтобы поздравить нас всех с сегодняшним юбилеем. Я становлюсь между Пашей и Яной так, что могу видеть экран. Старшая сестра Мокрижского на вид вполне себе солидная женщина. Правда, в чертах её лица я замечаю некую строгость, коей никогда не видел на лице её брата. Паша говорил, что их воспитание, дескать, отличается. Если не вдаваться в семейные подробности, можно списать всё на разницу в возрасте. Так как он был младшим в семье, с ним сюсюкались и поощряли даже за самые мелкие достижения, чего нельзя сказать про старшего ребёнка. Нельзя, хоть разница между ними и составляет, по-моему, всего-то пять лет или что-то около того.
– Я думаю, многие сказали бы вашей организации «спасибо», – изрекает Полина, а на фоне я слышу отдалённый шум пылесоса.
– Спасибо в карман не положишь, – отчебучивает Демис, как всегда в своём репертуаре, находясь вне диапазона камеры.
– Не слушайте его, – загибает раздражённо Варвар. – Это вам, Полина, спасибо за поздравления.
На заднем плане с пылесосом проходит дочь Полины, то бишь племянница Павла, Маша. Ей двенадцать, если я не ошибаюсь. С угнетённым видом ребёнок меняет насадку с щётки на щелевую и принимается пылесосить под кроватью.
– Да выключи ты уже этот пылесос!.. – сурово требует от неё мать. – И поздоровайся с людьми!
Дочь подходит ближе к камере и становится за спину к маме. Маша машет нам. Нет, она не машет. Тут я трепетно прищуриваюсь и глубоко озадачиваюсь. Она не здоровается, а показывает международный жест сигнала о помощи. Домашнее насилие? Паша, как любящий дядя, должен был заметить что-то неладное, да и сама девочка могла бы ему об этом сказать. Я отвожу глаза и пересекаюсь взглядом с Яной. Её тоже осенило. Мы синхронно нервно сглатываем. Кроме нас двоих, никто вроде не заметил. Я грязну в замешательстве, растерянно потирая свою шею.
– Привет, привет, – машет Паша в экран.
Я тычу ему локтем в бок и показываю своей физиономией наитие. Он никак не реагирует. Приходится дожидаться, когда же они в итоге наговорятся и видеозвонок закончится. Почему-то в сей момент я не могу найти себе места. Не могло ли дитё просто сделать подобный жест в силу незнания о его истинном значении? Хотя тот факт, что Маша пылесосит весь дом без всякой помощи матери, подтверждает наши с Яной опасения. Мы всё-таки дожидаемся момента, когда Полина наконец прекращает докучать, и Варвар поручает каждому по делу. Мне он говорит зачем-то съездить в хостел «Комфорт» благотворительной направленности, но, когда все уходят, я сообщаю ему, что, похоже, у нас есть ещё одно назревающее положение. Все расходятся, кроме начальника и Паши, которых мы с Яной просим задержаться.
– Ты правда не видел? – спрашиваю я одержимо у Мокрижского. – Или просто предпочёл не видеть?
– Не понимаю, – отпускает Мокрижский недоумённо. – То ты мне локтем в бочину бьёшь, то вопросы странные задаёшь.
– Видеозвонок часом не записывался? – адресует Яна к Паше.
В резерве телефона сохраняются записи разговоров и автоматически удаляются по истечении суток, чтобы не засорять память. Мы отматываем чуть больше пяти минут с конца, и я ставлю видео на паузу в тот момент, когда Маша показывает свой жест.
– И что? – задаётся Павлик, обескураженно поглядывая на нас. – Она махнула нам просто. Поздоровалось дитё, вы чего?..
Даниил Геннадьевич наконец-то тоже начинает понимать. Вернее, он обратил бы на это внимание сразу, но его отвлекли в тот момент. Это отвело его взгляд от экрана.
– А то, – начинает он объяснять Павлу, – что ваша племянница подвергается домашнему насилию. Меня огорчает тот факт, что вы, Мокрижский, работая в социальной сфере, не знаете, что обозначает этот невербальный сигнал.
– Это как это, – огорошенно лепечет Паша. – Она бы мне сказала. Нет, не может быть. Мне срочно нужно к ним! – и он вылетает из комнаты.
– Вы не возражаете, если я съезжу с ним? – запрашиваю я у директора. – А в хостел загляну ближе к обедне.
Получаю согласие, киваю ему и Яне на прощанье, а затем бегу наружу вслед за Пашей. В фойе ожидания я обращаю внимание на то, что Булатовы снова здесь. Они притащили с собой этого Колю. Выражение лица у пацана разбалованное и вредное. Юля проводит их через коридор и знакомит с Олей, которая, как психолог, наверняка сможет выяснить, действительно ли он принимает вещества, либо же всё-таки это пустые подозрения.
Я выхожу на улицу и нахожу Пашу, который спешно и сосредоточенно мчится вдоль квартала вверх. Догоняю его и в одышке говорю, что пойду с ним.
– А Машка-то не промах, – проговаривает он, нервно улыбаясь и перебирая ногами. – Наверное, специально дождалась, пока Полина позвонит нам, чтобы поздравить. Знала же, блин, что там весь служебный персонал будет у телефона.
– Твои же, по-моему, за городом живут, не? – уточняю я по дороге. – Как ехать туда будем?
И тут он напоминает мне о том, что в арендованном гараже стоит его двухколёсный зверь. Его любимчик, на которого он копил целый год, питаясь преимущественно мивиной. Мы проходим мимо кинотеатра «Родина» и спускаемся в «Старую Одессу». Заходим в какой-то неблагоприятный переулок. Это не так уж и далеко от нашего терцентра. Павлик открывает ворота обшарпанного гаража, а в нём, среди кучи хлама, стоит-простаивается «Кавасаки» цвета индиго. Он тут же суёт ключ в зажигание и мотоцикл начинает реветь, как бенгальский тигр. Мы не ждём, пока он прогреется. Я запрыгиваю на пассажирское седло у багажного отделения, и мы стартуем, забыв закрыть за собой ворота. Паша говорит, что там всё равно больше ничего важного не находится. Но я возражаю, говоря, что на «Молдаванке» вынесут всё, что увидят. Поэтому я спрыгиваю с байка и прикрываю врата под их противное дребезжание. Всё, теперь точно едем.

***

Признаюсь, мотоцикл – это, конечно, вещь. Хоть я и не играю роль ездока, всё равно, когда ветер обдувает моё лицо на бешеной скорости, душа будто в пятки уходит. В хорошем смысле. Боюсь представить, что чувствует Паша. В седле этой металлической зверюги, хоть она и не походит на байк, я ощущаю себя Харли Дэвидсоном или Безумным Максом. Господи, та даже тем смазливым Хьюго из «Три метра над уровнем неба», который я смотрел ещё с Лизой.
У Мокрижской свой участок в пригороде. Мы подъезжаем к приворотку, и Паша глушит мотор. Сквозь сопливый нос я только сейчас начинаю чувствовать запах прогретого двигателя. Вот настолько быстро мы сюда домчались. Повезло ещё, что стражи порядка на трассе не привлекли нас к ответственности за езду без шлема. Впрочем, думаю, если бы мы показали им свои удостоверения социальных работников, долго задерживать они бы нас не стали.
Сначала Паша звенит в уличный звонок, а потом и вовсе тарабанит ногой в калитку. Здесь, чуть дальше от городских черт, воздух кажется чище. Мы находимся в переулке на съезде между неприметной пригородной лавкой и автобусной остановкой. Атмосфера веет безмятежностью, слышится лишь приглушённый шум машин позади, на проезжей части, и собачий лай. У Полины есть пёс. Этот милый золотистый ретривер поначалу показывает себя доблестным защитником территории своих хозяев, но хватает его чёрненьким глазкам лишь только завидеть Павлика сквозь просвет в заборе, как он тут же унимается и начинает ласково тявкать.
Распахивается входная дверь, и Полина бредёт по гравийной укладке. Она открывает нам калитку с лицом полным изумления. На ней махровый халат и тапочки. Под ногами путается ретривер. Увидев меня, он пару раз гавкает, но Полина затыкает его командой «тихо!». Она снова уставляется на нас с непониманием.
– Ну что, сестричка, – ворчит Павел, пронзая её взглядом. – Своё воспитание, как выяснилось, ты в итоге отыграла на дочери, да? И как я раньше не понял, что к чему?..
Мы не уверены, что ребёнок и вправду нуждается в помощи. Паша просит меня зайти в дом и задать Маше пару вопросов. Я киваю и вперебежку дохожу до порога, пока Полина держит собаку и тормозит, не понимая цели нашего приезда.
– Это твой коллега? – слышу я, как она настороженно вопрошает своего брата. – У него нет права входить в мой дом.
– Есть, – уверенно отпускает он. – Я ему разрешил.
Тем временем я раздвигаю антимоскитную дверную сетку и попадаю в прихожую. Снимать свои кроссовки на низком дропе не стану, однако расстёгиваю свой тонкий регби-жилет, чтобы меньше томиться духотой. Продвигаюсь дальше и прохожу в комнату с односпальной кроватью. Я узнаю этот фон, вспоминая видеоразговор с Полиной. Через спальную я попадаю на веранду, а оттуда – на задний двор. Маша качается на гамаке.
– Эй, привет, – салютую я и показываю тот самый жест, который показывала она. – Я – друг твоего дяди. Из социальной службы…
– Правда? – с загоревшимися глазками отзывается ребёнок, ненадолго прекращая покачиваться, но тут же уныло добавляет: – Вы будете наказывать мою маму, да?
Задний двор укрыт цветущей лужайкой с идеально подстриженным газоном. Посажено пару яблонь, айва, несколько орешников и вишен. Правда, сейчас уже не сезон и листья с деревьев понемногу опадают. Я, конечно, не бывал здесь летом, но осенью, думаю, пейзаж горазд ничуть не хуже. Солнце меняет позицию, и я, морщась от приятного излучения, тереблю пальцами веточку какого-то кустарника. До отрочества я рос в деревне, в противоположной стороне отсюда, и всё здешнее напоминает мне то прекрасное время.
– Ваш садовник постарался? – спрашиваю я у дитя, указывая на всю эту красоту кивком.
– Нет, – простовато отвечает ребёнок. – Это мы с мамой. Вон ту часть подстригала она, вот эту я.
Я недоверчиво наклоняю голову, глядя Маше в глаза. Сегодня я как-то по-особенному ленив. Быть может, это потому, что сегодня пятница. Почему-то я торможу, нужных слов не нахожу и вообще… до сих пор не разобрался в ситуации, хотя уже должен был дать свою экспертную оценку.
– Так что это было, Маш? – задаюсь я наконец. – Призыв о помощи? Ребёнку твоих лет не свойственно знать подобные жесты.
– Сейчас другое время, – грамотно поучает меня ребёнок. – Начало эры цифро, – она слегка запинается. – Цифровизации.
– Даже я таких слов не знаю. До чего же дети умные пошли. Ох уж это поколение зумеров…
– Ну а насчёт мамы. Я люблю её, но, мне кажется, иногда она бывает чересчур суровой.
– Почему ты не рассказывала об этом дяде Паше?
– Боялась, что он не воспримет меня всерьёз.
– Очень зря. Он приехал сюда сразу же, бросив абсолютно все свои дела.
Вся эта начитанность, звучащая из детских уст, кажется мне какой-то сюрреалистичной, что ли… Я рос в девяностых и всё, что знала тогдашняя молодёжь – это преимущественно брань, хоть и филигранно поставленная, сленг гопоты и пару слов на базарном жаргоне. Как бы то ни было, что касается эксплуатации племянницы Павла её матерью, я не считаю это чем-то, над чем следовало бы зацикливаться. Я отвожу девочку на передний дворик, где Паша всё ещё разглагольствует над Полиной.
– Если я ещё раз узнаю, что ты вымещаешь злость от своих детских травм на собственной дочери, – агрессивно порицает её он. – Клянусь, я подыму на уши весь офис. Мы лишим тебя, сеструха, родительских прав, и тогда…
Дядя Паша замечает племянницу и мгновенно меняется в лице, расплываясь в доброжелательной улыбке. Сам он не может иметь детей, но очень их любит. Прискорбно выходит, но факт.
– Почему ты мне не рассказывала, Машуль? – спрашивает он ребёнка, присев на корточки.
– Я не считала, что это стоит внимания, – бормочет девочка, поглядывая на маму. – Но вчера, после того, как ты забрал меня со школы, мама пришла с работы и ударила меня за то, что я не успела приготовить ужин к её приходу. Потом я до полуночи чистила картошку.
Похоже на рассказы Демиса про армию. Из нас четверых, взяв во внимание мужской персонал терцентра, служил только он. Там ему вроде ещё какую-то татуировку на плечо набили, которую он свёл, лишь бы забыть период службы. Его хорошенько там муштровали. Теперь он вымещает зло в язвительную речь и обидные шутки. Полина же вымещает зло на своей дочери. Отец Паши и Полины тоже служил. Мокрижский рассказывал, что тот пытался вырастить из старшей дочери крепкий орешек. Ну а потом, незадолго до рождения Павлика, они с матерью развелись и на замену пришёл отчим, человек мягкий и простосердечный. Всё это Паша пересказывал мне однажды, будучи пьяным. Своего биологического папашу он не застал, зато с лихвой застала его старшая сестра.
– Гнусная ты, Полина, – треплет он ей в настоящий момент, скрипя зубами. – Мне с тобой не о чем больше говорить. Мы договорились. Маша пожалуется мне хотя бы один раз, и я заберу её, ясно?
И он уходит за калитку, не дожидаясь ответа. Я дружески постукиваю ребёнка по головке, прощально киваю Полине, подмигиваю собачке и покидаю участок вслед за Пашей. Он выглядит расстроенным. Садится на свой «Кавасаки» и обречённо упирается ладонями о клипоны.
– Давай выпьем сегодня, – предлагает он упавшим тоном.
– У нас работа простаивается, ты забыл? – в ответ напоминаю я ему. – Да и я не пил с тех пор, как развёлся с бывшей.
– Ах, ну да, – роняет он, стыло поглядывая куда-то вдаль. – Но сегодня можно опрокинуть пару кружек, праздник ведь. А насчёт работы, давай решим всё и, как закончим, встретимся под вечер у бара?
Никаких баров по городу я не знаю, да и снова употреблять алкоголь не особо хочу. Однако всё же соглашаюсь подъехать к одному. Тому, что в центре. Паша вывозит нас из пригорода обходными дорогами, чтобы лишний раз не светиться без шлемов перед сотрудниками полиции. Мы проезжаем рядом с лиманом, и я всеми силами стараюсь учуять этот солёный запашок водянистой глади вперемешку с благовонием камышей. Поверхность воды отражает в нас солнечные лучи. Я сижу с прижатыми коленями и держусь за бак, а поросль на моей голове развивается от ветра, который струится в нас на полной скорости.

***

Паша высаживает меня не так далеко от нашей конторы, на Мясоедовской, и пожимает мне руку. К хостелу на Екатерининской я буду добираться пешком. Пока иду, нахожу у себя в телефонном справочнике номер Веры Сергеевны и звоню ей. Она на пару с Савелием могла бы и дальше посещать социальные группы по интересам у нас в отделе терапий, где собираются их сверстники, если бы не трудности с двигательными функциями. А так мне приходится изобретать велосипед…
– Ну как вы там, оформили субсидию? – задаю я ей в трубку, минуя цветочный магазин.
– Не знаю, – бурчит тётя Вера мне в ответ. – Ваши мне ждать сказали, заявку я уже подала.
– Это не так существенно. У меня к вам предложение. Помните Савелия? Мужчина вашего возраста. Такой, на костылях тогда ещё был. Вы виделись с ним у нас в терцентре. Ещё насчёт готовки сцепились, если я правильно помню.
– Ну да. Я говорила ему, что томить уху нужно максимум минут двадцать пять и обязательно на среднем огне, а он убеждал меня, что надо тридцать и на слабом. Сказал, что ему лучше знать. А я ему в ответ, мол, вы вообще уху ели? Конечно, помню. Ещё бы баба забыла…
– В общем, мне кажется, вы с ним похожи. Оба потеряли близких, оба страдаете от дефицита общения...
– На что вы намекаете?
– Послушайте, я не требую от вас сиюминутного ответа, – толкую я, проходя вдоль рынка. – Подумайте над тем, что я скажу. Быть может, мы могли бы поселить его у вас?
– Здрасьте, я ваша тётя, – саркастично выдаёт Вера Сергеевна. – А почему это его у меня, а не наоборот?
– Ну, он в отличие от вас спит и видит, как бы вписать свою квартиру в завещание хоть кому-нибудь. Вы же, напротив, квартиру свою очень любите, поскольку это подарок вашего покойного сына.
– Даже не знаю, что и сказать вам на это.
– Сейчас не надо ничего говорить. Завтра у меня выходной, так что я наберу вас сегодня ближе к вечеру. Идёт?
Я даю ей время подумать. Моя затея кажется чудаковатой даже мне самому, но то, что я вижу, заставляет меня обходить всяческие стереотипы и прочие стандарты. А вижу я двух поникших стариков на грани эпилога их жизни. Почему бы мне не свести и не объединить их несчастные лета в единый финальный период, который наверняка повеет для них новыми ароматами, хоть и последними в их долгой жизни?
С Верой я прощаюсь, ссылаясь на дела. Я подхожу ко входу в частное благотворительное заведение. Ныне хостел «Комфорт» финансируется несколькими инвесторами. Они и являются бессменными организаторами, как я понимаю. Вроде с этой шарашкой когда-то случилась какая-то странная ситуация. По-моему, чем-то нелегальным их глава промышляла. Подключали покойного сержанта Бельнёва. Однако в подробности я вдаваться тогда не хотел. Впрочем, не хочу и сейчас.
Распахиваю двери и попадаю в небольшое помещение со стойкой. Из задней двери оттуда в это время показывается парень в синей униформе. Он выкатывает пожилую женщину на инвалидной коляске. Собственно, это и есть основная клиентура хостела. Рабочий останавливается и приглядывается. Меня это слегка напрягает, я закрываю дверь за собой до конца, но он просит меня оставить щель пошире, ибо жарко.
– Мне нужна некая Марта, – обращаюсь я к нему, осматриваясь по сторонам. – Я из Малиновского социального центра. К директору обратилась ваша главная. Есть какое-то дело, да?
Он оставляет коляску с бабушкой, походящей на заплесневелый овощ, будто её там и нет, а затем облокачивается на стойку.
– Если есть какие-то вопросы, – говорит он, дескать, недоверчиво, – вы можете задать их мне.
– А вас, простите, как величать?
– Меня зовут Илья, – представляется парень и заглядывает в конторские записи. – И вправду. Нам понадобилась помощь настоящих квалифицированных работников. Если ваше начальство, по-моему, в лице Даниила Геннадьевича – поправьте меня, если я ошибаюсь – ниспослало к нам именно вас, значит вы подходите под данный критерий, не так ли?..
Такую слаженную речь, как у этого Ильи, в последний раз я слыхал, когда выпивал с бывшими однокурсниками Паши из филологического факультета. Правда, после пары рюмок эта их «слаженная речь» превратилась в косноязычную белиберду. В любом случае, не суть. Для людей со столь ограниченным бюджетом и малым опытом поддерживать подобную организацию – это поступок смелый и самоотверженный.
– Не люблю заниматься самооценкой, – непринуждённо объясняю я ему, облокачиваясь на стойку в такой же позе, как и он. – Не люблю, хоть и с самооценкой у меня всё более чем в порядке. Так что, Илья, давайте ближе к делу. Зовите Марту, у меня чёткое поручение строго к ней.
Он смотрит на меня оценочным взглядом. Ко мне закрадывается мысль, что на фоне него моя самооценка всё же хромает. С другой стороны, сам-то он похож больше на прислужливого швейцара, хоть и говорит, что является правой рукой здешней шефини. Интересно на неё посмотреть. Её портрет в своей голове я уже составил, основываясь на россказнях нашего Варвара, который пару раз финансировал эту шарашку из своего личного кармана и госбюджета.
В проёме той же двери, откуда выходил Илья, показалась девушка младше меня с виду лет на семь от силы. У неё довольно скромный имидж, что не стыкуется с моими представлениями.
– Это ко мне, Илья, – слегка императивно бросает она. – У тебя есть дела, – она кивает в сторону бабушки в инвалидной коляске. – Оставь нас.
Илья делает так, как она сказала. Он вывозит пожилую женщину на воздух. Наверное, чтобы старики совсем не раскисли в этом хостеле, их иногда выводят на прогулки. Таким образом, они хотя бы среди людей побывают, а то большинство из здешних «клиентов» – это индивиды полумёртвые, неспособные уже даже и к элементарным навыкам самообслуживания, в отличие, к примеру, от нашего Савелия или Веры.
– Вас мне описывали иначе, – обращаюсь я к Марте, провожая Илью взглядом.
– Правда? – в ответ роняет она в своём мягком тембре. – Ну и как же?
– Как минимум, волосы у вас должны быть пепельными, а глаза серыми.
– Вам откуда знать? Быть может, я перекрасилась? А касаемо глаз, возможно, вы более проницаем, нежели ваш начальник, которому просто-напросто всегда ложно казалось, что они у меня серые?
– Неординарная вы личность. Вспоминая инцидент, по-моему, давности так годовой, что-то мне подсказывает, что вовсе вы и не Марта…
– И вам это нравится?
– Что?
– Быть чутким.
– В этом, собственно, и заключается моя работа. Я думаю, вы меня понимаете. Чуткость к деталям и людям – залог успешной социальной помощи. Хотя вот ко встрече с вами всецело прозондироваться мне не удалось. Боюсь, это нереально.
Я замечаю на её пальце золотое кольцо с гравировкой. На него каким-то странным образом падает здешний студёный свет. Оно отсвечивает, если посмотреть под определённым углом.
– Что на вашем кольце? – спрашиваю я из любопытства.
– Надпись на латинском – «per fas et nefas», – говорит Марта, показывая мне кольцо во всей красе. «Всеми правдами и неправдами». И вообще-то оно не моё. Оно моего одногруппника, хорошего друга. Когда кольцо у него украли, вышло так, что оно нашлось. По факту, не без моего содействия. Через некоторое время он посчитал, что стоит от него избавиться. Я настояла, оно досталось мне.
– Интересная история. Я уж молчу, что вы ещё и учитесь параллельно, учитывая вашу безвозмездную деятельность. Но, полагаю, я здесь не для того, чтобы языком молоть. Давайте к делу!..
– Нам поступила информация от соседей одной, – она запинается, на мгновенье задумавшись, – э-м, так сказать специфичной старой женщины. Вообще, никакого отношения к этому делу наше скромное сообщество не имеет, однако, мы подумали, что она – это как раз-таки клиентка сугубо официальной компетентной направленности. Случай там, мягко говоря, запущенный.
– Ну, Марта, не томите, – рублю я, теряя терпение.
– Слышали про Куклачёва?
– Куклачёв? При чём тут клоун?
– Не просто клоун. Он дрессировщик кошек.
– И что плохого в том, что бабушка дрессирует кошек?
– Да не то чтобы. У неё их несколько десятков. Она их не дрессирует, а просто прямо-таки будто на них помешана. Коты лазят, где не попадя. Весь подъезд ними усеян. Некоторые умирают, ну и что вы думаете? Она их даже не закапывает.
– И куда в таком случае эта карга их девает?
– Выкидывает в мусорный контейнер напротив дома. Они там разлагаются и ветер разносит запах. Некоторых мёртвых она хранит в морозильной камере.
– Так у неё с головой не всё порядке? В остальном хоть нормально всё?
– В инвалидную категорию не входит, да и выглядит молодо, как для пенсионерки.
– И последний вопрос, не считая адреса и фамилии. Почему соседи обратились именно к вам?
– Наверное, неправильно истолковали направленность нашей организации. Наш хостел выступит чем-то вроде посредника между вашей службой и клиенткой. Формального, разумеется. Всё-таки в наши с вами коллегиальные полномочия входит такая возможность. Не всё ли равно? Важно то, что я уже перенаправила это дело на специалиста… простите, как вас зовут?
– Эдуард.
Она даёт мне руку, но как-то неторопливо. Подмечаю французский лакированный маникюр, универсальный вариант. Её взгляд то проходит сквозь меня, то фокусируется прямо на моих глазах. Я шмыгаю носом и в таком же неспешном темпе протягиваю свою руку в ответ.
– Лидия, – наконец отпускает она, хитро улыбаясь.
Я изначально догадывался о том, что тут что-то нечисто, однако не моё это дело. Свою неоднозначную реакцию я демонстрирую мимолётной ухмылкой и броским непродолжительным взглядом. Задача, закреплённая за мной отныне, это тронутая кошатница по имени Серафима Котлерманова. Префикс её фамилии, символично соотносящийся с её проблемой, вызывает на моём лице широкую улыбку, перерастающую чуть ли не в смех. Хотя, она вызывает ассоциации больше с котлетой, нежели с котами.
Любопытство своё я усмиряю и собираюсь уходить. На сегодня планов у меня намечено с лихвой, так что пора бы заняться делами. Я поворачиваюсь к двери, но Марта, то бишь Лидия, добавляет мне в спину абсолютно лишнюю информацию:
– И простите Илью. К мужскому полу у него немного иное отношение.
С догадками о мизандрии я лишь хмыкаю в ответ и выхожу наружу, где у дверей стоит тот самый Илья. Рядом с ним увядшее тело инвалидки в коляске, а позади кофейный автомат. Раздаётся писк, оповещающий о готовности напитка, и этот звук растворяется, теряясь среди будничного базарного гама и автомобильных гудков. Илья забирает мелочную сдачу из выемки и плавно принимается за американо. Я прохожу мимо него, встречаясь с его педантичным взглядом, и заказываю себе эспрессо. Отсюда мне открывается вид на переулок, огороженный стальной сеткой, которая выкрашена в тёмно-оливковый, где околачиваются пару девушек в синих робах. Они снимают вещи с бельевого троса, протянутого от здания хостела к стене следующего, вроде какого-то небольшого магазина бытовых товаров.
– Какова численность вашего персонала? – спрашиваю я у Ильи, пока идёт процесс приготовления моего кофе.
– До двадцати человек, – отвечает он, не глядя на меня, и схлёбывает глоток. – Это из постоянных. Некоторые приходят лишь иногда.
– Кто эта бабуля? – вопрошаю я, кивая на осовелое морщинистое тело в инвалидной коляске. – И вообще, откуда вы всю эту старую гвардию понабирали?
– Вас это и впрямь интересует? – задаёт он, переводя на меня косой взгляд. – По-моему, вас это не касается. Цель вашей текущей интенции находится в соседнем районе. Вы поспешите, а то скоро там вся атмосфера провоняет кошатиной и тогда уж с вашей компетентностью мне всё станет ясно.
Мой кофе готов. Я забираю стаканчик и, оставляя суждения Ильи без комментариев, ухожу в сторону железнодорожного вокзала. Там я как раз замечаю подоспевающий сто тридцать седьмой маршрутный автобус. Залпом допиваю остаток эспрессо и запрыгиваю в автобус. В салоне слегка душно, поэтому в пути я чутка приоткрываю оконце. Стою всю дорогу, однако не успеваю опомниться, как мне уже пора выходить.

***

Миную пару кварталов, находясь в своих мыслях. Сейчас и трёх часов дня нет, а я уже начинаю уставать. Собственно, так я машинально и прошёл нужный мне поворот. Квартиры в этом районе не то чтобы нищенские, скорее уж немного неказистые. Поднимается слабый ветер, и меня слегка знобит. Я оглядываю стены «хрущёвок» в надежде увидеть номер нужного подъезда. Впрочем, это мне не понадобилось, поскольку на след я вышел немного другим способом. Возле пары альтфатеров валяется труп рябой кошки. Его жадно поедает разжиревшая смолистая ворона. Почувствовав моё приближение, она улетает в мгновенье ока, а я подхожу поближе. Зрелище разлагающейся животной мертвечины вызывает во мне рвотный рефлекс. Это замечает один из местных – сбитый мужчина лет пятидесяти.
– Карга совсем выжила из ума, – раздосадовано констатирует он мне в спину.
– Я иду к ней, – блею я плёвым тоном. – Не подскажите, где она живёт?
– А вы кто?
– Социальный работник, – выговариваю я, едва ли не вывернувшись наизнанку.
Ладонью он указывает на сопутствующий подъезд. Там, у скамьи, бродят несколько кошачьих рыл. Я киваю мужику в знак признательности и иду туда. Один серый барсик сразу начинает ластиться, потираясь об мою ногу. Я вспоминаю того психа, который схватил меня за это же место позавчера в коридоре психлечебницы на Воробьёва и понимаю, что животный мир куда более беспорочный, чем человеческий. Жаль только то, что второй влияет на первый в стократ сильнее, чем первый на второй. Поэтому я, в юношестве съезжая от родителей, точно для себя решил, что не буду заводить питомцев. Моя профессия – это и есть работа с эдакими питомцами, только из человеческого мира. Однако сейчас, глядя на всех этих пушистиков, ко мне закралось неискушённое желание забрать себе одного из них.
Пользуюсь комбинацией кода и захожу в подъезд без ключа. Внутри попахивает кошачьим калом и даже запах сырости не в состоянии это перебить. Вхожу в лифт под мяуканья рыжего кота. Двери закрываются, и я успеваю увидеть, как он приподнимает лапу, чтобы пометить территорию, которая фактически так-то и есть его собственностью. Его и таких шерстяных зверьков, как он. На моём лице красуется выражение негодования вперемешку с ересью – я вижу это через зеркало, установленное в лифте. Небось единственное место в этом доме, где не так сильно чувствуется кошачий смрад.
Девять жизней у кота, девять этажей в квартире и именно на последнем живёт эта женская версия Куклачёва. На лестничной клетке бродят животные. Как «удивительно». Уже готовлюсь жать на звонок, как выходит соседка по тамбуру – женщина за сорок. Мы пересекаемся взглядами, и я здороваюсь.
– Вы из хостела? – вопрошает она будто с перепуганным видом.
– А, так это вы к ним обратились, – устанавливаю я про себя. – «Комфорт» не по этой части. Вы позвонили им – они позвонили нам. Я из Малиновской социальной службы.
– Слава богу, – на облегчённом вздохе отпускает она. – Значит, наконец-то кто-то что-то предпримет. Серафима совсем с ума сошла. Коты уже оккупировали весь подъезд и скоро перейдут на соседний.
– Как долго всё это продолжается? – зондирую я, пытаясь сложить в голове хоть какую-нибудь стратегию.
– Уже больше года. Сначала пару котов было, потом десять, затем пятнадцать. Я уже сбилась со счёта. Сейчас их, кажись, уже под сорок.
Мы слышим приглушённый кошачий писк за дверью, а те коты, бывшие на лестничном пролёте, подоспевают нам под ноги. И я уже путаюсь, откуда в настоящий момент доносятся мяуканья. То ли это снаружи, то ли в подъезде, то ли в квартире за дверью. Одно животное шарахается, второе остаётся рядом. Я беру черныша за шкирку и внимательно осматриваю.
– Да у него здесь клещей больше, – говорю я, отстранённо морщась, – чем у нас клиентов на учёте.
– А вы как думали? – вставляет соседка немудрёным тоном. – Будь у вас одного столько мурлык, вряд ли вы бы успевали заботиться о каждом отдельно.
– Так кто-то бывал у неё в квартире?
– Ну да, я один раз за солью заходила. Больше туда соваться так и не рискнула. У неё морозильная камера приоткрыта была. Мне показалось, что оттуда торчат кошачьи ушки. Жуть, да и только…
– Что-то я сомневаюсь, что она так просто пустит в свой дом кого попало. Если я представлюсь социальным рабочим, буду заживо съеден её пушистыми жопами, как я понимаю.
– Это вы верно подметили. Мы ведь обращались уже в Приморское управление. У нас просто место тут такое, понимаете, на пересечении – адрес то одному району был приписан, то другому. Вот мы и сообщили сначала туда. Они сказали, у них недостаточно полномочий. Сказали, что не имеют права вторгаться в квартиру.
– Мы – не Приморское управление. О чём здесь распинаться, если у них на районе не офис, а какой-то подвал. Тут нужен творческий, изобретательный подход, – я на миг призадумался, прикусывая ноготь большого пальца. – А вы не знаете, она кошаков своих раздаёт?
– Ой, цитирую: «только в хорошие руки».
– Чем мои руки не хорошие, – риторично задаюсь я, опускаю черныша и наконец нажимаю на дверной звонок.
Соседка одобрительно кивает и уходит к себе. Я прислушиваюсь и слышу шаги. Шаги старой кошатницы за дверью. Дверь отворяется, и на меня сразу выбегают несколько лопоухих. Серафима Юрьевна и вправду не выглядит на свой возраст. Вместо фактических семидесяти, я вижу перед собой максимум пятьдесят с лишним. На её физиономии плавает странная клиническая эйфория. Седеющие волосы подстрижены под «каприз», а глаза кажутся мне почему-то гетерохромными – быть может, это из-за уже вбитой ассоциации с котами. В них изобилует наивное дружелюбие.
– День добрый, – салютую я, подхватывая эту невербальную приветливость. – У вас, как я понимаю, кису можно взять?
– Добрый, – рубит радушно она мне в ответ. – Проходите.
«Это было просто», – думаю я в момент, когда вхожу в её квартиру. Сразу мне в ноздри бьёт противный запах и это ещё при том, что нос у меня забит. Да, здесь и в околицах трудно не услышать вонь. Не понимаю, как Котлерманова терпит всё это. Как терпели местные? Разувшись в коридоре, я начинаю осуществлять мониторинг. Иронично причмокиваю, так как вижу кота, пробегающего в поле моего зрения, а через секунду ещё одного такого же. Дежавю, можно сказать. Однако здесь мохнатых идентичного окраса не сосчитать, а в феномене повторения участвует лишь один объект.
Мы отходим чуть дальше. Серафима сворачивает на кухню. Походка у неё неторопливая, без прихрамывания, а осанка ровная настолько, насколько вообще может быть ровной в её возрасте. Я оборачиваюсь и принимаю скотину с поличным: трёхцветная пушистая радость, похоже, что одна из субъединиц источника производства новых мурзиков, в сию минуту садится ссать в мои полукеды. Не рискну пинать это «чудо», тем более в присутствии помешанной кошатницы и по совместительству хозяйки, поэтому, пока та крутится на кухне, я хватаю кошару за хибот и бесшумно откидываю. Затем как не в чём ни бывало присоединяюсь к бабуле.
– Надеюсь, животных вы любите, – полагает она, наливая в чайник воды из-под крана. – Чаю?
– Не откажусь, – соглашаюсь я учтивым тоном. – Не будете против, если я погуляю по квартире, присмотрюсь к пушистикам?..
Серафима вовсе не против. Под нарастающий шум чайника через коридор я попадаю в спальную комнату и включаю здесь свет. В постели ластятся несколько маленьких котят. Кошка, которая пару минут назад страстно вожделела одарить мочевым потоком мою обувь, вбегает сюда вслед за мной, запрыгивает на кровать и принимается лизать эти наглые морды. Я меж тем замечаю и вглядываюсь в фото в рамке на одной из полок платяного стеллажа. На ней семья: девушка около тридцати пяти, мужчина примерно того же возраста и девочка. Последней, очевидно, не больше четырнадцати лет. Что-то в их взглядах меня настораживает: я невольно застреваю в них, окаменело засматриваясь.
– Вы, по-моему, котишку выбрать себе хотели, – бросает внезапно появившаяся в проёме двери Серафима, – а не фотографии разглядывать.
– Ой, да, простите, – бурчу я и кладу фото на место.
– Я пойду в ванную, наполню лоток песком, – говорит Котлерманова, показывая мне пластмассовое корытце. – Вы пока налейте нам чаю.
Я киваю, и она скрывается за дверью в уборную. По дороге обратно, на кухню, я приоткрываю ещё одну дверь. За ней вторая спальная комната. Спустя мгновение с её карниза мне на голову десантируется очередное животное, а затем тут же в страхе убегает в коридор. Квартира, кстати, довольно обширная. Вероятно, наша кошатница не всегда жила в одиночку. В этом я убеждаюсь окончательно, открывая третью дверь и обнаруживая за ней ещё одну комнату, на сей раз уже с односпальной кроватью.
Пока чайник ещё не закипел, я пытаюсь отворить морозильную камеру холодильника. Дверца будто примёрзла. Мои стремления прикрывает шум пищащего чайника, так что я с уверенностью дёргаю сильнее. Холодильник покачивается, дверца распахивается, из морозильника выпадает окоченелая замёрзшая мумия. Хоть это и должно было предстать для меня ожидаемым поворотом, я всё равно отскакиваю назад, падая на копчик, и еле сдерживаюсь, как бы не запищать подобно тому, как это сделала однажды моя бывшая, завидев сороконожку на потолке в уборной. Секунду я отползаю, потом опоминаюсь и брезгливо, скрипя зубами, возвращаю труп обратно в камеру. От греха подальше закрываю дверцу сей гробницы некогда пушистых «тутанхамонов», ибо насмотрелся на мертвечину уже вдосыть за сегодняшний день.
Позади, сквозь едкий гул закипания я слышу, что Серафима Юрьевна лоток уже, по-видимому, наполнила и возвращается обратно. В две уготовленные кружки с заварками на столешнице я заливаю кипятка. Чуть больше половины. Вместе с этим всё больше убеждаюсь в том, насколько же всё-таки чудаковата эта женщина. Оставила меня одного в коридоре в то время, как сама удалилась в ванную, при этом без тени сомнения насчёт меня. Вдруг я что-нибудь присвою из её вещей? Я пытаюсь обмозговать и понять, что послужило причиной её дезадаптации. Почему в качестве инструмента защиты от окружающего мира она выбрала именно семейство кошачьих?
– Я люблю без сахара, – заявляет она, едва появившись в арочном проёме, – поэтому и вам не клала. – Можете с полки взять.
Я достаю из маленькой картонной коробочки один сахарный кубик и кидаю себе в чашку. Мы принимаемся за чаепитие. Ногой под столом я нащупываю ещё одно мяукающее животное. Музыкальное сопровождение нам обеспечено. Я же в сей момент размышляю, стоит ли представляться специалистом из районной службы или повременить и в следующий раз уже нагрянуть с добровольно-принудительным распоряжением на социальное сопровождение. Впрочем, оснований на понуждающее взятие её на учёт у нас всё равно не найдётся, а сама она подобру разрешение на это вряд ли нам даст. Как бы то ни было, лучше мне не рисковать и не заикаться о том, кто я такой на самом деле. Поэтому буду заходить издалека. Ходить вокруг да около очага, не осмеливаясь решительно в него шагнуть.
– А вы в курсе, что вами интересуются социальные службы? – вопрошаю я, сёрбая чаем.
– Не поняла, – слегка возмущённо бросает Серафима. – Вы кто такой? Сначала по комнатам моим умышленно рыщите, теперь вопросы задаёте дурацкие.
– Да, вы действительно не поняли. Это же очевидно. Общество не признаёт столь неокультуренных склонностей.
– Вы себя, смотрите, не выдайте. Такими интересными выражениями не каждый бросается. А что до служб, моё это дело. Вы вроде за котиком заходили, а не за тем, чтобы убедить меня в вашей сметливости.
Вычурный она субъект, эта Котлерманова. Полагаю, пытаться расспрашивать о её семье – затея бессмысленная. Однако нам всё равно придётся вычислить причину всей этой фабулы. И заручиться социальным контролем тоже не помешало бы. Так или иначе играть я буду рассудительно.
– Один серенький пушистик ластился ко мне ещё у вашего подъезда, – говорю я, выжимая чайную заварку себе в кружку. – Возьму себе его, – я допиваю остаток чая залпом, подымаюсь и добавляю: – Рад был поглядеть на вас. Спасибо за чай, ну и за нового друга, соответственно.
Она провожает меня за дверь подозрительным взглядом. Смекалистая женщина, что ни говори. На лестнице я пересекаюсь с той соседкой. Она выходила выбросить мусор, теперь возвращается в квартиру. Я планирую узнать у неё, что могло послужить причиной подобного психологического отклонения Серафимы.
– Честно говоря, мне мало, что известно, – признаёт она, остановившись на одной из ступеней. – Я сама переехала сюда полтора года назад. Пожила без всей этой кошатины буквально пару месяцев, а потом началось. Слухов ходит немало, но я им особо не верю. Вы лучше расспросите кого-нибудь ещё этажами ниже, а если ничего путного не узнаете, вернитесь ко мне, я поделюсь.
Видимо, эта соседка – человек к окружающей среде беспристрастный. И тот факт, что она сыскала помощи у частной организации с иной направленностью, в очередной раз подтверждает её неумение или нежелание вникать во что-либо. Правда, её совету я всё же следую. Принимаюсь спускаться этажами в поисках потенциальных объектов на опрос. Теоретики окрестили бы это методом сбора информации, который относится к социологическим технологиям.
По восьмому этажу бродят шерстяные задницы. Один начинает свирепо на меня шипеть, так что я решаю не задерживаться здесь. На седьмом я стучу в одну дверь, но мне не открывают. Прислушиваюсь. Играет музыка. Должно быть, из-за неё владельцы и не слышат моего стука. На шестом этаже мои сопливые ноздри пробивает разительные запашок, да так, что мне становится дурно. Воспользовавшись лифтом, я спускаюсь на первый и выхожу через парадную.
Под скамьёй у подъезда нахожу пышного кота бусого цвета, который ластился ко мне, когда я заходил в квартиру. У него необычный окрас, иллюзорно напоминающий мне цвет морской глади – эдакий оттенок маренго, и дружелюбный тактильный характер, поэтому именно его я наметился забрать себе. Пока котяра лазает по клумбам, ко мне подходит тот коренастый мужик, который подсказал мне нужный подъезд в момент, когда я давился видом разлагающегося животного у альтфатеров.
– О, это вы, – бросает он мне в спину. – Работник этот самый, – он на миг прищуривается и щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить, – социальный!.. Поговорили со старухой?
– Вы её хорошо знаете? – отвечаю я вопросом на вопрос, одним глазом поглядывая на пушистого. – Мне нужно найти к ней подход.
– Лучше бы плохо знал, честно говоря. Я ведь уже лет пятнадцать тут живу. Трагедия у неё случилась, вот бабка и поехала мозгами.
– Какая трагедия? Можно поподробнее?
– Ну как какая?.. Дочка погибла. Я думал, вы знаете. Погибла вместе с зятем и внучкой. Вроде на обгон он пошёл. Там его, наверное, и закрутило, та и не справился муженёк с управлением. Посбивал все преграды и с фурой столкнулся. Жуть…
– И вправду жуть, кошмар, – комментирую я, немного задумавшись. – Теперь понятно, почему она начала животными себя обогащать. Вот только почему именно коты? Средство эскапизма для неё – это мохнатые мурзилки, должна быть причина.
– Так это ж, – отпускает он, взмахивая ладонью, – дочурка-то приют держала. Как её не стало, то и некому за приютом смотреть, получается. А куда девать всех этих ушастых? У Серафимы доброе сердце, вот и началось…
– Значит, для неё эти животные вроде как священны. Единственное, не считая фотографий и вещей, что связывает её с погибшей семьёй.
– Ну, вы тут профессионал, не мне решать. Я её психическое состояние диагностировать не собираюсь в отличие от вас.
Своего «информатора» я благодарю, а сам гляжу на время. Сейчас почти четыре, а по закону мой рабочий день длится минимум до пяти включительно. Хоть мне и не хочется давить на Серафиму, я всё же возвращаюсь внутрь, в подъезд. Вновь прохожу мимо всех этих мяукающих господ и дам. Поднимаюсь на лифте ввысь. Побыть наедине со своими «друзьями» кошатнице, по-видимому, сегодня не суждено.
– Что такое? – изумлённо лепечет она, открыв двери и снова увидев в проёме меня. – Передумали?
– Нет, нет, – возражаю я манерно. – Прошу прощения, я бумажник свой, похоже, у вас забыл.
Мы с ней опять на кухне. Пока она отворачивается, я достаю из кармана кошелёк и наигранно демонстрирую ей, будто о чудо – я нашёл его. Теперь я запрашиваю у неё разрешение воспользоваться туалетом, но вместо того, чтобы идти в уборную, заворачиваю в спальную и беру то самое семейное фото в рамке. Мой метод не блещет согласованием с этическим кодексом, однако я считаю, что таким, дескать, прямым способом мне удастся зацепиться за какой-нибудь крючок её внутреннего мира, пускай и без столь отъявленной интервенции.
– У меня будет к вам просьба, – вернувшись к ней, пафосно выдаю я и ставлю фотографию на кухонный стол. – Перестаньте прятаться и убеждать себя в том, что не нуждаетесь в помощи.
– Вы ступаете по очень тонкому льду, – враждебно произносит она, не сводя глаз с фотографии.
– Я знаю, как погибла ваша семья, и мне очень жаль. Не буду говорить, что знаю каково это, потому что это не совсем правда. Зато скажу, что я – тот, кто поможет вам продолжить жить дальше.
– Были у меня уже тут такие, как вы. Правда, в отличие от вас, они не были столь уж напористыми. Я не приношу никому вреда, поэтому вы не имеете права принуждать меня.
– Нет, своей манией вы вредите себе и своим соседям. Думаете, им нравится сутками слушать кошачьи песни и нюхать эти противные запахи? Хотите заниматься саморазрушением и дальше? Пожалуйста. Но не надо только мешать другим.
– Вы судья мне или кто? Вторгаетесь в мой дом, диктуете свои нравоучения. Сами же не без греха.
– Я не без греха, как и все мы – это очевидно, – твержу я, понизив тон, и сажусь за стол. – Но каждому из нас даётся шанс всё исправить. Порой этих шансов даётся даже несколько. Моя профессия может предполагать роль судьи, эдакого арбитра. Это правда. Однако никто из нас не собирается вас судить. Наоборот, наша задача заключается в том, чтобы вам помочь. А для этого сначала вы сами должны признать тот факт, что вам требуется помощь.
Мне отчётливо заметно, как у неё наступают слёзы
– Знаете, когда умирал мой муж, – начинает она наконец-то более-менее доверчиво, – мы с моей доченькой сидели над ним ночами. Но так случилось, что в последнюю минуту его жизни рядом был только наш кот. Мы как-то отлучились, вернулись – мужа уже «не было». На его животе сидел котя. На третий день после его смерти умер и он. Его мы похоронили рядом.
Эмпатия обвивает моё сердце, но я лишь маскировочно кашляю и сохраняю самообладание. Мне нельзя увлекаться сочувствием, иначе со мной будет то же самое, что и с Димой. Моя задача – это решение проблемы, которую повлёк за собой социальный риск. Его я и вынужден ликвидировать. Всё.
– Это многое объясняет, – говорю я участливым тоном. – Животные остаются с хозяевами до самого финала, мы для них – смысл существования. Я понимаю вас и искренне уважаю ваш выбор. У меня нет права порицать вас и заставлять что-либо делать, так что смотрите, – я складываю руки в замок и ставлю на стол. – В понедельник к вам приедут из социальной службы. У вас будет выбор – отказаться от их услуг, либо же принять. Во втором случае, будьте уверены, мы повысим уровень вашей жизнедеятельности, но тогда вам придётся дать своё согласие на передачу питомцев в руки благотворительных фондов. Знаю, вам не нужна ничья помощь, но подумайте о ваших соседях…

Я оставляю её наедине со своими раздумьями и покидаю квартиру со спокойной душой. Выискивая глазами не очень броский маренговый цвет выбранного мною пушистика, ловлю себя на осознании, что могу дышать обеими ноздрями и полной грудью. Мне слышна вонь потрохов трупа у альтфатеров, которую разнёс по округе ветер. Солнце скрылось за двумя плывущими облаками. Мне кажется, будто лучистый свет падает строго на те мусорные баки. Мяуканье позади заставляет меня обернуться. Мой новый друг запрыгнул на лавочку и заговорил, с притязанием уставившись на меня.
– Ну что, Маренго, – уветливо обращаюсь я к нему. – Пойдём со мной?

***

Сижу на самом заднем сидении в маршрутке с животным на коленях. Люди пялятся на нас так, будто никогда не видели кошачьих рыл. Маренго смиренно разваливается у меня на руках – он послушно сохраняет спокойствие, что не свойственно котам, даже когда автобус наезжает на лежачего полицейского. К слову, я не просто назвал его так, ассоциируя с оттенком морской волны и пасмурного неба. В последние дни перед тем, как Лиза обрадовала меня новостью о том, что нашла себе богатого подхалима, мы пили вермут «Маренго» и смотрели «Три метра над уровнем неба». Эта аналогия плотно уселась в моей голове – отсюда и имя.
Всю дорогу Маренго молчал. Я кладу его на калошницу в коридоре. Он издаёт короткий «мяу» и спрыгивает оттуда, отправляясь рыскать по всей квартире. В ванной я достаю из-под раковины небольшое пластмассовое подобие бадьи и вспоминаю, что у Андрея и Светы есть кошка. К несчастью для моего шерстяного амиго, она стерилизованная. Спускаюсь к ним на шестой и звоню в дверь. Открывает Света, поскольку Андрей всё ещё на работе. Я замечаю, что она чем-то огорчена и раздосадована.
– Тут такое дело, – говорю я простовато с лотком на руках. – Не могли бы вы подсыпать мне немного вашего наполнителя?
– Да, сейчас, – коротко бросает она и уходит, оставив дверь открытой.
Странно, что она не поинтересовалась для чего мне нужен наполнитель. Пока жду её в прихожей, всё больше убеждаюсь в том факте, что она погрязла в каком-то замешательстве. С утра она была более приземлённой, значит что-то случилось. Что-то помимо вчерашней очередной попытки суицида Андрея...
– Кладите на пол, – рубит она безэмоционально, встряхивая мешок, – я подсыплю.
– Вам наша психологиня уже звонила? – спрашиваю я под шум сыплющегося песка. – Проконсультировались?
– Мой муж – не психбольной, – отчеканивает она, отдаёт мне обратно лоток на руки и выпроваживает. Я не успеваю сказать ни слова.
С мыслью о том, что Ольга могла не справится с возложенной на неё ответственностью, я возвращаюсь в квартиру и мне в ноздри тут же бьёт острая вонь. Я иду по запаху и заглядываю под прикроватный столик. Маренго заложил там «мину», пока меня не было. Тяжело вздыхаю и с чувством долга отыгрываю роль сапёра, отодвигая столик и засыпая дрянцо песком. Одной рукой держу совок, другой закрываю нос двумя пальцами. Обезвреживаю «бомбу», смывая её в унитаз, и в щели двери замечаю «террориста». Злостно шикаю на него, и он шугается, ускакивая в спальную. Там я его и ловлю. Тыкаю носом в лоток и приказываю отныне испражняться только туда.
Страшно оставлять его одного, да ещё и в моей квартире, но я всё же осмеливаюсь. Пока спускаюсь на лифте, набираю Олю с целью выяснения. Когда я уходил из офиса, она принималась консультировать Булатовых. Наверняка с ними она быстро закончила и приступила к выполнению моей просьбы. Значит что-то пошло не так и Светлана категорично отвергла нашу «руку помощи». На неё это похоже, но не похоже на Ольгу, ведь она пропитана профессионализмом уж точно похлеще, например, меня. Из этого следует, что она не могла так просто пойти на поводу у отчаянной морально-беспомощной клиентки. Такие клиенты, как Светлана, попадают под категорию «это безнадёжно, ничего сделать нельзя». С другой стороны, даже она не стала бы впадать в смуту. Просто её убеждённость в невостребованности нашей помощи слишком велика.
– Да, Эдик? – как ни в чём не бывало толкает Оля в трубку.
– Я не понял, – отчебучиваю я в ответ. – Что со Светланой? Ты звонила ей?
– Звонила. Я проанализировала их проблему на ходу, начала объяснять, как стоит поступить, а её как будто током ударило. Сказала, что мои советы – это сплошная липа и вообще… лучше бы я сперва себя образумила, а потом уже других поучала.
– Какой-то бред. Зная её, она бы скорее поплакалась по телефону, нежели на тебя наезжала. Что ты ей такого сказала?
– Хотела перенаправить по горячей линии в реабилитационный центр за психологической помощью для суицидников. Она восприняла это так, будто я этого её Андрея чуть ли не в соседнюю палату от нашего Димы хочу поместить на Воробьёва.
– М-да, – мычу я, выходя через парадную. – Почему в нашей сфере всё всегда так сложно. В деньгах ли дело? Я же помню, как покойный отец Светланы травил байки про Чернобыль. Он был одним из ликвидаторов. Вот тебе и социальная помощь, которую они ни в какую не хотят запрашивать. Это ещё даже не говоря про то, что многочисленные инциденты с Андреем могут попасть под страховые риски. Все эти деньги покрыли бы реабилитационные процедуры.
– Да не в деньгах дело, – возражает она в ответ на мои размышления. – Гордость этих людей императивно опускает любые желания помочь от окружающих. Это однозначно сведёт Андрея в могилу. Его, а потом и Светлану, как следствие, на нервной почве. Я же слышала по голосу, как она к нему привязана. Интонация говорит сама за себя.
– Я ещё попробую как-нибудь их уговорить на днях. Но сдаётся мне, если у тебя не получилось, то у меня и подавно нет.
Оле я говорю «до встречи в понедельник», а сам гребу в бар, к Паше. Мы договорились встретиться у кальянной в центре города. Это буквально рядом с Соборной площадью. Честно говоря, как бы я не ломался перед выпивкой со времён моего запоя после разрыва с бывшей, последняя неделя меня изрядно вымотала, посему настроение сейчас как раз ложится под «накидаться» и «накуриться». Я бы сейчас излил душу ближнему и утопил всё накипевшее под пенной толщею, либо окутал в облаке пахнущего дыма наргиле. Уж так заведено, что, как правило, согласно моему роду деятельности, изливают душу именно мне, а не я кому-либо. У кого сыскать помощи? Конечно же у своих коллег – тех, кто ощущает то же самое, что и ты, но, правда, переживает по-своему.

***

На место я прибываю первым. Через крупные затемнённые панорамные окна я еле разглядываю интерьер бара. Полагаю, стёкла похожи на тонированные не столько потому, что это такой дизайнерский ход, сколько потому, что тутошние посетители в приватных зонах с диванчиками просто буквально двадцать четыре на семь не вытаскивают мундштуки из своих ртов, из-за чего стекольная поверхность запотевает. К слову, от солнца мой череп тоже вспотел. Будто мои кудри ещё больше завились под градусом. Главное, чтобы сам я не завился, только уже под другим градусом. И только я успеваю проконстатировать факт жаркого осеннего дня, как те две тучи, из-за которых выглядывало жёлтое светило, вмиг посерели и стали походить на призрачные фимиамы. К тому моменту, как лучи прекратили светить мне в лицо, и с неба пали первые капли, подоспел Павлик. После всех своих дел он отогнал мотоцикл обратно в гараж, прыгнул в автобус, едущий с «Молдаванки», и приехал ко мне минут за двадцать.
– Паша поработал – Паше можно и кайфануть, – лепечет он облегчённо с раскинутыми руками, вальяжной походкой приближаясь ко входу в бар.
Мы входим внутрь. На удивление запах кальяна здесь чувствуется не так сильно, как я ожидал. Павлик заказывает нам место, и мы проходим вдоль коридора, который чем-то напоминает мне гробничный дромос. Слева и справа за красными шторками, словно за кулисами, раскуривается и распивается типичная среднестатистическая богатая молодёжь.
– Знал бы я, сколько здесь хотя бы самый обычный местяк стоит, – бурчит Паша недовольно, – позвал бы тебя в стриптиз-клуб.
– И вправду, – соглашаюсь я, оглядываясь впотьмах неоновых отблесков, – Полапать баб, заплатив свою целую зарплату, несомненно, звучит куда лучше, чем пощупать кальянный шланг за ту же сумму. Ну, хоть не друг друга за шланги-то лапать будем…
– Да ладно нам, – улыбается Паша в блике светодиода. – Заплатили уже – пускай будет. Не всё ли равно, где булкам откисать?.. А пиво и кальян – это уже, знаешь, как приятный бонус.
На фоне играет что-то типа «кальянного рэпа». Мы минуем зону для ВИП-персон и попадаем в совершенно непримечательный бар. Людей тут, кстати, не так много, как опять же мною ожидалось. Мы садимся, и я жалуюсь Паше на то, насколько тут «говнистая» музыка. Он разделяет моё мнение. Зато диваны удобные. Вроде нетканые – из искусственной кожи цвета пустыни Мохаве, я бы сказал. У каждого столика – из тех, что у стены, – имеется окно с чёрными жалюзями. Я выглядываю в щель между пластин. Снаружи дождь решил повторить позавчерашний свой «рейд». Из-за музыки – дурацкой, прошу заметить, – шума дождя не слыхать. Я бы слушал его, нежели то, что здесь играет.
Нам подают кальян с раскалёнными углями. На кассе при входе Паша выбрал вкус табака. Оказалось, что больше всего ему по душе дуэт арбуза и мяты. Официанта, который подал нам наргиле в этом узле заведения, он просит принести нам по тёмному фильтрованному пиву. Когда тот удаляется, он шепчет мне, что сыпнёт ему чаевых в обмен на дополнительное обслуживание, так как вообще-то алкоголь тут заказывается самостоятельно, у барной стойки.
– Так что там, – начинает он, развалившись на диване, – съездил в этот… ну, типа хостел?
– Да, съездил, – говорю я размеренно. – И получил заказ. Клиентка – заядлая кошатница. По всем этажам и подъездам сраной квартиры бродят коты, а она и ус не дует. В морозильнике, представь себе, замёрзшие трупы кошек. Но выяснилось, что у неё травма прошлого – классика социально-психологической сферы. Да и другие обстоятельства были – более, так сказать, экономические.
– Это что-то новенькое, Эд. Я даже немного завидую тебе.
– Нечему завидовать, поверь. Ну-ка, а у тебя что за дело сегодня было?
– Симона помнишь? Ему служба занятости помощь выплачивала на организацию предприятия ещё очень давно. Был у него сегодня.
– Помню, ага. Бог знает, когда я был у него на дневном осмотре в последний раз.
– Ты меня прости, конечно. Согласно кодексу, мы должны быть толерантными, сохранять принцип универсальности и так далее. Но меня по- прежнему забавляет эта ирония судьбы. Выплатили на предприятие, а потом бац – выплачивают страховку на случай увечья на производстве.
– Да ладно тебе, не извиняйся. Варвара здесь нет, хотя даже он порой по-чёрному шутит. Неважно. Мы с тобой коллеги, Паш, ни к чему эта деловитость и профессионализм.
– Кстати о профессионализме. Не раз замечал, как ты откидываешь теорию прочь, руководствуясь субъективными зовами. Комично однако выходит, особенно если учесть тот факт, что у тебя вышка соцработника. Хотя, в крайности ты не впадаешь, в узде себя всё-таки держишь.
– В узде? – выдаю я короткий смешок. – Это же я Симону кличку в наших кругах придумал, забыл? Тюлень Настоящий. И этот человек, по-твоему, способен сохранять деловой настрой?..
– Кличка, к слову, просто идеально подобрана, – смеясь, произносит он. – Просто к лицу человеку, которому отсекло обе ноги на пилораме.
Нам подают пиво в кружках по ноль пять. Я замечаю, как Паша облизывается. Я же, в свою очередь, машинально отстраняюсь от алкоголя, вспоминая тот тяжёлый период, когда прилегал к нему с чрезмерной страстью. Павлик высасывает слой пены и делает затяжку. Эдакая «мокрая тяга». Хмель вступает в конфронтацию с привкусом арбуза и мяты, но Паше, похоже, такая вычурность по вкусу. Я поступаю так же, как и он. Сначала старая добрая горьковатость пропитывает мой язык, а затем пожар резко тушится студёным дымом. Ощущения, дескать, несообразны, однако вскоре я ловлю себя на мысли, что мне такая экзотическая комбинация тоже по вкусу.
– Нам стоит почаще вместе вот так вот выходить, тебе не кажется? – заявляет он, и я вижу, как шевелятся его уста в облаке дыма, по оттенку сравнимого с теми посеревшими дождевыми тучами, что я увидал в небе минут сорок назад.
– Ага, наверное, – толкаю я, щупая свою жирную вьющуюся шевелюру. – До сих пор помню, как накидались с твоими друзьями из филологического. А тогда, с Димой, после моего расставания с Лизой? Такое не забудешь.
– Кстати, да, твоя бывшая. Она походу в ажуре. И хотел предупредить, ты не думай, что никто не заметил, как она высадила тебя этим утром у терцентра на своём «Роллс-Ройсе». Климова себе пометочку сделала – простого трудягу, альтруиста, пытающегося помочь нуждающимся всеми силами, на работу подвозит личный водила в кошерном автомобиле. Выводы журналюги сделают, будь уверен. Уж кто-кто, а эти из контекста конъектуры фрагменты вырывать умеют…
– Они, конечно, те ещё крысы, но я на них зла не держу. У самого ведь мысль была на журналиста пойти. Впрочем, и на психолога тоже рассматривал. Правда, с моей студенческой тягой к знаниям как-то не сложилось. Решил уже не выкаблучиваться – продолжить идти по выбранной дорожке. Вот он, собственно, и я.
– Вы с Димой мне мало рассказывали о своих годах в университете. Не то что я. Вы же, по-моему, в одной группе учились, да?
Что правда – то правда. О том, как Паша над литературой и языкознанием корпел, я наслышан немало. То они с одногруппниками «мозговой штурм» после пар устраивали, предварительно напившись спиртным, то с преподавателями в полемику вступали. Одно я уяснил точно – Павлик ничуть не жалеет те четыре года, что он потратил на филологический бакалавриат. И это несмотря на то, что в итоге ему довелось пополнить ряды бравых социальных специалистов. Студенческие годы научили его риторике и краснобайству – он не злоупотребляет этим, но если захочет, то сможет сагитировать любого недалёкого. Это уже опуская ту немаловажную деталь, что он знает несколько славянских языков и английский минимум на среднем уровне. Помимо сего, он изучал ещё несколько языков факультативно. Этим он, опять же, гордиться не любит, хотя иногда в его речи всё же проскакивают жаргонные словечки из чужих языков. Жаль, что мне нечем похвастаться. В годы своей учёбы я филонил, как мог. Не все годы, конечно, но львиную долю так точно.
– Да нечего рассказывать особо, – немного стеснённо произношу я. – До третьего курса колледжа я шёл на красный диплом, но потом меня будто переклинило. На заключительных экзаменах преподаватели тыкали меня носом в графы с оценками с озадаченными минами. До них не доходило, как я так вдруг резко перестал усердно работать. Честно говоря, до меня самого не дошло до сих пор.
– Ну, хорошо, – задумчиво выказывает Пашок. – Вернее, плохо, конечно. Но что было после колледжа?
– Некуда мне было поступать, ничего я не хотел. Мама убедила двигать дальше. Тогда я всё ещё сидел у них с папашей на шее. Ну, в общем, кое-как, заручившись коллежским дипломом, угодил в уник и…
Я рассказываю своё прошлое. Всякий раз, вспоминая былое, я астрально перемещаюсь туда с головой. Хоть моя жизнь и не была насыщенной, хоть мне и нечем гордиться, всё равно я плыву в реминисценциях, словно полумёртвая рыба, задохнувшаяся кислородом текущего времени. Градус алкоголя затуманивает разум и там, в пучине прошедших лет, я чувствую себя метафизическим путником.

***

В один из первых дней в университете я был выжат, как лимон в соковыжималке. Те знания, которые я обрёл, учась на младшего специалиста, хоть и были мною отринуты, всё равно так или иначе восседали у меня в голове. Я анализировал каждого своего нового коллегу. Уже привычная для меня обстановка – одни девушки. В колледже я был единственным юношей в группе, ибо на второй месяц первого семестра первого курса тот второй мой одногруппник исключился, не выдержав «напора» женского коллектива, не успев я даже с ним нормально пообщаться. Больше я о нём не слышал. Да и не до того мне было – я остался на растерзание двадцати вертихвосткам из «дырявого войска» самого разного «окраса». Впрочем, когда выпускался оттуда, я осознал, что никакого опыта в общении с женщинами мне это не принесло, и всё больше в этом убедился годами позднее – в тот момент, когда начал встречаться со своей бывшей женой, сущей подлянкой Лизой.
Цепочка из нескольких десятков представителей «прекрасного пола» нарушается представителем «не прекрасного». По типу строения тела это типичный нормостеник. Я выше него плюс-минус на десяток сантиметров. Графитовые каштановые волосы без особой укладки и лицо, чем-то опечаленное. Выражение моего лица в тот момент было таким же по причине резкой дезадаптации и вступления во вторую фазу социализации, посему я увидел в нём себя. И это, не взяв во внимание тот очевидный факт, что никого кроме него и меня, из особей мужского пола в аудитории не было.
– Ну что, – сказал я ему тогда на перерыве, – стало быть, с тобой я буду разделять здесь свои тяготы учёбы.
Мы разговорились. Я узнал, что у него красный диплом младшего специалиста социальной работы и окрестил его «примерным мальчиком», который, забегая наперёд, оказался ещё и ярым эмпатом – это объясняет тот факт, что в настоящем он помещён в психбольницу. К слову, это из-за меня он не получил красный диплом бакалавра в университете – я ему помешал, признаюсь. Собственно, за моё тогдашнее своенравие, которому грош цена, мне стыдно по сей день.

***

– Да ладно тебе, – бросает Паша и делает крупный глоток. – Что такая душка, как ты, могла сделать такого, за что потом ей было бы стыдно? Совращал кого-нибудь? – и он негромко посмеивается, хватая мундштук кальяна.
– Было и такое, – вдруг подтверждаю я, опустив глаза в пол, и Паша от изумления попёрхивается. – Говорю же, в те времена я был сам не свой. Грубо говоря, болт клал на лекции, а вместо этого находил себе «одноразовых» друзей и проводил с ними время, пока они не исчерпают себя… либо не исчерпаю себя я.
– Баах маа му («ты меня удивил»), – ни с того ни с сего выражается он по-болгарски. – Расскажешь чуть поподробнее или сменим тему? Я же вижу, как тебе некомфортно подобное затрагивать.
– Ну, к концу второго курса я не в меру расслабился, – повествую я, дескать, неловко. – Да так, что забыл про курсовую. Денег на то, чтобы её заказать, вообще не было, а просить их у родителей я стыдился. Вот я и попытался заключить сделку с одной из медалисток нашей группы. Кое-какое «воздаяние» с помощью моего ротового органа чувств в обмен на курсовую.
– Aquí jodido! («вот чертяга!») – да, когда Паша хочет выразить адмирацию речи, он вспоминает все языки, что ему приходилось учить; сейчас это вроде был испанский. – Погоди, а Димон? Почему он не помог тебе?
– Мне не хотелось его напрягать. Он и так замотанный тогда был. Свой курсач еле успевал доделать. Я как рассказал ему про этот свой случай, так выслушал тону нотаций, будто не с другом поделился, а с отцом.
– Так чем закончилась та история?
– Ничем. Она обратила это в шутку, а я не стал просить дважды…

***

Рассказывая Паше о подобных вещах, я избегаю чувства стыда тем, что обхожусь эвфемизмами и хожу вокруг да около прямого контекста. Не вдаваясь в подробности, дело было у нас в общаге. Я зашёл к ней в комнату под предлогом того, что, мол, хочу озвучить ей «предложение, от которого она не сможет отказаться» – да, вот такой вот я был. Она опёрлась на столешницу и уставилась на меня обесценивающим взглядом. С полминуты мы молчали, глядя друг на друга косыми взглядами. А потом она громко рассмеялась, и я рефлекторно рассмеялся в ответ.
– Ну а если серьёзно, я заплачу, – ляпнул я, побоявшись сказать о том, что вовсе и не шутка это была. – Заплачу, только не сразу. Сейчас на мели. Можно будет после защиты отдать тебе? Обещаю, дам с процентами.
Я и по сей день ломаю голову, отшутилась ли она или, может, просто не поняла. В общем, пришлось опустошить свою заначку и заплатить той «милашке» с коротким каре и небрежным срезом поперёк в материальной форме, а не натуральной. Однако, это не единственная моя бесстыдная выходка. Чего только стоят мои блудни на вписках. Поход в публичный дом. Баловство запрещённым. Именно поэтому, думаю, я справляюсь с ролью социального специалиста на «ура» – потому что сам испытал на себе катализаторы социальных рисков и знаю каково это. Те года припали на период моего самокопания и постоянных рефлексий личностного характера; при том, что никаких особых предпосылок к подобным помышлениям, если объективно вдуматься, мною тогда не замечалось. И родители у меня самые прекрасные люди на свете, и ни физически, ни умственно я не обделён...

***

Мы выпили по одной и заказали ещё по залпу – взяли у барной стойки, чтобы лишний раз не показываться перед персоналом, как двое «обнаглевших медвежат». После третьей мы скурили весь табак, посему пришлось доплачивать за новую порцию – вкуса винограда и граната. И где-то к пятой я обмолвился пьяным словом о том, что вообще-то хотел прозвонить Вере Сергеевне с целью подтверждения заселения к ней Савелия. Под градусом эта затея больше не кажется нам дикой и бессмысленной. Вследствие, к десяти часам вечера мы стоим перед подъездом квартиры старика, шатающиеся и весёленькие. Моё сознание как-то пропустило тот промежуток времени, когда мы сюда ехали, хоть и выпили мы не особо много. Наверное, табак и алкоголь сыграли свою роль…
Дед Сава скорее всего спит без задних ног в такой-то поздний час, да и рабочий день наш уже давно кончился, но нас это не волнует. Будем считать, что мы проводим экстренную интервенцию. Савелий закреплён в основном за Пашей, так что у него практически всегда с собой есть связка ключей от парадной и входной.
На лестничном пролёте мы слышим компанию подростков. Мы пересекаемся с ними во многом потому, что видите ли Мокрижскому вдруг взбрело забить на лифт и подняться по лестнице. Толпа недорослей встретилась нам на подъёме ко второму этажу, а квартира старика находится на третьем. Мы видим бутылки с бухлом и претензионные молодые взгляды, в которых я мимолётно узнаю себя.
– О, мелюзга, – вкидывает Павлик, опёршись на перила. – Вы никак с нами запивоном поделиться не хотите?
– «Мелюзга», п-ф, – ядовито скалится напыщенная девчонка, которую обжимает гнусный парень.
– Слушайте вы, дох… до чёрта зрелые, – начинает запальчиво тот парень, – подъездом ошиблись?
– Прошу нас простить, мой друг хотел сказать: «пропустите нас, пожалуйста, на этаж выше, – и я внезапно осознаю, что незачем быть вежливым с малолетними девиантами вне работы, – пропустите, не то мы вам кадыки «повырываем».
– Мы к старику, – добавляет слегка неучтиво Павел, недоумённо поглядывая на меня. – Из социальной службы. Я здоровался с кем-то из вас пару раз, когда навещал его, это мне точно помнится. Но тогда мы оба трезвыми были. В общем, если не хотите, чтобы мы на карандаш вас брали и лишали ваших предков родительских прав, меняйте свою дислокацию.
С недовольными рожами орава единодушно покидает подъезд. Один плюёт нам, уходя, чем едва ли не заводит Пашу, но я придерживаю коллегу-собутыльника, напомнив его одурманенному разуму о принципах нашей профессии, которые он старается так покорно чтить. Что до меня, так под алкоголем я становлюсь агрессивным к незнакомцам и любвеобильным к близким или тем, с кем меня что-либо связывает. Удивительно, что я всё ещё воздерживаюсь от замысла позвонить бывшей.
– Издержки социальной деятельности, да, Эд? – натянуто ухмыляясь, отпускает Паша, постукивая в нужную дверь.
– Редко могу себе позволить столь хамский радикализм, – объясняю я, облокотившись о стену рядом с дверью. – Так что не свыкайся. И это, – я киваю на дверной замок, – ты чего стучишь? У нас же ключи есть.
– А, ой, да, – комично буркает Павлик и достаёт ключи.
– М-да, – вздыхаю я, утомлённо лыбясь. – Мы с тобой те ещё соцработнички. Ворваться чуть ли не посреди ночи к бедному спящему старичку, до такого ещё додуматься недурно.
В коридоре щёлкаем переключателем и слышим огорошенные вскрики Савелия из спальни. Я разуваюсь и кричу ему, что всё в порядке, а потом мы с Пашей заходим к нему. Он и вправду спал. Дремал, как минимум.
– Да вы в стельку пьяные, – отпускает он, расплываясь в тёплой улыбке.
– Почему же в стельку, старина? – парирует Павлик, пытаясь нащупать в кармане мобильник. – Мы немного выпили и теперь готовы сватать двух совдеповских многострадальцев.
Паша откланивается, чтобы вызвать минивэн в каршеринге. Я остаюсь с нашим преклонным молодцом. Сажусь рядом с ним на край кровати и тоже ищу по карманам свой телефон. Савелий посматривает на меня кротким взглядом, я ответно благожелательно гляжу ему в глаза.
– Любой другой сыч на моём месте, – говорит он, разминая шею, – нажаловался вашему старшему за такие поздние вторжения не по графику, да ещё и с целью, на которую я прямого ответа не давал. Плюс муштра за пьяное состояние. Повезло вам, сынок, что я не «любой другой».
– Ваша потенциальная сожительница тоже не дала прямого ответа, – произношу я, между прочим, без запинок. – И вообще, какое пьяное состояние? Я ни разу не заикнулся и не икнул, пока говорил.
И тут, как назло, конец предложения сопровождается икотой. Я смущённо киваю, встаю и выхожу на балкон, чтобы позвонить Вере Сергеевне. Она любит допоздна сидеть на лавке у своего подъезда, распуская сплетни о соседях, со своей подругой Людой. Учитывая, что на улицах окончательно стемнело буквально только полчаса назад, по логике она только начинает готовиться ко сну. Ну, хоть её сон не потревожу…
– Сердечно прошу прощения за столь поздний звонок, – проговариваю я в трубку, глядя вниз, на стихающие в вечернем романсе кварталы и ощущая лицом изнеженный ветер. – Закрутился на работе, сами понимаете. Так что, вы согласны на моё предложение? Прошу, скажите, что согласны.
– «Закрутился на работе», – цитирует меня Вера разоблачительно. – Я же слышу, Эдуард, что вы поддаты.
– У-у, – мычу я безысходно. – Савелий тоже сразу раскусил, что мы с коллегой подвыпившие. Вот видите, вы действительно друг друга стоите.
– Когда? – кратко отрезает Вера.
– Да прямо сейчас, – бросаю я, а в ответ мне тишина.
С высоты в три этажа я вижу, как издалека подъезжает минивэн с гламурной жёлтой подсветкой. Наверное, машина как раз была неподалеку в тот момент, когда Паша позвонил в такси. К слову, он уже пристроил Савелия к его транспортировочному креслу-коляске и заверил, что все обязательства по перевозки всех нужных вещей возьмёт на себя наше управление.
От нас веет перегаром. Савелий вспоминает молодость: «не хватает только речного запаха да лязга рыболовных снастей», – так он говорит. А мы говорим, что вспоминать фрагменты прошлого, находясь в компании двух охмелённых социальных работников в сыром подъезде, причуда, дескать, немного неуместная. Неважно. К делу это не относится. Паша со стариком спускаются на лифте, а я решаю пробежаться по лестнице, дабы ещё чутка протрезветь. Степень моей трезвости, по ощущениям, на данный момент составляет около шестидесяти процентов. Не так уж и плохо.
У выхода снова встречаю распутную молодёжь. Воняет сигаретами. У почтовых ящиков сосётся та пара – напыщенная девчонка и гнусный парень. Он отвлекается от сладостного лобызания и кидает на меня пронзительный взгляд. Перед парадной дверью появляется его друг – чисто дебелый юниор с глазами, как у панды. Он опирается на неё спиной, всем своим весом.
– Старик выехал, – сухо произносит он, поглядывая на целующихся. – С твоим другом. А ты вроде бы кадыки нам повырывать обещал, да? Думаешь, раз с людьми работаешь, значит всё про них знаешь, м-мм, смельчак?
– Это ты сказал, не я, – конструктивно объясняю ему я, машинально оглядываясь. – Вот за то, что вы, пацаны и, – я бросаю взгляд на деваху, которую почти не видно из-за плеч кавалера, – и девчонки, да… вот за то, что мата в разговоре со мной ни одного не проронили, я, так уж и быть, не стану вас трогать. А теперь, посторонись, сладенький, я пройду.
Толстяк напрягает тушу и собирается отлипнуть от двери, чтобы накинуться на меня. Не знаю зачем – наверное, чтобы съесть. Однако дверь позади него отворяется, и он в полном объёме падает на наружный пандус – к Пашиным ногам. Там как раз мокро после недавнего дождя. В миг падения он успевает трепыхнуться словом «бл*дь». «Ну, всё-таки проронили», – думаю я тут же.
– О, какая ватрушка прилетела, – выдаёт Паша, криво ухмыльнувшись своей опьянелой улыбкой, переводит взгляд на меня и добавляет: – Ты просто долго, вот я и…
– Почапали, пока наш малыш не оклемался, – рублю я и принимаюсь катить Савелия к машине.
– Там ребёнок выпал или мне померещилось? – интересуется у нас старина.
– Померещилось, – отчеканивает Паша, оглянувшись в сторону крыльца.
Без помощи водителя мы складываем кресло и помещаем в багажное отделение. Ближе к нему садится Павлик и Савелий, а я сажусь на сидения, которые ближе к шофёру. Адрес тот уже знает. Мы трогаемся и через оконце мне в лицо влетает пара росинок.
– Только сейчас учуял, – вдруг говорит старик, принюхиваясь, – что вы, похоже, не только под пивом, а ещё и накурившиеся.
– Не несите пурги, дед Савок, – отпускает Павлуша, приспустив окно со своей стороны. – Бог знает, кто ещё здесь до нас ездил.
– Думаешь здесь курили сигареты с фильтрами вкуса арбуза и винограда? – задаётся Савелий проницательно.
– Вот всё–то он подмечает, – вслух произношу я. – Может, у вас нюх обострился из-за инвалидности? Ну, как одно возмещает другое…
– Неужто можно почувствовать, – лепечет Паша, чуть не перебив меня, – с каким фильтром были сигареты, запах которых витает в салоне? Впрочем, нынче эти электронки разные бывают, старина, не берите в голову.
Дорога прошла без осложнений. В общей сложности мы доехали до квартиры Веры Сергеевны за чуть менее, чем двадцать минут. На часах одиннадцать вечера с копейками. Мы выгружаемся: достаём каталку и складываем её, а затем садим туда Савелия. Водитель скрывается под покровом ночи. Я так и не успел разглядеть его лица. Однако, есть и хорошая новость – я протрезвел на семьдесят пять процентов.
Наша баба Вера живёт на первом этаже, так что мы без проблем провозим к её двери гостинец с именем Савелий. Она открывает нам, услышав звонок, и при виде знакомых лиц удивлённо всплескивает руками. Затем обеими руками она опирается на трость и махает головой от тотального изумления.
– Господи, – роняет она протяжным тоном. – Я искала как бы оформить субсидию, а не заселить к себе такого же старого дохляка, как и я.
– Ну, слушайте, – заверяет Павел, подкатывая старину поближе. – С этим, как вы говорите, дохляком, у вас много общего. Начнём с того, что вы уже сказали: он дохляк и вы, получается.
– У вас идентичные ситуации, – добавляю я сверху. – И мы с коллегами выслушивали буквально одни и те же проблемы, только с разных ракурсов: с позиции мужского и женского, если вам угодно.
– На мою старуху покойную похожа, – кряхтит Сава, осматривая Веру, при этом внимательно щурясь. – Та тоже всё время по ушам ездила.
– Слышишь ты, хрыч, – буркает сварливо Вера в ответ, – мы с тобой встречались уже. Ишь, «рыбак». Меня учил, как уху готовить.
– Думаю, они найдут общий язык, – шепчу я Паше между дела.
Вера Сергеевна ковыляет по коридору к себе, а мы не спешим ввозить Савелия внутрь.
– Мы обратимся к нотариусу, – говорит ему Павлик тешущим тоном. – Запретим любой вид передачи вашего имущества. Вещи вам привезут на днях, хоть завтра и выходной. В общем, добро пожаловать в начало остатка вашей жизни.
Паша кивает мне. Я закатываю старину в коридор и взмахиваю рукой на прощанье. Размеренным пешим шагом мы с Пашей покидаем квартиру. Снаружи капает дождь, но тут же утихает и сразу становится как-то слишком тихо. Издалека слышится шум трафика, однако очень отдалённо. Мы с коллегой бредём к проезжей части, чтобы успеть на последний по ежедневному графику маршрутный транспорт…

День 3

Опять этот галимый сон. Неужто я настолько эмоционально прихлёстнут к Диме? Настолько, что представляю себя на его месте – там, в психлечебнице. Я сижу у окна и пытаюсь собрать тот пазл, на одном из фрагментов которого трезубец. Сосредоточенно сортирую частички, пока солнечные лучи через оконный стеклопакет отражаются мне прямо в лицо. И ослеплённый я просыпаюсь в холодном поту.

***

У моих ног нашёл себе место Маренго, а я в сей момент выравниваю дыхание. Тревожность не покидает меня до самого рассвета. Ещё этот сушняк после попойки. Вернулся домой я к двенадцати и лёг в половину Мне удаётся заснуть к часам так шести после резкого пробуждения в три ночи. В общем, я окончательно просыпаюсь лишь практически ровно в полдень. Как зомби подымаюсь с кровати и ползу в ванную, чтобы отхлебнуть из раковины пару глотков воды. Потом я учуял противный запах из лотка. Так как сменного песка у Светланы вчера я не запросил, пришлось смешать марганцовку с лимонным соком и плеснуть оную жидкость прямо туда. Хозяин из меня – тот ещё, согласен.
Есть вообще не хочется, но я всё-таки заставляю себя подзарядиться небольшим бутербродом с маслом и сыром. Пока давлюсь ним, запивая всё это дело чёрным чаем без сахара для ликвидации похмелья, замечаю пять пропущенных от мамы: три в одиннадцать и два буквально за несколько минут до моего пробуждения. В эту же секунду я перезваниваю ей, параллельно начиная себя накручивать.
– Ох, наконец-то, – слышится мне выжатый плаксивый голос мамы. – Легче уж оператору дозвониться, чем тебе.
– Мама, ты плачешь? – на панике задаю я, бессознательно принявшись сновать по всей квартире вдоль и поперёк. – Что случилось?
– Папа твой, – говорит она, шмыгая носом. – Инфаркт случился.
Эта фраза… «инфаркт случился». Она эхом отпечатывается в моём восприятии. С каждым повторением в сознании она становится всё громче. И этот мамин беспокойный тон… он заставляет меня вспомнить о моём треморе. Я перестал его отслеживать, а сейчас, приподняв и поставив руку перед собой, отчётливо подмечаю жуткую тряску. «Кофеин, алкоголь, переживания», – когда-то перечислил мне мой невропатолог. Так вот, в моей жизни всех трёх компонентов присутствует с лихвой. Сейчас пошла кровь из носа. Опять.
На парковке встречаю Андрея. Он зовёт меня – хочет поговорить, но я в спешке кладу руку на сердце и полным голосом говорю, что у меня правда нет на это времени. «Поговорим в другой раз», – думаю я, заметив в его взгляде некое опустошение. В нынешний момент мои мысли зациклены на ином. С ними я сажусь на автобус, с ними еду в другой конец города. Мои родители живут в пригороде – слегка по диагонали в противоположную сторону от того посёлка, где живёт сестра и племянница Мокрижского Паши. Мама сказала, что скорая увезла его в областную больницу, посему в какой-то момент мне приходится пересаживаться на другую маршрутку. По южной дороге мы проезжаем гостиницу «Дом Павловых» и вскоре я выхожу на улице Академика Заболотного, где до больницы рукой подать.
Спрашиваю Артёма Дубровского у регистратуры, второпях объясняясь, кем тому являюсь. Согласно обязательной формальности, мне выдают врачебный халат, а потом провожают к восьмой палате. Внутри я сочувственно обнимаю маму. На ней лица нет. Отец лежит весь усеянный медицинскими устройствами – трубками да приборами, измеряющими пульс.
– Инфаркт миокарда, – произносит мама мне в спину, пока я как вкопанный пронзаю взглядом полумёртвого папу. – Врачи сказали, что, судя по всему, неишемическая кардиомиопатия.
В то же время я усердно думаю. Мой отец бросил курить уже больше десяти лет назад, алкоголизмом не страдает – пьёт лишь по особенным случаям, и то совсем немного. В последний раз он хорошенько так прилёг к бутылке от «радости», когда мы избавили его от игорной зависимости больше трёх лет назад. Это жизненный этап, который я предпочёл забыть. Возможно, фактором риска выступило отсутствие физической активности, но он ведёт вполне себе активный образ жизни – он агроном, да и вне работы всё время крутится на участке. Тогда, может, высокое артериальное давление? Мои мысли резко прерывает вошедший в палату кардиолог. Ему не сразу удаётся сфокусировать моё внимание на себе, ибо я ушёл в себя.
– Эдвард? – слышу я сквозь умственное самоистязание и медленно оборачиваюсь.
И вдруг вместо доктора перед собой я вижу Диму Комиссарова. В ушах стоический гул и стоны где-то издали. Я опускаю глаза и обнаруживаю себя не в медицинском бледно-голубом халате, а в одеянии психбольного. Широкое окно в палате моего отца преобразуется под окно, в которое любит смотреть Дима, находясь в большом зале психлечебницы на Воробьёва. Такие же шторы, такое же запотевшее стекло. Оттуда меня вновь поражает луч света, и я прихожу в себя.
– Эдик, сынок, – озабоченно бросает мама.
Я лежу на полу в той же палате. Мои ноги приподняты, голова набок. Кроме мамы и кардиолога, здесь столпилось ещё несколько врачей. Вменяемым незацикленным тоном говорю им, что я в порядке и не нуждаюсь в обследовании. Я списываю всё на стресс и сажусь в разбитой позе на стул в углу. В помещении остаётся только моя обеспокоенная мать и наш доктор.
– Кстати про стресс, – говорит он моей маме, перещупывая зелёный сшиватель своего планировщика. – Подумайте, что такого происходило перед тем, как Артём схватился за сердце. Мы имеем дело со внезапным снижением сократимости миокарда. На сердце буквальным образом разорвалась стенка желудочка. Очень похоже на спонтанный стресс, – он кидает блеклый взгляд на меня, сидящего в углу с головой в руках. – Мы сделаем всё, что в наших силах, но восстанавливаться он будет долго. Лучше заранее рассмотрите варианты реабилитации. Самой эффективной, пожалуй, окажется физиотерапия с…
– Я знаю, что эффективнее всего, – вдруг, вздыхая, перебиваю я врача. – Это фактически моя специальность. Я организую своему отцу реабилитацию. Об этом вам не стоит заботиться.
Кардиолог слегка ухмыляется, кивает моей маме и удаляется. Как только дверь захлопывается, я плавно встаю и, постукивая ладонью о ладонь, формулирую вопрос, который собираюсь адресовать маме. Она, к слову, то и дело всё это время держит себя в руках, как бы не всхлипнуть лишний раз.
– Ну, мама, – строго изрекаю я, – какой же спонтанный стресс мог пережить папа?
Она вдруг закрывает лицо руками. Спустя секунды две убирает и тягостно вздыхает, скосив взгляд в потолок. Теперь она машет ладонями у лица, как веерами. У неё затруднённое дыхание, я предлагаю ей присесть.
– Я не хотела тебя тревожить, сынок, – елозит она вокруг да около. – Понимала, что у тебя своих проблем полным-полно, но…
– Не томи, прошу, – рублю я нетерпеливо.
– Твой папа, он… В общем, выяснилось, что он снова взялся за старое. Начнём с того, что его уволили по причине реорганизации аграрного комплекса, где он работал – ты помнишь. Позже я всё чаще стала замечать, что он регулярно несколько раз на неделю куда-то уезжает на полдня.
– Уволили? Как давно?
– Месяц?.. Может, два. Я узнала это только сейчас. Все эти разы его долговременного отсутствия дома, оказалось, он ездил играть. У нас по месту есть какое-то подполье. И этим утром к нам пришли из банка с новостью об изъятии дома в залог до уплаты долгов. Мы с твоим папой начали ругаться и в какой-то момент он резко схватился за сердце. Другой рукой он успел зацепиться за скатерть и упал, повалив за собой стол. Зрелище жуткое – глаза навыкат, рот искорёжен и…
– Довольно!
Бранить и осуждать моих родителей нет смысла. Всё уже случилось и теперь моя обязанность – разгрести за ними дерьмо, как они разгребали за мной всё моё детство. Сансара. Бумеранг. Помимо ступора, я, естественно, испытываю непреодолимую злость. Я рефлекторно трогаю ноздри, ожидая очередное кровоизлияние. Удостоверившись в том, что всё хорошо, я глубоко вдыхаю и выдыхаю, вспоминая духовные практики Юли. Это, к моему удивлению, очень даже мне помогает. Теперь моё сознание прокручивает все страховые критерии, под которые попадают мои родители. Безработица, как последствие реорганизации юридического лица. Медицинское страхование, которое отец заключил по многочисленным просьбам моей матери. Мой мозг наотрез отказывает просчитывать дальнейшие варианты.
– Наш долг составляет свыше девяти тысяч долларов, – подкидывает мама масло в огонь, и я еле сохраняю самообладание. – На выселение либо уплату дали три дня включительно.
– Так и не торчи здесь, – отпускаю я, покусывая ногти. – Поезжай, вещи собери. Только самые нужные. Я что-нибудь придумаю.
С этими словами я целую маму в лоб, окидываю папу рассерженным взглядом и весь в собственных мыслях покидаю областную больницу. Небо чистое, безоблачное. У меня появляется соблазн опять накидаться. В усердных стараниях преодоления этого искушения я и возвращаюсь домой. И, честно сказать, лучше бы не возвращался…

***

В нашем комплексе прямо у моего подъезда столпились соседи почти изо всех апартаментов жилплощади. Тут и машина скорой помощи, и полицейская патрульная. Меня охватывает некий трепет – все предыдущие мысли канули в подкорки подсознания и наступила пустота. Будто в каком-то изменённом состоянии разумения, как бы это назвала Юля, я прохожу сквозь столпотворение. Чем дальше иду, тем громче становится гам толпы. Я ору, что живу здесь, дабы меня поскорее пропустили. Протискиваюсь сквозь знакомые и незнакомые лица и в финале оказываюсь перед телом. Андрея лежит в позе «падшего ангела». Его голова размозжена об землю, а участок асфальтированной укладки вокруг неё окрашен в алый цвет. Я тут же автоматически поворачиваюсь, пытаюсь пройти обратно, но кто-то из толпы случайным образом толкает меня в рядом стоящего младшего сержанта полиции.
– Аккуратнее, боже, – педантичным тоном отпускает он, глядя на меня, как будто свысока. Видимо, он метит на должность в участке вместо покойного Бельнёва.
– Что произошло? – задаю я с лёгкими заиканиями, поглядывая ему за спину, на труп. – Андрей мёртв, где Светлана?
– Откуда мне знать? Мы приехали буквально пару минут назад. Нужно оградить территорию, провести осмотр тела, – и «бравый» милиционер отвлекается на медиков, которые собрались помещать тело на носилки. Он кричит им, что они неправильно поняли, и разрешение на вывоз мёртвого он пока не даёт.
Я задираю голову кверху, высматривая балкон шестого этажа скептическим взглядом. Перевожу его обратно на бедного Андрея и меняю на мрачный. Я вспоминаю, как утром он звал меня на пару слов, но я спешил в больницу к отцу. Во мне включается угрызение, что разъедает душу и сердце, как радиоактивная кислота. Кабы я не спешил и подошёл поговорить с ним, быть может, всё вышло бы иначе…
Пока сотрудники медицинских и правоохранительных органов отвлечены выяснением отношений, я вихрем мечусь к парадной. Перепрыгиваю Андрея со словами: «Господи, прости». До меня вдруг дошло: учитывая, что все его предыдущие попытки суицида не увенчались успехом из-за вмешательства сторонних лиц, он мог запросто устроить некую «диверсию» дома с целью отвлечения жены, дабы та ему на сей раз не помешала. Ещё, если вспомнить её слова о том, что каждую субботу к ним на ужин приезжают их дети, тогда, выходит, они тоже в квартире. Я просто не могу поверить, что такой работящий человек, как Андрей, способен на столь эгоистичную и показательную феерию. Всё это я обмозговываю, в настоящий момент пролетая над его трупом, и всё рьяно пытаюсь найти этому мотив. Вся суть в том, что точного мотива может и не быть.
Достаю связку с ключом и биометрической картой от турникета, сую первый в замок и вскоре оказываюсь в подъезде. Вроде, представители полиции и санитарии никак не отреагировали. В спешке жму несколько раз на кнопку вызова лифта, но в итоге решаю его не дожидаться и принимаюсь в очередной раз перебирать ступени ступнями. На шестом этаже усердно звеню и стучу около минуты; в ответ получаю ноль реакции. Тогда я дёргаю ручку, но дверь заперта. И лишь после этого я решаю воспользоваться кое-чем на самый крайний случай. Дома я держу дубликат ключа от их квартиры – его дал мне Андрей, когда они уезжали на недельный курорт позапрошлым летом. При этом, к слову, копия моего ключа у них тоже есть. Это на те случаи, когда я уезжал на выходные к родителям за город. С тех пор замки они не меняли, а ключ так и остался у меня.
Маренго спит у меня на кровати; в лотке оставил мне подарок. В одном из выдвижных ящиков коридорного комода я нахожу сувальдный ключ, после чего, не теряя больше ни минуты, пулей возвращаюсь на этаж ниже и отпираю замок.
В квартире у Светланы подозрительно тихо. Я зову её, но ответа не получаю. Тогда я снимаю обувь и прохожу в гостиную, где вижу их с Андреем старшего сына. Он облокотился о спинку дивана и спит, как не в чём ни бывало, посапывая себе под нос. Рядом с ним, свернувшись в клубочек, дрыхнет его младшая сестра. Выхожу на кухню и нахожу Светлану в таком же отрубе. Она вот-вот сползёт со стула, так что я её поправляю.
На столе, среди тарелок грязных от съеденной пищи, записка с парой строк: «Судите меня, как вам вздумается, но я не мог жить дальше. Я стал бы для вас обузой. И дело не только в том, что я разуверился в своей способности давать тебе, Света, и вам, дети, всё самое необходимое. В прошлом году я потерял сознание на работе. Врачи поставили диагноз – лейкемия. Я сохранил это в тайне. Всё это время я жил с отвращением. И лишь неделей ранее болезнь обострилась. Шансов у меня не осталось. Вы поймёте меня… когда-нибудь. Прощайте».
Теперь мне стало куда яснее, с чего у Андрея была такая депрессия. Не прекращая размышлять, с кухни я выхожу на балкон. Дверца приоткрыта. Я гляжу вниз, где полиция провела очертание трупа мелом. Медики как раз помещают его в чёрный мешок и укладывают на носилки. Да, он определённо спрыгнул отсюда. С этим понятно.
Я возвращаюсь к столу и внимательно рассматриваю тарелки. При этом стараюсь ни к чему не прикасаться на всякий случай. Через какое-то время наблюдений я замечаю еле видные микроскопические разводы от белого порошка. Я сразу же узнаю это сильнодействующее снотворное, коим и сам пользуюсь. Феназепам. Наверное, дозу Андрея подсыпал немаленькую, ибо в малых препарат действует медленно и не с такой мощью. Сделал он это наверняка, чтобы ему не мешались. Правда, зачем делать это в субботу, когда в квартире не только жена, а ещё и двое взрослых детей. Впрочем, большинство самоубийц плохо поддаются пониманию со стороны окружающих. Поэтому своей гибелью они стараются хотя бы посмертно обратить на себя внимание.
Полиция возьмёт показания от толпы соседей и вскоре поднимется сюда. Как бы я не винил себя, что не поговорил этим утром с Андреем, когда он нуждался в помощи, и как бы мне не было жаль его семью, факт остаётся фактом – это не моё дело. Пусть участковые разбираются, а я вернусь к себе, предварительно закрыв дверь на ключ, будто меня там и не было. Не хочу в этом участвовать.
Буквально спустя минут пятнадцать, убираясь за Маренго, я слышу гам, доносящийся с шестого этажа. На часах практически ровно четыре часа дня. Полиция дотошно стучит в дверь подо мной. Я всеми силами стараюсь не думать ни о чём, но навязчивые мысли об отце, Андрее и о многом другом не прекращают терзать мой мозг. В какой-то момент я не выдерживаю: закидываюсь излюбленным снотворным и вырубаюсь.

День 4

Это был сон без сновидений. Я никогда не перебарщивал с таблетками, но, готов поспорить, что при передозировке случаются страшные вещи – вплоть до смерти или сонного паралича, который, кстати, я испытывал лишь однажды и то, очень давно. Однако вот галлюцинация в больнице, возможно, была вызвана, как побочный эффект от них вкупе со стрессовым состоянием и моей сензитивностью по отношению к Диме.

***

Я пробудился в шесть. Сначала, взглянув на ходики, подумал, что вечера. Посчитал, что проспал всего два часа. Но, проверив телефон, оказалось – показалось. Я проспал до самого утра. Время суток снаружи стоит такое, что можно запросто спутать рассвет с закатом. Между тем, у меня два пропущенных от Паши – он звонил вчера вечером. В столь ранний час перезванивать ему не стану, дождусь хотя бы девяти часов. А пока заварю кофе, чтобы прийти в себя.
Через некоторое время выхожу выбросить мусор и заодно прикупить в ближайшем зоомагазине мешок опилок для лотка Маренго. У квартиры Светланы останавливаюсь на минуту и прислушиваюсь – за дверью гробовая тишина. Снаружи прямо перед парадной меня встречает белый контур тела Андрея, которого увезли медики, вероятно, на судмедэкспертизу. Тогда, возможно, его дети и супруга поехали регистрировать смерть и организовывать похороны. Но к утру они должны были уже вернуться.
На обратном пути из зоомагазина, захожу в супермаркет за продуктами. На улицах и внутри минимум людей. В такое время город только просыпается. Собственно, и магазины я застаю только в процессе утреннего открытия. В шкафчиках хранения оставляю мешок с наполнителем, чтобы не тащиться с ним по отделам маркета, и двигаю мимо касс. На одной из них замечаю прозрачный контейнер для сбора средств с прикреплённой на нём фотографией Алисы Чапаевой. Видно, Юля постаралась. Девочка на портрете, к слову, уже заметно начала лысеть от первых радиотерапий. Скупившись и рассчитываясь на кассе, я плачу за продукты крупной купюрой и прошу сонливую кассиршу всю мою сдачу закинуть в тот контейнер. Раз Юля ответственна за организацию сбора средств, результаты будут проглядываться довольно быстро. Мы сможем привлечь к делу благотворительные фонды и состоятельных филантропов. В планах также создание интернет-сайта для пожертвований. Наш техник, по совместительству специалист по программному обеспечению, возьмётся за это.
Жутко представить, как я сейчас выгляжу. Перед выходом я умывался в ванной и умышленно старался не рассматривать своё отражение в зеркале, дабы лишний раз не расстраивать себя. Я выжат во всех смыслах, отчего направляю все оставшиеся моральные силы на то, чтобы не думать о тревожном. Возвращаюсь домой и выбираю в качестве психологического метода замещения готовку. Пока бродил с пакетами по расцветающим в утренней заре улочкам, успело пройти немало времени и мне удалось проголодаться. Высыпаю гречку в кастрюлю, заливаю водой и оставляю вариться на среднем огне, а тем временем разбираюсь с лотком Маренго. Каша начинает закипать, и я ослабляю огонь. Между делом перезваниваю Павлику.
– Ты что там вчера, – предъявляет он мне в трубку, – без меня запой продолжил?
– Если бы, – разбито бурчу я в ответ. – Вчера не до того было. Навалилось кое-что. Не бери в голову. Я вырубился рано.
– Я же вчера вечером не только, чтобы как самочувствие узнать, звонил. Ездил проконтролировать процесс перевозки вещей Савелия на новое место жительства. Мы наняли ребят из компании мужа твоей бывшей. Они всё как надо сделали.
– Вы обратились за логистическими услугами? Зачем, если транспортирование короткое и по городу?
– Ну а кто ещё согласится шмотки перевезти? У Демиса была колымага – ты помнишь, но он её на металлолом сдал недавно, а Варвара напрягать как-то не комильфо. Тем более, слышишь Эд, действительно нужных вещей у старика оказалось немного. Одного фургона хватило – дали рабочим по паре сотен и дело в шляпе.
– Ладно, хорошо. И как уживается друг с другом наша дражайшая чета?
– Савелий спит, представь себе, в запустелой комнате у её покойного сына. Сама-то она туда ни ногой, оттого и сунула его в неё. Не думаю, что они вот так вот сразу в первые дни начнут помогать друг другу. Оба калеки, грубо говоря. Хотя, так и жить веселее. Не суть, до нас ведь никто не сводил стариков, так что будем смотреть.
С Пашей я прощаюсь до завтра, выключаю кашу и накладываю себе порцию. Тру сверху сыра и медитативно наблюдаю, как тот плавится по бурым крупицам. Из холодильника достаю завалившуюся куриную ногу и закапываю под гречку, чтобы прогрелась. Дую порядка нескольких минут и уже хочу отправить столовую ложку пары грамм каши в свой пищевод, как слышу позади мяуканья. Рядом уселся Маренго и уставился на меня с вопросом. Я обращаюсь к нему и говорю, что он получит костлявый хрящик от курицы. Беру ложку во второй раз и чувствую, как вибрирует стол. Мне опять кто-то звонит. Юля – она звонит мне редко, тем более по воскресеньям.
– Эдик, привет, – звучит этот размеренный голос без всяких подтекстов. – Не разбудила?
– Лучше бы разбудила, честно говоря, – бросаю я взгляд на еду. – В девять я бы предпочёл отсыпаться, нежели ковыряться ложкой в гречневой каше.
– Гречка по утрам, – констатирует она с коротким смешком. – Ты будто придерживаешься диеты Будды.
– Что-то я сомневаюсь, – говорю я с иронией, – что твои эти Будды, Индры и Сурьи заедали побочки снотворного кашей с протухшей курицей.
– Кстати, о заедании. Мы с Олей едем в онкологический диспансер к Алисе. Ну так я и подумала, чем можно порадовать онкобольного ребёнка? Фрукты, ягоды – банальщина, но проверенная. Дима когда-то говорил, что она любит гранат и чернику. Я подумала, может, ты бы хотел съездить с нами?.. Помог бы нам с тяжестями как раз…
Хоть сегодня и воскресенье, но компанию из двух симпатичных коллег, пускай даже и в рабочих условиях на фоне мрачной атмосферы онкологического диспансера, однако всё же я бы ни за что не променял на дешёвую кашу и пушистого амиго. Мой завтрак был съеден за считанные пять минут, Маренго получил свой хрящик, и уже через полчаса я целиком собранный выходил из дома. Второй раз за это маломальское утро.

***

До диспансера в Суворовском районе я добираюсь сравнительно быстро и на пандусе пересекаюсь с Юлией и Ольгой. В обеих руках у меня пакеты со всякой всячиной, которую Алиса любит. Всё то, что не могла или не хотела дать ей её мать. Елена, к слову, находится на добровольно-принудительном лечении в эдаком вытрезвителе – универсальный наркологический реабилитационный центр. Нужно было лишь в очередной надавить прямо на очаг её главной моральной язвы – припугнуть, сыграв на праве изъять родительские права. Так и живём. Так и работаем.
– Как проходят мероприятия по сбору средств? – спрашиваю я, пока мы движемся по коридору в сопровождении онколога и медсестры.
– Неплохо, – отвечает мне Юля, мимолётно обернувшись. – Лучше, чем ожидалось. Завтра запустим сайт-сервис для пожертвований. Администрация некоторых супермаркетов согласилась разместить у них боксы для сбора. А вчера мы с Пашей чуть ли не единственные были в офисе. Нанимали логистическую компанию для перевозки вещей Савелия – твоя идея, как он мне сказал. Так вот рабочие поделились контактами своего руководства и, в общем, заместительница их директора, Елизавета Королёва, милостиво вызвалась выделить весьма себе внушительную сумму на лечение Чапаевой. Чудно, не правда ли?
– Действительно, – сухо бубню я. – Чудно.
Да, Елизавета Королёва – моя бывшая жена. Юля об этом не знает, насколько я помню. Может знает, но не особо на этом зацикливалась. Она такая, что запросто способна вычеркнуть некоторые факты из контекста, если они не касаются основной сути дела.
Оля идёт немного позади нас и общается с медсестрой и онкологом. Она параллельно является паллиативной медработницей, но не здесь, а в другом диспансере. Поэтому для неё важно знать то, что нам, как простым социальным специалистом, знать совсем необязательно.
– Видок у тебя не ахти, кстати, – произносит Юля, обернувшись на чуть подольше. – У Паши вчера такой же был. Что у вас, запой?
– Позавчера та ещё попойка была, – изъясняюсь я с ухмылкой. – То есть, выпили мы не так уж и много, но, не знаю, как его, а меня развезло конкретно так. Всё-таки после долгой завязки организм, мягко говоря, не в восторге был.
– Ты опять принимал снотворное? – уточняет Юля с долей эмпатии.
– Немного, – блефую я бессовестно. – И да, Юль, я помню. Почаще практиковать пранаяму, но я…
– Давай как-нибудь вместе попрактикуем, я научу, – вдруг выдаёт Юля.
– С удовольствием, – отрезаю я слегка растерянно.
Мы останавливаемся у нужной палаты и через щель в приоткрытой двери я вижу Алису. Ребёнок неотрывно смотрит в одну точку. Та фотография в магазине, как оказалась, неактуальна. Череп девочки теперь побрит строго наголо. Ольга убеждает медработников в том, что Алиса всех нас знает и три посетителя для неё вовсе не прослывут стрессом. Она заявляет, что является паллиативной сестрой, и присутствие здешнего персонала нам ни к чему, а затем мы входим в палату.
– Намасте, Алиса, – салютует Юлия, плавно и неторопливо входя.
Дитя лениво поворачивает голову на нас – заторможено, словно робот. У неё омрачённый взгляд. Брови полукругом огибают тёмные, будто угли, глаза. Мне кажется, она успела изрядно похудеть за эти несколько дней, что я не видел её. Я молча кладу пакеты на столик рядом с кроватью и беру себе стул.
– Мы купили тебе всё, что ты любишь, – говорит Оля отзывчивым тоном и начинает доставать из пакетов продукты, демонстрируя девочке купленное. – Знаем, что тебе нравится гранат и черника. Тут ещё пару батончиков «Натс» и плитка белого пористого шоколада.
– О том, что мне нравится, – внезапно отмахивает Алиса, – я рассказывала дяде Диме. Когда-то давно. Он приехал с вами?
Мы с коллегами переглядываемся. Своим выражением на лице я пытаюсь сказать, что не хотел приплетать сюда лишнее и лишних, а посему беру инициативу на себя.
– Дяде Диме нездоровится, – объясняю я, вставая и разворачивая стул. – Уже очень давно.
Я меняю позу и сажусь лицом к спинке. Алиса перевела на меня свой взгляд и теперь его не сводит. Я смотрю ей в глаза, стараясь его выдержать.
– Правда? – интересуется она простодушно. – У него тоже рак? Я его заразила?
– Никто никого не заражал, – открыто уверяю я. – У него заболевание немного иного типа.
– Алиса, – встревает вдруг Юля, – давай лучше поговорим о твоей маме.
Оля толкает Юлю локтем в бедро, намекая на то, что это не самая лучшая тема для разговора с дочерью по-чёрному пьющей женщины. Однако у Юли свои методы. Если мы вдруг посчитаем, что они не стыкуются с нашими всеобщими принципами, она вывернет их так, что в следующий раз мы будем держать в головах мысль о том, что Юля – блестящий и примерный социальный работник.
– Ты знаешь, где сейчас твоя мама? – продолжает она, проигнорировав возражения Оли.
– Знаю и мне этого достаточно, – произносит Алиса, мельтеша взглядом. – В смысле, мне достаточно просто знать, где она, а на остальное всё равно. Правда.
– Не держи на маму зла, – добавляет Оля между слов.
– А что на неё держать? – парирует Алиса огорчённо. – Давайте без всех этих ширм, вы же взрослые люди. Сами, небось, иногда упоминаете её между собой, как алкоголика, ни на что непригодного.
Я всё больше убеждаюсь, насколько умные сейчас дети пошли. Сначала Пашина племянница, теперь дочка Чапаевой. Дима, будучи специалистом, которого чаще всего присылали к ним на дневной осмотр, отмечал её смышлёность, но конкретно сейчас я убедился в этом собственноручно.
– В своих кругах мы называем вещи исключительно своими именами, – толкую я, выдержав небольшую размышляющую паузу. – Для тебя никакой разницы – факт. Главное, что мы рассматриваем тебя, как девочку с добрым сердцем. И мы сделаем всё возможное, слышишь, – я уверенно гляжу строго в её глаза, – всё, что в наших силах. Не сомневайся.
– Вы понятие не имеете, каково мне, – жалобно блеет Алиса.
– Ну конечно имеем, – нашептывает Юля, сев на край кровати и взяв Алису за руку. – Ты обижена и раздражена. Давай я покажу тебе, как вернуть самообладание с помощью банального дыхания.
Когда Юля переходит к использованию своих духовных практик на людях, ей лучше не мешать. Мы с Олей выходим в коридор, передавая, по сути, ей одной бразды ведения случая. Психиатрия путём духовенства. Наверное, Оля, как специалист по психологической работе в частности с неизлечимо больными, имеет куда больший запас компетенций да эмпирей. Однако мы решились дождаться скорого прихода Михаила, так что допустили Юлю к Алисе на времяпровождение тет-а-тет.
Пока стою с Олей в коридоре, держу в голове мысль об Андрее. Оля может спросить о нём – этого я опасаюсь. Я не смогу солгать, но смогу умолчать. Дело в том, что, узнай она о суициде своего, хоть и косвенного, но всё же доверителя, может случиться что-то неприятное. Ей, как психологу, будет не лестно знать и осознавать, что ей не удалось спасти чью-то жизнь. Тот факт, что её вина в этом случае будет напрочь отсутствовать – другой вопрос. Пожалуй, мне просто некомфортно признаваться ей, что буквально у меня под носом обострялась психологическая проблема и я оповестил о ней слишком поздно. Поэтому, дабы опередить её возможные расспросы, я задаю свою тему беседы.
– Как там Булатовы? Ты говорила с тем Колей, который якобы принимает?
– Ага, мальчик вообще борзый и разбалованный, – рассказывает мне Оля. – Видно, что желанный ребёнок. В общем, он взаправду считает, что жизнь у него скверная донельзя. Обмолвился словом, мол родители его никогда не поймут и не дадут того, в чём он так нуждается.
– Ох, ну да, ну да, – саркастично отчеканиваю я. – Действительно, – я взмыленно прикрываю лицо ладонью и принимаюсь неспешно перечислять: – Маша Мокрижская, которая страдает от вымещения матерью на неё накопленной с детства ирритации. Алиса Чапаева, – я киваю на дверь в палату, – у которой раковую опухоль вдруг обнаружили, не говоря уже о том, что у неё мать всю её жизнь пила по-чёрному. Боже, та даже те подростки, прожигающие жизнь, шныряя по подъездам, которых мы с Пашей видели на лестнице у квартиры Савелия...
– Да, да, – бесспорно соглашается Оля. – Мальчик плохой жизни определённо не видал, родители всегда ему всё на голубой каёмочке поставляли – это понятно. Но перестань ты уже субъективизм свой напоказ выставлять. Наше дело – помочь, да и только.
– Надо мне как-нибудь поговорить с этим Коленькой. Кто знает, может мне удастся найти к нему подход.
– Подход? – она выдаёт глумливый смешок. – Звучит страшно, учитывая всё твоё негодование на его счёт.
– В отдельных случаях радикализм выручает. Кстати, так ты выяснила, он всё же принимал или нет?
– На теле явных признаков не заметила. По общению тоже – на мои вопросы отвечал быстро и незамедлительно. Он признался, что у него есть друзья из старших классов, но не похоже, что они помышляют чем-то подобным. Да и вообще, он сам в целом, по моим наблюдениям, о таком даже не задумывался.
– А что те друзья-старшаки? Может, с ними стоит поговорить?
– Да я думаю не стоит настолько прям углубляться. Друзей оставим на всякий случай, а парню нужно просто наглядно продемонстрировать, насколько его жизнь сладка и беззаботна.
– И я даже знаю, как, – рублю я, бросая взгляд на Алису через щель в двери, которая всеобъемлюще вдыхает воздух по наставлениям Юли.
С начала коридора к нам движется Михаил. Его силуэт издали напоминает мне сокрушённого идальго, что неохотно перебирает ногами навстречу предначертанному. Я его понимаю – два оставшихся родных ему человека стоят на краю пропасти. Двоюродная сестра в реабилитации для алкоголиков, а её дочь в диспансере для онкобольных. Он подходит к нам, еле заметно кивает Оле, слабо жмёт мне руку и заходит в палату. Через минуту к нам выходит Юля. Оля говорит, что останется с Алисой и Михаилом, а мы с Юлей выходим наружу.
Я пробыл под одной крышей со страждущим ребёнком всего от силы час, а чувствую такой надрыв, как будто после очередного посещения Димы в психлечебнице. Юля спускается с пандуса, поворачивается лицом к солнцу и накрепко смыкает глаза. Она необоснованно улыбается и потягивается в свете его лучей. Я осматриваю контур её фигуры сзади, облокотившись о перила. Этот каскад на её недлинные тёмно-холодные волосы забавно диссонирует с насыщенной гаммой сегодняшнего климата. На кисти левой руки у неё болтыхается винтажный браслет прямиком из Таиланда, а на шее кулон то ли с индийской, то ли с китайской мантрой. Юля плавает в двух схожих, как две капли воды, дхармических религиях: глаголет нам о Кету и Вишну, а потом переходит к Махаяне и Ваджраяне. Честно говоря, я понятие не имею, кто это или что это. Зато я чётко признаю тот факт, что Юля мне каким-то магическим образом импонирует.
– Ну что, – внезапно заявляет она с приподнятой к небу головой. – Я, по-моему, обещала тебе практику. Если у тебя на сегодня больше никаких планов нет, можем поехать ко мне – подышать.
Врать не буду – пожалуй, не существует таких условий, при которых я бы не истолковал её слова, как подкат. Наверное, это в очередной раз доказывает моё дилетантство в вопросах взаимодействия с дамским сословием. Конечно, я согласился. Согласился, надеясь, что дышать этим вечером мы будем так, будто во время многокилометрового бегового марафона.

***

В Юлиной квартире я впервые. Её религиозные пристрастия и упоение к единству с Творцом и Его творениями, как один огромный факт, вбивал мне в голову самые разные стереотипы, посему интерьер её обиталища не стыкуется с моими представлениями. Я ожидал подметить элегантную чёрную обивку дивана и несколько высеченных миниатюрных бамианских статуй, учуять запах благовоний, ладана и смирны, а вместо этого попал в непримечательные апартаменты с парой индуистских трудов на полках да настенными плакатами с изображениями янтр и текстами мантр.
Юлия усаживает меня на акриловый ковёр, просит подождать минуту и уходит в другую комнату. Я окидываю взглядом её гостиную. Плазма покруче моей, платяные шкафы, выдвижной диван с механизмом «дельфин» и велюровые бордовые обои – вот всё, что бросилось мне в глаза. Юля возвращается с ноутбуком и включает на нём какое-то песнопение, звучащее тихо.
– Прими асану, например, вот такую, – произносит она, садясь в позу лотоса.
Я делаю так, как она говорит.
– Спину ровно, таз назад, – диктует она, а я смотрю на неё, как монастырский послушник. – Так, хорошо. Теперь сложи губы в трубочку, будто ты хочешь завыть. Вдыхай ртом, выжидай секунд пять и выдыхай носом. Желательно закрыть глаза.
Выполняю всё в точности с её словами. Спустя несколько выдохов я начинаю ощущать гармонию – не только разумом, но и телом. Автоматом вспоминаются события из разных периодов моей жизни. Как и большинство рядовых личностей, свою «дхарму» я делю на школу, колледж, университет и то, что происходит сейчас. Помню, как в университете мы с Димой преисполнялись надеждами – в нас кипела молодёжная наивность, мы видели кучу перспектив. Я думал, что стопроцентно не буду работать по специальности, поэтому бездумно прожигал те годы, а он постоянно капал мне на мозги, говоря, что это глупо и неправильно. Потом я встретил бывшую – она училась в другом корпусе нашего университета – на факультете учёта и налогообложения. Впервые наши взгляды пересеклись на одном студенческом фестивале. Сейчас я думаю, что лучше бы они вообще никогда не пересекались. Вернее, лучше бы «мой взгляд пересёкся» с кем-нибудь иным. Я открываю глаза и гляжу на Юлю. Её глаза всё ещё закрыты.
Не знаю, что на меня находит. Наверное, благословение Курукуллы или ещё какое-нибудь господне напутствие. Мои уста, словно на повозке Индры, подлетают к чертогам Виманы – к устам Юлии. Небесный дворец не отвергает мою воздушную колесницу. В голове я прокручиваю все эти термины – они меня забавляют, но я понимаю, что как-то по-идиотски с ними заигрался. Я подмечаю, что Юля по-прежнему держит глаза закрытыми. Однако секунд через десять, которые, к слову, продлились для меня одним мимолётным мгновением, она отлипает от меня, открывает глаза и, как будто с какой-то жалостью, смотрит прямо мне в душу, слегка склонив голову набок.
– Ты отрабатываешь карму, – выдаёт она умиротворённым тембром, положив свою руку мне на грудь. – С прошлой жизни. Помогаешь тем, кому ты задолжал. Вот только я всё никак понять не могу, задолжал ты мне или я тебе, и чем.
– Не знаю, кому я и кто мне, – роняю я неторопливым тоном, взяв ту её руку, которая прикасается к моему бюсту. – Но одно я знаю точно – задолжал мой отец и немало. Вот кто действительно задолжал. А моя, как ты говоришь карма, чиста. Так скажи мне, ты и я – это возможно?
– Как чиста? – бросает она, игнорируя мой вопрос. – Дима. Как же он? Каждую неделю ты посещаешь его в психлечебнице? Чувствуешь вину за что-то, правда?
– Он мой друг, – утомлённо парирую я. – А ты не ответила…
– Сейчас, в сей момент, сегодня ты и я – это определённо невозможно.
– Почему?
– Ну, знаешь, – заявляет она, криво улыбаясь, – даже у последовательниц буддистских концепций бывают… как тебе помягче сказать, – она на миг призадумывается, при этом не сводя улыбки с лица. – В общем, «алые дни».
И я тут же улавливаю метафору, особо не смущаясь.

День 5

Понедельник я не считаю будним днём, как таковым, ссылаясь на то, что в первый день недели продуктивностью в терцентре, как правило, среди нас и не пахнет. Я прихожу в офис к девяти и на лестнице встречаю Демиса. Эти неотёсанные черты лица вызывают во мне что-то по типу дисфории. Хотя, если выбрить этому гуманоиду щетину, он мог бы подать заявку в модельное агентство или отождествить собой всю человечность. Правда, это будет подделка, только снаружи кажущаяся подлинной. Уверен, что касается бритья, он сказал бы про меня то же самое. Впрочем, он уже отзывался пару раз о моих кудрях. Что-то там было такое стигматизированное: мол, плойкой пользуешься – не мужик. Так-то я ей вообще не пользуюсь, мои волосы априори вьются, но ему лишь бы вкинуть что-нибудь «остроумное».

***

– Доброе утро, красавица, – бросает он, завидев меня, а затем добавляет сходу: – Ой, пардон, обознался. Попутал тебя с Янкой.
Янка как раз буквально через секунду после сказанной Демисом последней фразы пробегает по лестнице вверх, мимо нас, без излишеств ухмыляясь.
– Не знал, что шимпанзе испытывают влечение к дамам, – отчеканиваю я после недолгой паузы на размышления, быстро перебирая ступени ногами, и под тяжестью его язвительного взгляда оказываюсь на втором этаже.
Вижу, как Яна заворачивает в кабинет Варвара. Паша ловит меня, выходя из отделения льготного обеспечения, куда он видимо заходил за нужными в отделе гарантий квитанциями.
– Hola, – приветствует меня он каким-то, дескать, озадаченным сухим тоном. – Есть дело.
– Ты заметил, – не к месту подмечаю я, – Яна что-то с походами к Геннадьевичу зачастила.
– Мутят что-то, – произносит он, поглядывая то на меня, то в сторону кабинетов. – Почти наверняка. Не думаю, что нас это касается. А вот что точно касается, так это твои соседи.
– Что? – недоумённо роняю я. – Мои соседи?
– Я видел в новостях по ящику. Мужик выпал из окна. Пресса насела на его жену, а та с горечью в голосе проронила, что всему виной выступила Малиновская социальная служба. Готов поспорить, Климова знатно так заинтересовалась этим высказыванием. Я вспомнил, что Оля звонила консультировать случай нескольких попыток суицида по твоей просьбе, вот и предположил, что…
– Видно, я плохо знаю Светлану. Неужто теперь она обвинит нас в его самоубийстве? Она ведь сама твёрдо отказала Оле в её рекомендациях. Сначала считает её недалёкой, а теперь будет стоять на том, что мы не протянули ей руку помощи в тот момент, когда она с мужем этого нуждалась.
– Почему ты даже не упоминал об этом?
– Да не доводилось как-то. Когда я мог?
– Например, когда я звонил тебе на выходных. Или вчера, когда ты с Юлей и Олей навещал Чапаеву Алису – мог им сказать. Просто вышло как-то неразумно с твоей стороны.
Оля выходит из зала терапии пожилых и зовёт меня к себе в кабинет. Я говорю ей, что подойду через минуту.
– Ты уже рассказал ей? – обращаюсь я к Паше.
– Да, – коротко рубит он.
Со стороны лестницы подымается Демис. Я мельком замечаю, что он готовится снова «блеснуть».
– Мм, – мычит он, проходя. – Всё же не зря я Эдика-педика с Янкой спутал. Вы с Павликом то оба заднеприводные, небось, да, голубочки?
– Не перегибай, Демис, – предъявляет ему Павлик. – Пока ты свои жалкие речи отпускаешь, мы на деле сосредоточены.
Он оставляет Пашины слова без внимания и скрывается за дверью в отдел выдачи пособий. Мы не зацикливаемся на этом, и Паша двигает работать к себе, а я захожу к Ольге. Она сохраняет абсолютный флегматизм, посматривая в экран монитора да изредка на меня. Я брожу вокруг да около по помещению, иным разом присматриваясь к учётным записям на полках здешнего офисного шкафа.
– Слушай, я, конечно, понимаю, что ты не хотел меня расстраивать, да и вообще раздувать всю эту ситуацию, – выкладывает она наконец в профессиональной интонации, – но случай может принять более обширные обороты, когда о наших оплошностях заговорят в СМИ.
– Прости, что втянул тебя, – оправдываюсь я, сам того не понимая. – Втянул нас. Светлана всегда была человеком пассивным и сдержанным. Наверное, до определённого случая. Полагаю, всё, что касается её семьи – подлежит яростной клевете.
– Я тебя не виню в отличии от неё. Хотя, с другой стороны, какой смысл заморачиваться насчёт того, чего ещё не исполнилось?..
– Истинно так, Оль. Правда, речь идёт о жизни человека. Андрей нуждался в экстренной помощи. Он был смертельно болен – я узнал это случайно. И я, как социальный работник, должен был заранее предпринять всё, что входит в спектр моей компетенции.
– Будешь корить себя, твоё и без того шаткое состояние только ухудшится, – дружелюбно поучает меня она. – Давай сменим тему, если ты не против. Вчера я разговорилась с Алисой. Короче говоря, выяснила, что она всегда мечтала о коте. Мать, естественно, топила против этого.
– Зато топила за кое-что другое, – добавляю я осуждающим тоном. – Начинается на «алко», заканчивается на «голь».
– Угу, видела я тебя вчера. Выглядел, как типичный алконавт с похмелья. Так что не суди, Эд, да и не судим будешь.
– Ну я же всего разок – тем более после долгой завязки.
– А, это всё меняет, конечно, – сарказмом произносит она. – Не суть, в общем. Я поделилась желаниями бедного больного дитя, а ты уж делай с этой информацией, что хочешь.
Нас прерывают. Дверь позади меня распахивается. Юля привела Колю Булатова, того разбалованного паренька, чьи родители – молодые влюблённые орлики. Юля бросает на меня прельщённый взгляд. Ту неловкость, которая произошла между нами вчера по моей вине, мы невольно замяли. Что до этого припухшего малого, так его физиономия как всегда чем-то недовольна. К слову, я удивлён, что его родители доверили нам его без их присутствия.
Юля покидает кабинет. Оле я неприметно киваю и остаюсь стоять у стеллажей, наблюдая за процессом устной психокоррекции, направленной в сторону Коли. Она помнит, как вчера в разговоре с ней я выразил намерение разобраться в проблеме Булатовых более детально. Паренёк заносчиво одаряет меня своим никлым взглядом – ни со мной, ни с Ольгой он не здоровается.
– Ну что, – начинает она, когда Коля неохотно садится напротив неё, – продолжим с того, на чём закончили?
– Ага, – мычит он в ответ так, будто делает нам одолжение.
– Ты говорил, что считаешь свою жизнь паршивой. В прошлый раз мы не успели подробно это обсудить. Хочешь объяснить мне, в чём же заключается эта «паршивость»?
– Родаки не воспринимают меня всерьёз. Заставляют делать то, что мне не по кайфу.
– Например? Что?
– Не моя вина, что мой батек вырос ботаном. Он хотел пойти на футбол, но дед отдавал его на курсы в бизнес-школу. Это всё в конечном итоге принесло ему немалую прибыль, но меня он суёт на футбол – наверное, хочет реализовать свои детские мечты.
– И проблема в том, что футболом ты не горишь? – предполагает Оля. – Я правильно понимаю.
– Да, и это лишь один из сотен примеров. Они просто никудышные родители.
– А ты не пробовал разговаривать с ними на эту тему? – вдруг включаюсь я. – Конструктивно пояснить своему отцу, что тебе вообще никоим боком этот спорт не сдался?
– Ну конечно пробовал, – чеканит он, поворачиваясь ко мне всем корпусом. – Он уверяет меня в том, что мне понравится.
– Твои родители думают, что ты принимаешь запрещённое, – в лоб знаменую я и мельком вижу досадливое выражение лица Оли.
– Никогда не принимал, – произносит он без колебаний. – Я сбегаю с уроков и тусуюсь со старшаками. Их тоже в семье не понимают – с ними я, как в своей тарелке.
– Ты приехали с родителями? – внезапно спрашиваю я.
– Да, они снаружи, в машине ждут, – подтверждает он. – А что?
Родители его не понимают, бубню я себе под нос. Жизнь паршивая. Я кладу руку на сердце и обходительным взглядом выражаю почтение перед Олей, а сам забираю малого и выхожу с ним на улицу. Мы подходим к припаркованной матовой «Мазде». Папаша Булатов, Николай старший, приспускает оконце и вместе с супругой на пассажирском с изумлением глядит на меня.
– Есть одно дело, – отчеканиваю я уверенно. – Нужно прокатиться к онкологическому диспансеру. Там будет кое-что, а точнее кое-кто, и этот «кто-что» придётся весьма полезным вашему сыну – приблизит его на шаг к взаимопониманию с вами. Это бесплатно. Если что, на бензин денег я вам накину.

***

Всю дорогу все молчали. Вопросов не задавали. Булатовы слишком доверяют нам, социальным специалистом, и убеждённо полагают, что мы решим их проблему. Поэтому лишний раз у меня ничего они не уточняют. Даже тогда, когда я беру их сына чуть ли не за руку и веду внутрь диспансера. Они лишь пожимают плечами, недоумённо глядя друг на друга.
– Зачем мы здесь? – наконец интересуется юный пижон.
Я пока отмалчиваюсь. Медсестра протестует против нашего посещения, подкрепляя свой запрет аргументом про то, что Алиса Чапаева буквально час назад пережила лучевую терапию, а утром и вовсе на ней применялась химиотерапия. У меня свои планы – я хочу наглядно кое-что продемонстрировать Коле. Примером, то бишь некоей аллегорией, выступит именно ребёнок Елены.
– Будьте всецело уверены, – внушаю я сестре, – мы недолго. Вы же меня помните. Вчера я приходил сюда вместе с Ольгой. Я – её коллега, а она так-то, помимо всего прочего, является паллиативной сестрой. Выходит, она и ваша коллега.
Нерадиво, но нам всё-таки дают добро. Мы входим, и Алиса встречает меня и незнакомца абсолютным равнодушием. Они с Колей плюс-минус одного и того же возраста. Разве что, он в восьмом классе, а она в седьмом – разница невелика, и я не собираюсь вдаваться в возрастные подробности.
– Прости, Алиса, что беспокою тебя, – выражаясь я нерасторопно. – И сразу принесу свои извинения ещё до кучи к тому, что могу выставить тебя перед этим пареньком, как какой-то экспонат. Но ему правда необходимо осознать, насколько его жизнь отличается от твоей. Ему правда необходимо на твоём примере научиться ценить то, что он имеет.
– Мою маму вы тоже на чужих примерах жить учили? – задаётся Алиса каверзно.
– Взрослых людей может и возможно обучить на примере других, – рассуждаю я, – но не твою маму. Её способны изменить лишь её собственные ошибки и то, многочисленные. Готов поспорить, сейчас она кусает локти у себя в реабилитационном центре. Она жалеет, Алиса. Страшно жалеет. И речь сейчас по большей части именно о матери. У этого парня, – я киваю в сторону озадаченного Коли, стоящего чуть дальше рубежа проёма двери, – прекрасная, любящая мать.
– С чего вы взяли? – мямлит Коля смущённо.
– Всё познаётся в сравнении, – обращаюсь я к нему. – У этой девочки мать – алкоголичка. Отец – пропавший без вести депортированный иностранец, отсюда и экзотическое в наших краях отчество. Все деньги пропивались матерью, и она росла в нищете. А сейчас и вовсе выясняется, что у неё рак головного мозга.
Коля молчит в оцепенении. Такое чувство, будто он хочет что-то сказать в опровержение, но то ли боится, то ли просто не может сформулировать. Я так и знал, что ему легко будет донести мысль о положительном контрасте его жизни на фоне жизней многих других. И хоть фактор «положительности» довольно субъективен, никто не оспорит его релевантность в среде, в которой каждая жизнь оценивается, как нечто уникальное и безусловно значимое.
– Это один из ваших новых клиентов, – изрекает Алиса, бегая взглядом. – Я поняла. Проблемная семья, все дела. Но зачем приводить его ко мне? Я что, животное в зоопарке?..
– За это я уже извинился, Алиса, – излагаю я вдумчиво. – И у него не проблемная семья. В этом вся изюминка. Он просто считает, что она проблемная. Придумал себе что-то, что терзает его целиком. Что заставляет его родителей да иным разом его самого искать помощи у других. Суть в том, что ему не нужна помощь в классическом её понимании.
– Ну правильно, – выдаёт он одобряюще. – Мне не нужна – родители думают, что нужна. На самом деле, помощь нужна им.
– Они обратились в социальную службу, – говорю я взыскательно. – А долг службы им помочь.
Я притащил Колю к Алисе, поскольку посчитал метод «равный-равному» самым эффективным в данной ситуации. Она расскажет ему свою историю как минимум потому, что её никогда не слушали ровесники так, как послушает он. А он послушает определённо – может он и делает вид, что всё это ему незачем, но я всё же вижу в его глазах лёгкое чувство фрустрации по причине гиперболизации своего положения на фоне настоящих жизненных препятствий – таких, как у Алисы. И поэтому я выхожу, оставляя их наедине.
В коридоре глухо доносятся прерывистые голоса. Я слышу, как Коля произносит несколько слов, а Алиса отвечает несколькими предложениями. Между тем у меня два пропущенных от Ольги. Я перезваниваю ей.

***

– Ты совсем идиот? – с ходу вопрошает она, как будто ожидая от меня логически–обоснованного ответа.
– Спокойно, – отпускаю я невозмутимо. – Сейчас наш Коленька проводит с Алисой дискурс на равных.
– Ты и вправду идиот. Зачем подключать сюда другого клиента? У тебя будто мания какая-то – связывать одного с другим. Сначала Савелия к Вере заселил, причём по сути будто в приказном порядке, теперь это…
– Ну так, а что такого? На примере проблемы одного человека я поучаю другого в решении его проблемы. Или просто соединяю двух людей с похожими проблемами. Варвар ведь одобряет мой подход.
– Да, одобряет. Но только потому, что он на удивление работает. Короче, делай, что хочешь. Отдуваться за это тебе потом, если вдруг что. Не мне, – она вздыхает в трубку и выдерживает недолгую паузу. – Переключимся. Есть новости о кошатнице.
– Так. Момент истины. И что же в итоге сказала дражайшая Куклачёва?
– О чём я и говорила. Иногда у тебя чудаковатые методы, но они работают. Она дала согласие – мы взяли её на учёт, а котов прямо сейчас вылавливают, чтобы вывезти в приют. Если признаться честно, мы удивлены. Демис буквально пару минут назад позвонил в офис и сказал, что Эдичка оказывается не промах. Подумать только, за год она отказала нескольким организациям. И тут появляешься ты.
– Что? Демис ездил к ней? Он ведь в отделе пособий с утра ошивался. Как так быстро?
– Не знаю, спросишь у него. Пока он у Серафимы. Служба по отлову тоже уже там. Говорит, что Котлерманова с тяжёлым сердцем выпроводила всех мохнатых наружу и заперлась у себя в квартире – лишь бы не видеть, как вылавливают её любезных шерстяных друзей и подруг.
Моему самолюбию действительно льстит отличаться в своей профессиональной сфере. Мне удалось достичь того, чего за год не могли добиться сразу несколько районных, либо частных управлений – уговорить кошатницу пойти навстречу. К слову, я помню о том, что Алиса всегда хотела себе кота. Сначала подумываю сказать Ольге, чтобы набрала Демиса и попросила его передать сотрудника службы по отлову по пути в один из приютов остановиться у диспансера, дабы я мог забрать для ребёнка одного пушистого. Однако я не уверен точно, что главврач пойдёт на уступки и разрешит провести эдакую психотерапию животными. Эту затею пока откладываю.

***

Коля выходит из палаты Чапаевой и, будто зачарованный, направляется в сторону выхода из здания. Алисе я говорю, что ещё как-нибудь приеду её навестить вместе с коллегами, а сам двигаюсь вслед за Колей. Под озадаченные взгляды своих родителей он садится на заднее сидение их «Мазды». Я решаю не томить его всяческими вопросами и лишними словами.
– Он увидел, что ему следовало, – оглашаю я Булатовым, прихотливо поглядывая на опустошённое выражение лица Коли через стекло. – Советую вам не донимать его пока. Но, похоже, результаты есть уже, – я достаю из кошелька полтинник и сую папаше в передний карман его рубашки. – Это на бензин – я обещал.
– Вас подбросить обратно? – нерешительно пролепетал он.
– Нет, спасибо, – отклоняю я. – У меня ещё есть дела неподалёку. Езжайте.
И я провожаю удаляющийся вдали задний бампер их машины своим взглядом, полным уверенности в том, что мне удалось перестроить мышление их мальца. Я отказался подъехать с ними обратно к конторе, поскольку предпочёл оставить их наедине. Однако у меня действительно найдутся дела тут недалеко – я не соврал.
В пятницу Паша навещал Симона. Его я плохо помню, но сегодня заехать к нему кому-нибудь да пришлось бы. У мужика до абсурда жуткая судьба – эдакий «кафкианский» удел. Мрачный и парадоксальный. Сейчас у него отсутствуют обе ноги – аккурат по колени. Травма на производстве. Сам он отродясь холостой, так что без нас ему, увы, не обойтись.
Я звоню в офис и сообщаю, что нанесу визит к Симону. Не успеваю убрать телефон в карман, как мне звонит мама. Дом изъят. В сию минуту багажник их с папой общий «Пежо» с кроссовер-кузовом битком набит её вещами, а сама она продолжает отчитывает и без того опустошённый рассудок папы за то, что он снова взялся за старое. Радует хоть, что он в сознании. Недолго думая, я дохожу до мысли.
– Поезжай к нам в терцентр, – диктую я в приказном тоне. – Мой коллега вынесет тебе ключи от квартиры и скажет адрес.
Я держу в голове утешающее соображение о том, что ничего не случится, если мама какое-то время поживёт в пустой квартире Савелия. Старик тем более сам так хотел вписать её в завещание кому-нибудь из нашего персонала. На меня переписывать её не стоит – в этом нет смысла, ибо она будет находиться там на временном проживании. А саму квартиру, если старина и рвётся так к тому, чтобы её сбагрить перед смертью, то пусть лучше отдаст её Паше – уж он-то заслуживает её куда больше, нежели я. Маму я прошу не задавать лишних вопросов и звоню затем ему.
– Там, Паш, через час подъедет моя мама, – выкладываю я, двигаясь по кварталу. – У неё бордовый «Пежо». Отдай ей ключи от квартиры Савелия.
– Не понял, – бросает он в неясности. – Если она риелтор, то попридержи коней. Старик не давал разрешения продавать свою хату.
– Да какой риелтор, боже. Он же так рвался своё имущество передать по завещанию. Я думаю, ему будет ни жарко, ни холодно, если там поживёт моя мама.
– А Геннадиевич не будет против?
– Пока Савелий не даст письменного распоряжения насчёт квартиры, Варварин ничего предпринимать не будет – ему просто важно, чтобы имущество нашего клиента пребывало в целости.
Паша соглашается выполнить мою просьбу. Я между тем уже подхожу к Симону. Он проживает на третьем этаже. Я звоню в дверь и жду. Когда понимаю, что никакого ответа мне не последует, стучу и громко оповещаю, что я из социальной службы. Вдруг раздаётся грохот. Прислушиваюсь и слышу, как что-то шуршит. Протяжные звуки – будто по одному рывку с долгими паузами. Минутой позже я начинаю улавливать еле слышное тяжёлое дыхание. В дверь с той стороны наш Тюлень принимается скрести. Этот скрежет подымается выше и вскоре я слышу, как в замке поворачивается ключ. Я дёргаю ручку и обнаруживаю Симона, отдыхающего на полу в коридоре, словно на курорте. Позади него, в дальнем конце прихожей, валяется опрокинутая инвалидная коляска.
– Вот это чума, – на вздохе произношу я, осторожно обходя Симона. – С ума сойти. А крикнуть нельзя было?
– Да ладно, – совершенно невозмутимо отпускает он в лёгкой одышке. – Не впервой. Вечно падаю с этой штуковины, как через кромку между гостиной и коридором проезжаю.
– Я так понимаю, её нужно малость подкрутить, – говорю я, осматривая коляску. – Плюс поправить торчащий кусок ламината. И почему Паша этим не занялся?..
– Так он у меня долго не задержался, – бурчит он, кряхтя, пока я помогаю ему взобраться на сидушку. – В смысле, заявился ко мне, принял целый список товаров мне на неделю вперёд и ушёл по магазинам шастать. Понятно, почему вместо него прислали вас. Я бы тоже отказался два раза подряд закупаться для пентюха с обрубками вместо ног.
– Ну вот, – вставляю я, перекатывая Симона поближе к двери. – Вы начинаете раскисать. Когда вы в последний раз на улицу выезжали?
– Месяц назад, наверное, если не больше. Тогда ко мне от вас приходила девушка. По-моему, Яна. Хорошенькая такая. Выкатила меня на свежий воздух, покатала по скверу.
– Хорошенькая да подхалимка ещё та у начальника. В общем, вас я понял. Сейчас же двигаем с вами на воздух.

***

Качу Симона по аллее, глядя на его затылок. Если честно, мне уже не хочется называть его по кличке, которую я придумал среди коллег. Хоть Тюленем его называл даже Демис, в сей момент я вижу перед собой стойкого мужика, которому просто-напросто не повезло. Кажется, что Господь обделил его практически во всех сферах жизнедеятельности – от работоспособности до личных фронтов. И насчёт последнего отчётливо заметно по тому, как он расспрашивает о Яне, хотя та и приходила к нему на осмотр всего лишь один раз. Он весь обветшал – сивая щетина, сизые лохмы и замученный вид. Просто чтобы отвлечь его от мирского, я решаю рассказать ему о разном. Например, о том, что интересного я знаю про Яну.
– Вот представьте, Симон, как бывает, – повествую я непринуждённо. – Отца Яны её дед назвал Яковом в честь предка их семейства. Он каким-то образом узнал, что является потомком какого-то полтавского помещика, и даже фамилию хотел сменить на Царевский, но сосчитал её слишком пафосной и передумал в итоге.
– На самом деле, наша жизнь и строится на таких вот удивительных фактах, – вещает он мне в ответ. – К слову, то же мимолётное стечение обстоятельств способно изменить многое – по принципу эффекта бабочки. Вот вы сейчас повезёте меня по левой тропинке, а не по правой, и сценарий совсем иных ситуаций изменится до неузнаваемости.
– Какие экстравагантные мысли! Даже не верится, что вы на пилораме пахали, хоть и на своей собственной.
– А вы как думали? У меня высшее философское образование. Правда, проку от него никакого.
– Вот так неожиданность. Как бы то ни было, вы говорите, что проку от философского образования мало, а я думаю, что оно помогло вам с уразумением воспринять ту трагедию, которая произошла с вами на производстве.
– Любите вы, молодняк, конечно, использовать против старших их же оружие.
– Да ладно вам, старший. Сколько там вам? Полтинник максимум.
– Ага, полтинник с красивой пририсованной восьмёрочкой. Так что я бы дал вам советов пару от старого волка.
– Ну-ка, аж интересно стало.
– Я бы состриг ваши локоны и ходил бы бритоголовым. Собственно, так я и сделал в своё время. А сейчас, когда нет возможности самостоятельно стричься, пускай моя копна служит чем-то вроде связующей антенной с Всевышним.
– Нет, я не постригусь по своей инициативе – это факт. Моя бывшая любила эти патлы – считайте это психологическим фактором.
– И где эта бывшая? Небось, убежала к кому-нибудь богатому и ни от чего независящему?
– Да, вы попали в точку. И хватит об этом, если вы не против.
Симон оказался личностью неординарной – я бы и дальше вот так вот катал бы его, разглагольствовал с ним о всём и ни о чём, слушая истории из его трудной, но насыщенной жизни, если бы мне не поступил звонок от Веры Сергеевны с проблемой, требующей экстренного реагирования.
– Я уехала на привоз, как мне вдруг позвонили соседи снизу, – нервно лепечет она. – Они сказали, что я их топлю – с потолка вода капает.
– Как это топите? – вмиг озадачившись, рублю я. – Выходит, вы далеко от дома, да? Как давно они вам позвонили?
– Я позвонила вам, Эдуард, сразу же, как только позвонила Савелию – этот старый идиот не берёт трубку.
– Похоже, его деменция снова даёт о себе знать. Я разберусь, не переживайте.
С темпом её хромой ходьбы, пока Вера доберётся до дома, Савелий успеет затопить всю квартиру, так что я в срочном порядке обязуюсь добраться до туда как можно скорее. Отсюда я это смогу сделать быстрее, чем мои коллеги из офиса, посему я не звоню им. Перед Симоном я извиняюсь – говорю, что долг зовёт. Я докатываю его до подъезда так, словно в детстве играюсь с тележкой в супермаркете, представляя себе суперкар – благо мы не так уж и далёко отдалились дальше по скверу. Там мы как раз пересекаемся с его соседом, который открывает парадную. Я прошу его позаботиться о том, чтобы Симон попал в свою квартиру, и отдаю тому его ключи обратно.

***

Иногда мне кажется, что быть соцработником – означает обладать супергеройской силой. Причём не одной, а сразу несколькими и многогранными, друг из друга исходящими. Чем сейчас не пример? – я со скоростью Флэша из комиксов добираюсь до квартиры Веры Сергеевны менее, чем за двадцать минут. Наверное, здесь ещё играет роль удачное стечение обстоятельств, о котором упоминал Симон. Мне повезло, что у парадной был его сосед, с помощью которого я выиграл для себя большой кусок времени, а когда я прибыл на остановку, буквально через секунду из-за поворота показался нужный мне транспорт.
У двери в квартиру Веры я пересекаюсь с теми самыми её соседями снизу. Пара среднего возраста, а с ними и тётя Люда – подруга Веры, куда уж без неё. Впрочем, однако досадно то, что хоть она и является столь уж доверенным лицом для Веры Сергеевны, ключа от её квартиры у той нет. За дверью тихо шумит вода. Я вспоминаю, как пробирался к Чапаевым через окно, воспользовавшись лестницей, на прошлой неделе, и осознаю, что находимся мы на первом этаже. Приглядываюсь к смуглому мужчине со множеством морщин, который судорожно выкручивает ручку двери. Супруга уверяет его в том, что её не стоит выламывать. Им обоим не меньше шестидесяти.
– Вы хоть тазик подставили под течку? – спрашивает у них Люда, передвигаясь со стороны в сторону в таком темпе, будто в ней заиграла молодость.
– Первым делом, – чеканит женщина с обеспокоенным видом.
– Спускайтесь к себе, – говорю я ей в императивном тоне. – А мы с вашим мужем попробуем попасть в квартиру.
С ним мы выходим наружу. Он урчит от возмущения, накаляя обстановку, и я прошу его приумять свой пыл. Муженёк выражает своё недовольство по поводу того, что из-за какого-то там сожителя его соседки ему с женой приходится страдать, а я в свою очередь уверяю его в том, что это лишь недоразумение – редкая случайность, и мы с ним всё сейчас решим. Учитывая, что мы кричали Савелию, но он не откликался, то единственный выход – это проникать внутрь через окно. К счастью, оно не зарешёчено и открыто на проветривание. На первом этаже балкона нет.
Это всё напоминает мне дело годовой давности – как мы с Димой однажды пытались влезть в окно к овдовевшей многодетной мамаше. У неё было четверо детей до пяти лет, а сама она накидалась несколькими литрами крепкой домашней настойки. Я прошу мужика подсадить меня к окну и под признаки его раздражения становлюсь ступнёй на две его ладони, сложенные друг к другу пальцами меж пальцев в виде небольшого подобия ямки. Он опирается плечом о кирпичную стену, и я кладу своё колено на оконный отлив. Немедля, сую руку в щель и в процессе противостояния неудобной позе толчками выталкиваю москитную стенку. Нащупываю ручку и кое-как вращаю её в горизонтальное положение. Окно открывается вовнутрь, и я вваливаюсь в квартиру.
Оказываюсь я в комнате с диваном и телевизором – что-то вроде гостиной. Тут же мечусь в коридор и нахожу дверь, ведущую в ванную комнату. Из-под дверного зазора снизу стремительно растекается лужа. Хлюпая подошвой, я отпираю дверцу и мою обувь целиком накрывает волна воды, льющейся из умывальника. Раковина наполнилась доверху и одна часть воды стала переливаться в ванную, а другая начала покрыла гладью пол. Кран я закрываю и выдыхаю со полуспокойной душой. Двигаясь, а если быть точнее, плывя в сторону запустелой комнаты покойного сына Веры Сергеевны, по пути я отпираю входную дверь соседям. Та пожилая пара тут же теряет интерес и даже не интересуется, чем было вызвано капанье с их потолка. Они уходят к себе, а Люда, опережая меня, кидается в одну из комнат. Я захожу туда вслед за ней и становлюсь позади неё. Нам открывается следующая картина: тумбочка, кровать, паутина в углу и дремлющий на своём кресле-каталке Савелий с плотно втиснутыми берушами в ушах…
Мы с Людой переглядываемся и слышим звук лифта в подъезде. В квартиру ковыляет Вера – медленно, но настойчиво, опираясь на трость, бредёт к своему спящему сожителю. Она скалит зубы, подымает палицу над ним и как огревает его по плечевому суставу, что он с перепугу не то, что просыпается, так ещё и так вскакивает, что мне кажется, будто он чуть ли не от параплегии излечился. Беруши падают ему между ног.
– Ах ты старый маразматик, – озлобленно бросает она. – Баба субсидию только оформила, а ты ей квартиру вздумал затопить?
– Тихо, тихо, – успокаиваю её я. – Только не убейте его. Он же больной и старый, сжальтесь.
– Сам ты больной, – обескуражено парирует старина. – Так-то я не думал, что на старости лет проснусь от бодрящего удара стервозной карги.
– За словами следи, – вступается Люда, опережая прения Веры. – Ты вообще знаешь, на какой планете находишься?
– Эй, почему у тебя мокрая обувь? – обращается ко мне Савелий, параноически прищуриваясь.
– Действительно, – рубит Вера негодующе. – Этот осёл ещё спрашивает, – и она удаляется, по-видимому, за шваброй, а Люда за ней следом, чтобы помочь.
– На жену мою похожа, ворчунью, – отпускает старик, глядит на дверной проём, а потом снова переключается на меня. – Мы с ней уже раз пять за четыре дня пособачились, и я ей сказал, мол, пускай выселит меня. На что она знаешь, что мне ответила?
Савелий контролирует течение времени и прекрасно осведомлён, что прошло четыре дня после его заселения сюда, зато легко забывает о повседневных делах. Закрыть кран, на самом деле, проще, чем считать дни, как бы чудно это не звучало. Даже при учёте всех обстоятельств с его двигательными ограничениями, раз ему не составило труда самостоятельно вымыть руки в умывальнике, то и перекрыть вентиль за собой он вполне смог бы.
– Ну, что она ответила, Савелий? – на вздохе вопрошаю я, теряя терпение.
– Она ответила, что я слишком уж сильно ей напоминаю её давно погибшего мужа, – наконец проясняет он. – А вместе с ним и сына. Похоже, у нас с Верахой много общего, Эдик. В ней я узнаю свою старуху, а во мне она узнаёт своего старика.
Я приподнимаю бровь. Неожиданный поворот. Судя по всему, Вера готова терпеть старого пердуна с деменцией и параплегией только потому, что он чем-то схож с её покойным супругом. История, конечно, не сказать, что новая – скорее даже излишне патетическая, но как минимум редкая на фоне всех этих однотипных социальных сценариев, с которыми я имею дело уже больше трёх лет.
Вся эта ситуация знатно меня притомила. Перед тем как отъезжать, я уточняю у Савелия, не против ли он, если в его квартире поживёт кое-кто. Его ответ сначала меня поражает – он даже не помнит, что у него когда-либо была квартира, но потом я облегчённо вздыхаю.
– Да я шуткую, – выдаёт он и начинает хохотать. – Чтоб я конуру свою забыл, на которую потом и кровью копил. Я многого, конечно, не помню, что касается воспоминаний, но не это же. Пускай живёт там, кто бы это ни был. Меня уже ничего с ней не связывает. Говорю же, давай завещание…
– Нет, – перебиваю его я, уже уходя. – Ваше имущество, старина, будет переписано под вашим согласием, но к выбору кандидата, прошу вас, отнеситесь с умом.

***

В небе в одну сумрачную ватную массу собираются плакучие тучи. Эта осень, честно, какая-то капризная. Погода меняется в два счёта и это местами порой, как и намагничивает, то бишь напрягает, так иногда и размагничивает, в смысле расслабляет. По нескольку раз на день льёт дождь, а халатное солнце лишь иным разом выходит из-за облачных кулис в, дескать, факультативное для себя время.

Пока раздумывал, возвращаться ли мне в офис, либо всё-таки на сегодня уже закругляться и ехать домой, мне с бухты-барахты звонит Светлана. Какое-то время я трачу на то, чтобы решиться взять трубку. Если учесть, что она уже один раз обмолвилась словом перед корреспондентами о нашей вине в смерти её мужа, не исключено, что и на меня лично она не наедет.
– Алло, Светлана, я сожалею, – начинаю я резко, как только беру трубку.
– Хорошо, чудесно, – перебивает меня она пренебрежительно. – Свои сожаления оставьте при себе.
– Я знаю, что вы вините нас, но это абсурдно, сами посудите.
– Хватит. Я не собираюсь сейчас выяснять, кто виновен, а кто нет. Через час состоятся похороны. Вы приедете?
Признаться, честно, я не ожидал приглашения на похороны. Отказаться, естественно, было бы до ужаса бесчестно. Я параллельно осознаю, что как незастрахованные лица, семья Андрея получила считанные копейки на его погребение. Это кажется мне ироничным, поскольку, по сути, даже на смерть ему чудо, что хватило. Видно, дети со своих кошельков отстегнули.

***

На городском кладбище в последний раз я был с родителями – весной, на поминальном дне. Мы ходим туда каждый год. Однако, слава богу, на настоящих похоронах я побывал всего трижды за жизнь. Похоронил деда по отцовской линии – это раз. Побывал на церемонии прощания с Диминой мамой – это два. И три – это тот случай с бедной бабулей, которую внук до смерти обезболивающим передозировал. Его засадили на четыре года по триста пятнадцатой статье Уголовного кодекса – за склонение к потреблению наркотических средств, а если быть точнее, их аналогов. Диму та ситуация задела особенным образом – да так, что он до сих пор мне об этом напоминает. Собственно, цепочка из таких плачевных исходов, перегружая его эмпатию, и затолкала его в психушку. Теперь Варвар оплачивает ему лечение да изредка поминает добрым словом.
Я прохожу под инкрустированной аркой с вкомпонованными иконами святых и крестом до кучи сверху. Здесь хоронят искренне верующих христиан. Андрей и Света посещали церковь каждое воскресенье – всё сходится. По правую сторону здесь есть даже колумбарий, правда наш менталитет редко предпочитает сожжение ввиду древних традиций. Впрочем, это дело мнимое, ведь с учётом истории своих предков славяне всё-таки сжигали.
Вдали замечаю довольно объёмную толпу. Все в чёрном, как одно большое растёкшееся пятно жидкой смолы. Женщины в платках, у некоторых вуаль. Мужские костюмы в тёмных тонах. Теперь ещё и дождь моросит. Перед тем, как отправляться на кладбище, я заехал домой. Перевёл дух, покормил Маренго, покормил себя. Убрал за Маренго, убрал за собой. В шкафу у меня висит один костюм, но надевать его я не стал. Он показался мне чересчур преисполненным патетикой, да и воспоминания с ним связанные у меня не особо радужные – в нём мы с Димой хоронили его маму, а он в психушке. Таким образом сие убранство цепочкой напоминает мне о всяком, посему оделся я иначе – откопал среди шмоток старый кардиган и погладил неброские брюки.
Если все эти люди – родственники Андрея, тогда назревает логичный вопрос: где они были, когда он переживал тяжбу? Я, конечно, понимаю, что он скрыл свою болезнь и не стал при этом даже лечиться, но финансовая проблема. Такие личности, как Светлана и Андрей, чёрта с два примут чью-то помощь – гордость не позволит, это да. Однако, видно, те, кто пытались предложить свою поддержку, были недостаточно настойчивы и чутки. В том числе и я…
Священник проповедует свою речь о том, какой хороший Андрей был отец и муж. Светлана стоит подле него, а я затерян в кучке народа. Я сливаюсь с ними, как чёрный кот под завесой ночи. Когда ко всем желающим обращаются с предложением подойти к покойнику и попрощаться лично, я пускаю Светлану первой. Заметно, как она начинает худеть в связи с пережитым. Она держится – не роняет слёз. Дальше дети – дочь, которой чуть меньше двадцати пяти, в отличии от своего брата, плачет, поглаживая покойного отца по руке. Брат уводит её. После них никто пока больше не идёт, поэтому я пользуюсь возможностью и протискиваюсь сквозь людей.
Оказываясь в кругу, непосредственно перед открытым гробом, я замечаю, как люд недоумевающе пялится на меня. Они понятия не имеют, кто я, а я понятия не имею, кто они. Опускаю глаза и смотрю в мёртвое лицо Андрея. Похороны немного запоздали, отчего особенно явственно заметно полное отсутствие признаков жизни. Кожа бледная, высохшая. Его одели под стать захоронению. Я тихо прошу у него прощения за своё неумышленное безучастие к нему, подымаю глаза и далеко за спиной священника – за надгробиями вижу пару тройку журналистов во главе с Климовой. Естественно она здесь. Скандальные папарацци никогда не откажутся побывать там, где может назреть шанс написания стоящего сюжета. Она думает, что терцентр косвенно причастен к смерти Андрея – это хорошая возможность продолжить копать под нас. Радует хоть, что она не позволила снимать на похоронах. Всё-таки толика единодушия в её голове присутствует.
Столпотворение понемногу рассасывается. Я ловлю взгляд Светланы – она с некой благодарностью кивает мне. Обсудить с ней некоторые вещи мне не дают журналисты. Похоже, Климова завидела меня издалека, моя физиономия показалась ей знакомой, и она решила побеседовать со мной. Я вижу, как она со своими коллегами движется в мою сторону, обходя надгробия с эпитафиями, посему я принимаюсь плавно отступать в сторону выхода, параллельно оборачиваясь. Однако ей всё же удаётся догнать меня. Она идёт наряду со мной, а её компаньоны позади нас. Следует осторожно подбирать слова на случай, если в заднем кармане её джегинсов диктофон.
– Мы с вами случайно не знакомы? – издалека заходит она.
– Нет, это вряд ли, – сухо опровергаю я.
– Да? – наигранно выдаёт она. – А мне кажется, что я видела вас у Малиновского социального центра на их юбилее.
– Да? – отпускаю я, пародируя её гнусный тон. – А мне вот кажется, что я видел вас в топе самых тошнотворных людей.
– Интересные всё-таки люди в социальных службах работают, вы не находите? – глаголет она, ювелирно выговаривая каждую буковку. – Ни такта, ни приличия. Зато их возят на «Роллс-Ройсах». Не стыдно вам? Простой народ любит вас, считает недооценёнными и подписывает петиции о повышении заработной платы социальных работников, а вы и так загребаете бабки лопатой.
– Так, послушайте, – теряя терпение, останавливаюсь и изъясняюсь я её прямо в лицо. – Я против вас ничего не имею. Оправдываться перед вами не обязан. Вы действительно думаете, что мы наживаемся на бедных клиентах? Хорошо, ваше право. Только имейте в виду, моя мама бездомная – у нас не хватает денег выплатить даже отцовский долг, из-за которого у неё изъяли квартиру. А «Роллс-Ройс» – это машина моей бывшей. Она – совладелец логистической компании. Проезжала мимо, увидела меня и решила подвезти. Всё! – я выдыхаю и резко меняю тон на сдержанный – Хорошего вечера, Анастасия.
«Типичный манипулятор», – думаю я, выходя за территорию кладбища. Она осталась позади. Считаю, что доходчиво всё ей объяснил. На проделки таких людей я не поведусь. Ей выгодно, чтобы я выходил из себя. Это выставит меня в плохом свете и позволит ей построить «гениальный» скандальный сюжет о коррупции внутри территориального центра предоставления социальных услуг, которая якобы приводит к плачевным результатам в отношении клиентов.

***

Дома я стараюсь отвадить от себя скверные мысли. Я просто лежу на кровати, ничем не занимаясь – Маренго лежит на моих бёдрах, ничем не занимаясь, и спит. Во сне он издаёт странные звуки, иногда пробирается дрожью. Он просыпается, облизывается и под собственные мурлыканье продолжает спать. Всем в последнее время как-то аномально нелегко. Сегодня у меня тяжёлый, насыщенный день и он ещё не закончен. На часах почти семь, солнце медленно заходит, и мама вдруг звонит мне.
– Мне неспокойно в этой квартире, – говорит она надсадно. – Я же вижу, сынок, что здесь совсем недавно кто-то жил. Хотела стряхнуть пыль с холодильника и нашла там какую-то брошюру на холодильнике – тут карта по всей области самых лучших рыболовных точек. На обороте подпись с именем Савелий Донской. Скажи мне, в чью квартиру ты меня заселил?
– О, а он её ищет уже месяца два, – произношу я, стараясь не разбудить Маренго. – Это клиент наш, старый-добрый. Ему скучно одному было, и мы эту проблему решили, а квартирка пустовать осталась. Расслабься, ма.
– Это ещё не всё. Тут подростки шныряют по подъезду. Продыху нет. В звонок звенят и убегают, а потом кричат, чтобы я, цитирую: «старику хату вернула».
– Господи. Видно, мы с Пашей в прошлый раз им недостаточно доходчиво объяснили. Я приеду мам, раз тебе там одной тревожно. Переночую.
Я давно не ездил к родителям просто так, без цели. Теперь, когда папа пережил инфаркт, мама вся извелась – она нуждается в моём присутствии рядом. Похоже, плохой я хозяин для моего пушистого друга, раз по будним дням почти не бываю дома. Теперь ещё и ночью не приду. Хоть насыплю ему корма до краёв и воды налью – надеюсь, он не затаит на меня обиду.
Долго ждать моей маме не приходится – я сравнительно быстро доезжаю до подъезда старины Донского с небольшим пакетом продуктов. Она открывает мне парадную, и я попадаю внутрь. Тут пара стеклянных бутылок из-под пива валяется и окурков разворошённая горка – один из них ещё не прогорел, отчего я делаю вывод, что недоросли были тут совсем недавно. Ну, хоть презервативов уже в ход пущенных не понакидали – и на том спасибо. Мама не знает, что в годы студенчества я вёл себя местами даже хуже этих малолетних отбросов. Как говорится, не суди, да и не судим будешь. Я не имею права осуждать то, чем сам когда-то грешил. Не могу порицать того, кем сам когда-то являлся.
При встрече я целую мать и вхожу в квартиру. Прямо у дверей замечаю граффити – два слова «верните Саву», начёрканные баллончиком зелёной краски. У меня нет смывки для удаления краски, так что я довольствуюсь набранным ведром и смоченной тряпкой из уборной. Оттираю стены, пока мама варганит нам спагетти в ржавой кастрюле Савелия. Уже стемнело и в подъезде врубили свет. Апартаменты кажутся отчасти безжизненными – за исключением той распутной мелюзги, посещая старину, на моей памяти больше никого из соседей я не встречал. Вот почему я удивляюсь, что управляющая компания многоквартирки включила свет ровно в восемь.
Почти заканчиваю, но прерываюсь, так как слышу напористые шаги и запальчивые голоса на лестничной клетке. Тембр у парней сравни с Дятлом Вуди. Такой возраст, что голос только завершает ломаться – он скрипучий, как двери здешнего подъезда. Два голубка отвлечены разговором друг с другом о том, где раздобыть ещё бухла, поэтому не сразу меня замечают.
– Бухла, – громко коверкаю я. – Завтра в школу, вы домашку сделали?
– О-па, это же он, тот самый алкаш, – блеет худощавый парень – тот, который в прошлый раз был занят своей девахой.
– Кто бы говорил, а, малолетние алконавты?
– Ты, – басит крупный парень – тот, которого Паша в пятницу на пандус низложил, открыв мне двери. – Из-за тебя у меня теперь шишка на башке.
– Если вы не будете держаться подальше от этой квартиры, я тебе ещё одну шишку оформлю, колобок. Продолжите на стенах свои художества демонстрировать, я вам те баллончики в задницу позапихиваю.
– На словах ты умный, – отрезает авторитетно худой. – А если мы пацанов со всех подъездов соберём и сюда постучимся, ты со страху обоссышься, бл* буду. Сам старика выдворил бедного и теперь вы*бываешься.
– За языком следи или я тебе ещё и его до кучи повырываю. Про кадык вы помните, да? – я выдерживаю паузу и бросаю взгляд на мокрую стену. – Савелий жил здесь, как в герметичной коробке. Он скучал, и мы пристроили его к одной бабуле. Я думаю, ваш возраст позволит вам это понять…
Из квартиры в подъезд выходит мама. Она держит руки низко, стоит в закрытой позе. Моя мама – человек с большой душой и добрым сердцем. Наверное, именно её характер побудил меня к поступлению в колледж на ту «злополучную» специальность, которая и поныне тесно обвивает меня и что, фактически, что документально считается моей профессией. Однако это её великодушие позволяет людям легко оскорбить её. Примером всегда буду приводить себя и своего отца. Сейчас – это молодёжь. Что и требовалось доказать.
– Это – моя мама, – объясняю я им. – Ей негде жить, Савелий предоставил ей квартиру на время. Надеюсь на ваше понимание, парни, – я выжимаю тряпку, забираю ведро, и мы с мамой уходим внутрь, закрывая за собой дверь.
Мама подымает крышку и с кастрюли клубом валит пар. Она насыпает мне порцию, и я по традиции тру туда сыр, предварительно отыскав в шухлядке тёрку. Добавляю кетчупа и принимаюсь за еду. Мама пока не ест – она наблюдает за тем, как ем я, глазами, полными материнского тепла.
– Ну, что ты, мам, – произношу я, на секунду прекратив жевать.
– Давно мы с тобой так вместе не сидели, – говорит мама, улыбаясь.
– А я давно не видел, как ты улыбаешься.
– Это потому что ты приезжаешь к нам раз в полгода.
– Боюсь тебе напоминать, но теперь некуда приезжать.
– Как это некуда? Сюда можно. Я уже сто лет не жила в квартире.
– Наслаждайся, – саркастично буркаю я, наматывая лапшу на вилку.
– Расскажи, как ты вообще, Эдя? – вдруг спрашивает мама заинтересованно. – Как работа, что интересного? Как Лиза?
Лиза. Я так и не сказал родителям, что мы уже почти год как разбежались. Они и не спрашивали. Они вообще нечасто что-то спрашивают, ибо знаю, что я не особо люблю делиться. На самом деле, я могу рассказать тонну разного и поразительного, но каждый раз, когда я делаю это, затем чувствую себя почему-то неловко.
– Всё нормально, – кратко отвечаю я.
– А вот я почему-то в это не верю, – недоверчиво произносит мама, ласково накрыв своей ладонью мою кисть.
– Слушай, мам, – скованно произношу я, отставив вилку в сторону и уставившись на маму. – Лиза бросила меня уже месяцев девять назад, если не больше. А работа – что работа? Каждый день проходит так, будто для клиентов я – это последний архангел на Земле. Дима… ты же помнишь Диму?.. Он в психушке. С начала минувшего лета я навещаю его каждую среду. Этого хватит?
Она ничего не отвечает – лишь виновато опускает глаза в пол. У меня встаёт ком в горле, когда я осознаю, что она плачет. Моя мама плачет. Всё внутри меня немеет, словно там наступила аномальная зима. В последний раз такое было в те мгновенья, когда Лиза сообщила мне о том, что уходит от меня к богатому гаду. Я много думаю о том моменте – поэтому бывшая так плотно уселась в моей голове. Однако ощущение измены и предательства не сравнится с освидетельствованием маминых слёз. Я встаю из-за стола и обнимаю её так, как не обнимал с лет так тринадцати…

День 6

Утром, пока я зеваю, глядя на безликое поднебесье с кружкой крепкого чая в руке, маме звонят из больницы. Курирующий врач радует её новостью о том, что папу уже можно переводить на амбулаторное восстановление. Медицинская страховка должна покрыть расходы на реабилитолога. Мама на радостях спешит собраться и отправиться забирать отца. Она также предлагает подкинуть меня до терцентра. Всё равно это по пути.

***

Мама садится в машину и прогревает её, ибо за ночь температура успела упасть на шесть градусов. Это меня больше радует, чем огорчает, ведь несмотря на регулярные дожди, жара всё же вечно давала о себе знать ещё с мая этого года. Я сажусь на пассажирское, чуть приспускаю окно, и в этот миг из подъезда выходит один из тех подростков – парень покрупнее. На одном плече свисает полупустой рюкзак. Я прошу маму пока не трогаться, когда внезапно сразу за ним из парадной выходит Климова собственной персоной. Тут я слегка теряюсь и глубоко озадачиваюсь. Анастасия перекручивает ключи от своей «Рено». Она живёт скромно – да, удивительно. Скромность вопреки напыщенности в характере. Я подмечаю, как она подгоняет мальца, легонько постукивая ему по плечу.
– О, не её я часом по телевизору видела недавно? – задаётся мама задумчиво.
Я приспускаю оконце ещё на чутка. Хочу прислушаться, о чём Климова говорит с этим мелким Карлсоном. Ветер заглушает их разговор. Я даю маме добро, чтобы она ехала, но добавляю, чтобы только не спеша. Она плавно проезжает мимо. Леди царица журналюг бросает мимолётный взгляд в наше лобовое, пока переходят проезд. Меня спасает то, что окна в маминой «Пежо» тонированные.
– Вот скажи мне, почему я только сейчас замечаю эту шишку у тебя на голове? – вроде слышу я с уст Анастасии. – Тебя кто-то по затылку огрел?
– Та я сам упал, – отрезает кисло пацан. – Ничего особенного.
Мы выезжаем на проезжую часть. В сети мало информации о личной жизни Климовой, так что о том, кем приходится ей малец, я могу только догадываться. Если это её сын, я точно посмеюсь. И ещё, что удивительно, она живёт в одном подъезде с Савелием. Сколько мы с Пашей не посещали старика, на неё никогда не натыкались. Видать, это потому, что она по профессии человек занятой – приезжает поздно вечером. И в пятницу, когда мы столкнулись с компанией её предположительного сына, на пьяную голову выкатывая старика наружу, она, наверное, тоже задержалась в какой-нибудь редакции, либо вообще дома не ночевала. А иначе как объяснить, что её гипотетический сынок так уверенно распивал с друзьями бухло прямо в собственном подъезде.
Мама высаживает меня, немного не доезжая, и сворачивает на соседнюю улицу, откуда сможет выехать на трассу. У входа стоит Паша и смолит сигарету. Для себя я понял, что, если Павлик курит, значит на душе у него в текущий момент лежит неподъёмный груз. Я же, если и курю, то только за компанию – чтобы поддержать или разделить горе. Поэтому я беру у него одну, он мне прикуривает, и я спрашиваю, в чём дело.
– Вчера вечером мне Маша позвонила, – рассказывает он, полупустым взглядом уставившись на горстку пепла, которую только что стряхнул. – Полина её шантажировала – взывала к детским шатким чувствам, – он меняет тон на кривляющийся и цитирует, – «Позвонишь дяденьке, поплачешься, да?».
– У твоей сестры психологические проблемы, – напоминаю я очевидное. – Всякие триггеры из детства. Не знаю, как она Машу воспитала до этого возраста – наверное, та сама себя воспитала, но к материнству Полина явно не была готова.
– Да, это факт. Плюс эта история с Машиным папашей. Его за решётку посадили, когда та только-только ходить научилась. По сто двадцать первой это было – нанесение тяжких телесных повреждений. Идиот напился в каком-то грязном притоне и, видно, тот бедняга пиво ему пролил, вот он и вышел из себя. Отделал его так, что он ещё полгода через трубочку пил. Повезло шизоиду, что хоть скорая успела вовремя, а так сидел бы по сто пятой, хоть и со смягчениями. Зато «крутой», блин, был – в кожанке ходил, хард-рок слушал. Он вышел пару лет тому назад – скорее всего за хорошее поведение, с тех пор от него ни слуху, ни духу.
– А, понятно. Испарился. Ну и слава богу. Любящим отцом он всё равно не стал бы.
– Так это я к чему. К тому, что Полине со многим в жизни просто-напросто не везло. Особенно с мужской частью – то батя метелил, то возлюбленный – редкостный отморозок. По этой же причине она и ко мне с опаской относится. И не зря, ибо у нас с Машей план назрел. Полина вчера у неё телефон отобрала на весь оставшийся после школы день – что-то в голову стрельнуло. Сама вздремнуть легла, а её заставила мясо на ужин тушить. До этого подняла на неё руку за то, что она неправильно задачу по математике решила. Опять. Вот Маша и стянула Полинин телефон – нашла мой контакт и набрала. Мы договорились, что я заберу её завтра со школы к себе на хату – она уйдёт с последнего урока, никого не предупредив. А я там посмотрю уже, как Полина отреагирует.
– План-капкан, я понял. Надеюсь, выгорит. Но ты лишишь ребёнка матери, а это уже фактически похищение. Понимаешь?
– Я понимаю, но и ты пойми. У дитя мамка с детскими травмами в башке, а батёк – нелегальный воротила, испарившийся в пространстве. Он же ещё держал какие-то подпольные игорные клубы. Вроде как в пригородах, так надёжнее – меньше вероятность, что шарашку накроют.
– Интересно. А случайно не в одном ли из таких поигрывал мой папка?..
– Да почти наверняка. Не думаю, что по области много картёжников. Я, конечно, в дела твои семейные влезать не буду. Но, если у тебя есть какие-то проблемы, делись. А то я себя неловко чувствую – сам тебя гружу, а ты смиренно слушаешь.
Я благодарю Павлика за чуткость, тушу сигарету и выкидываю в мусорку. Уже внутри, двигаясь к лестнице, в проёме между фойе и приёмной, мы замечаем Демиса. Скрестив руки на груди, от нечего делать он разглядывает всех подоспевших клиентов, которых консультируют наши специалисты. Я дружелюбно кладу ему свою руку на плечо и заглядываю за угол. Глаза бегают лишь пару секунд и тормозят на Юле. Она вводит в курс дела очередного клиента, неважно кого. Я смотрю только на Юлю.
–Боже, Эдик, ёб-твою мать, – втихомолку произносит он, глумливо принюхиваясь. – А я-то думаю, от кого вазелином завоняло. Так от тебя ещё и дешёвыми пид*рскими сигаретами несёт.
Действительно. Он же только «мужские» курит. Три процента никотина.
– Гейские шутки от Демиса в студию, – отпускаю я шутейно, а затем так же занюхиваюсь. – Святые Сфинксы, ты весь кошатиной пропах.
– Очень кстати тебя к Серафиме отправили, – говорит Паша позади. – Наш Демис же так любит котиков.
– Ох сука, – шипит Демис неприязненно. – Естественно, мне всегда такая работа достаётся. И тем временем всякие Эдики к безногим ездят тех выгуливать, а Пашики вовсе в офисе штаны просиживают и выплаты назначают.
– Ну, не скажи, – возражаю я, вытянув указательный палец вверх. – Вчера я и пацану сеанс нравоучений устроил, и к Симону заехал, а потом вообще на всех парах к Саве и Вере погнал, ибо вторая мне внезапно позвонила, когда я как раз Симона, как ты говоришь, «выгуливал», чтобы оповестить, что первый включил кран и топит их соседей.
– Не удивил, – чеканит скупо Демис. – Твоя «блестящая» идея уже начала приносить свои плоды. Старьё ведь друг другу на мозги капать будет. В любом случае даже это занятнее ловли мохнатых мерзавцев. К слову, теперь соседи этой вашей Куклачёвы два точка ноль впервые за год смогут выйти в подъезд без сопровождения вони кошачьего помёта.
– А как сама Серафима то? – спрашивает Паша, опередив меня с таким же вопросом.
– Да как, как, – изрекает Демис, между дела окидывая помещение приёмной взглядом. – К психиатру походит и будет в порядке. – Он вдруг отходит от угла и неспешно заворачивает в приёмную. – Так, довольно об этом. Варвар всех генеральных специалистов, кто не занят, просил подняться на второй. Это значит, что и вас, бичо, это тоже касается, как бы это не прогибалось под ваше самолюбие. Я поэтому и стою здесь – жду пока наша Юленька с этим старпёром закончит. Походу, что-то намечается.
Демис встаёт посреди приёмной, разок хлопает в ладоши, тем самым обращая внимание как консультирующих специалистов, так и пришедших клиентов. Юля как раз заканчивает общаться с очередным пенсионером – её заменяет одна из наших аспиранток, работающих на полставки, и она присоединяется к нам. Мы точно не представляем, чего от нас всех хочет Варвар, но Юля предполагает, что это касаемо назначения нового заместителя.
Сейчас ещё рано, и в зале, где в течении дня собираются старики, пока пусто. Мы спускаем стулья со столов и садимся на них, как студенты. Я любезно подставляю один под Юлю – она мило улыбается мне в ответ. Наш пан-директор разглядывает нас, будто препод. Не считая его, здесь нас всего пятеро: я, Паша, Демис, Юля и Яна. Ольга, хоть и является значительным лицом для территориального центра, но она всё же психолог по направленности, так что это её не затрагивает. Работники из числа всего остального персонала считаются менее выдающимися, посему в помещении их нет.
– Итак, я уже достаточно оттянул решение этого вопроса, – оглашает с Даниил Геннадьевич с некой долей торжества. – Знайте, если вы сидите в этом зале, вы все достойны называться опытными специалистами. Гордостью службы нашего района и возможно даже всего города. Хотел бы я, чтобы на шестом стуле сидел Дмитрий Комиссаров. Хотел бы, чтобы все стулья были спущены со столов и заняты другими выдающимися специалистами, имена которых вы все прекрасно помните. Мы переживали смутные времена после ухода прошлого заместителя, отчего, например, приостановилось внедрение социально-целевых программ. Много дам, которые с большой вероятностью сидели бы здесь, покинули нас и уволились, направив свой талант со стороны благих дел в сторону прибыльных. Однако мы всё ещё на плаву и, несмотря на давление со стороны прессы, социальный центр продолжает помогать людям ценой своей репутации...
По правде сказать, Геннадьевич так романтично стелет, что я сейчас расплачусь. Или засну. Одно из двух. Я замечаю, как Яна бдительно кивает, слушая его, и сразу осознаю, кого он выберет. Не зря же она постоянно к нему в кабинет бегала на протяжении нескольких недель. Это же в крови у её рода – видать, её бог знает сколько раз «пра» прадед в девятнадцатом веке губернатору также яйца подлизывал. Ладно, это всё шутки, конечно.
– … на нас и клевету наводят, – продолжает разглагольствовать Варвар, – и сплетни насчёт нас строят. Главное, допускать как можно меньше оплошностей, лады? – обращается он к нам, мы киваем – он продолжает, – Короче, приступим. Я начну по порядку.
Честно сказать, мне уже страшно. Сейчас начнётся этот своеобразный анализ своих работников. В чём молодец, в чём не очень. Ладно, я готов.
– Итак, Демис Саакадзе. Расчётлив и решителен, но во многом груб и прямолинеен. Сама маскулинность во плоти, что порой заставляет меня сомневаться в вашей паритетности с нашей профессией. Впрочем, это всё стигматизация. Я не забуду, Демис, ваши заслуги. Вы эффективно работаете, но всё же не совсем подходите на должность заместителя. Советую вам почаще следовать этическому кодексу. И благодарю за понимание.
В точку про Демиса, с этим не поспоришь. Правда, очень деликатно сказано. Я бы ещё немного позанимался расценкой его характеристик, но у нас сейчас не товарный прайсинг.
– Далее. Юлия Вьюгова. Я уважаю ваш подход с призмы восточных религий. Это оригинально и самобытно. Мне также приятно, что вы, как никто другой, чтите профессиональную этику. Вы – толерантная и сильная личность. Однако, мне показалось, что обязанности моего заместителя затмят вашу необыкновенную методику. А мне бы не хотелось губить ваш потенциал в одухотворении несчастных. Спасибо.
Это зря. Юлин потенциал ничто не затмит. Мне кажется, Варвар здесь попался. Он описал исключительно положительные качества, но списал работницу на нет. Впрочем, Юля всё равно всегда говорила нам, что её устраивает текущее её положение в офисе. Дальше на очереди иду я, поэтому концертирую восприятие строго на словах директора
– Следующий у нас Эдуард Дубровский. Знаете, вашу позицию в некоторых кругах даже можно назвать популярной. Так-то, она везде присутствует – в той или иной мере. Вы ставите практическую деятельность намного выше теории, что очень парадоксально, поскольку среди всех здесь сидящих ваших коллег у вас у одного есть высшее образование узкой специальности социального работника. Может, я и не прав, но я думаю, что вы больше приверженец радикализма и стараетесь лишний раз не рыться в человеческой натуре. Наверное, опасаетесь повторить ошибку вашего близкого друга. Нам всем очень не хватает Димы. Как бы то ни было, мне кажется, вы бы и сами проголосовали против своей кандидатуры. Спасибо вам, Эдуард.
Без понятия, с чего он сделал такие выводы, но по большей части, пожалуй, он всё-таки прав. Мало того, что про Диму упомянул, когда говорил вообще-то обо мне, так ещё и высказался о нём так, будто он умер. Мы с ним, конечно, устраивались сюда вместе, но он бы не хотел, чтобы его ассоциативно связывали со мной. Нас и так связывали в студенческие годы, однако тогда это было логично – два субъекта из тридцати, гендерно отличающихся от остальных.
– Мокрижский Павел, вы – усидчивый и нравственный специалист. Часто поддерживаете нейтралитет, когда дело начинает пахнуть жареным. Своим образом мыслей особо не делитесь, но, если делитесь, все на него равняются. Вас в частых случаях можно ставить в пример. Однако, как вы все уже поняли, подходящую претендентку на роль моей правой руки я выбрал изначально.
Паша переглядывается со мной и нарочито вскидывает брови. Ясное дело, наша Янка занимает выигрышную позицию. Как минимум, на это право ярко намекает одно её преимущество – грудь. Хотя, возможно, я просто немного разочарован, отчего максимизирую обстоятельства.
– Всё верно, я считаю Яну Исаеву самым подходящим кандидатом. В ней в умеренной степени присутствуют все самые лучшие ваши качества. То есть, это – эдакий широкий профиль. Знаете, как говорят, «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Вот это наша Яна. Плюс ко всему, она и работает здесь дольше каждого из вас. Так что, я думаю, мой выбор для всех будет очевиден. Благодарю вас всех, что потратили время. А теперь за работу, ребятки. Пошевеливайтесь!..

***

– Цирк какой-то, – говорю я Паше сегодня на перерыве между работой с документацией. – Варвар потратил почти полчаса на окрылённые речи и суждения насчёт нас, а потом буквально в мгновение ока избирает Яну.
– С его уст это звучало, как пустая диатриба праотцовская, – рассуждает Паша сдержанно. – Я бы не стал на этом так зацикливаться. Знаешь ли, я тоже ластился к Варвару, чтобы встать на заветную должность. Но теперь это уже неважно – Янка оказалась более убедительной. Если ты понимаешь, о чём я…
– А каким образом ты, прости, ластился?
– Не серчай, дружище. Иным разом я доносил ему сведения касаемо своих коллег.
– Спорю, ты ему и про меня немало рассказал, да, стукач? Всякий раз, когда мы выходили на дела вместе. Всякий, когда я нарушил кодекс или какой-нибудь принцип?..
– Слушай, я прошу прощения, ясно? Все мы не без греха. Забудь. Одно время я был недалёким.
Я не держу зла на Павла. Однако теперь понятно, с чего Варвар взял, что я ручаюсь за ультимативное и радикальное. Теперь ясно, откуда он черпал информацию для своих описательных изложений насчёт нас. Если брать в качестве примера меня, то вполне вероятно, что Мокрижский пару раз сообщал ему, где и когда я отходил от общепринятого. В любом случае, увольнением это мне навряд ли сейчас пригрозит. Паша поднял доверие начальника в свою сторону таким способом. Ради бога, это мелочи…
– Ладно, не парься, – роняю я примирительно. – Чёрт с этим, чёрт с Яной. Кто знает, к слову, какие у неё были методы получения вакантной должности. Учитывая, что она каждое утро бегала к нашему Данилке, который, кстати, холостой…
– Всё, не продолжай, я понял, – обрывает меня он.
– Каким-то ты нежным становишься, когда разговор заходит об интимном. Ну да ладно, – я оставляю прежнюю тему и перехожу к другой. – Этой ночью ночевал у мамы. Она ведь в квартире Савелия сейчас живёт, ты помнишь. Так вот. Не забыл ещё тех подростков?
– Хоть я и был пьяным, как пухляш на порог упал, я не забыл, конечно. Такое не забывается.
– Этот пухляш – это, похоже, сынок Климовой.
– Сильное заявление. С чего ты вообще взял?
– Этим утром я видел её с ним – она собиралась отвезти его в школу.
Иронично выходит – Паша предлагает привлечь к этому Янку. Она дотошна и внимательна к любым мелочам. Это помогает ей раздобыть весь объём важной информации, необходимой для рассмотрения конкретного объекта с разных сторон.
Вхожу в кабинет Варвара. Какая честь. Яна обставляет свой новый кошерный тумбовый стол из кедрового дерева. Долгое время сие рабочее место пустовало. Но теперь «достопочтенная» Исаева исполняет шаблонные функции секретаря при «покоях» Варварина.
– Ну, и как тебе на новом месте? – спрашиваю я у неё слегка злоехидно, заходя в кабинет директора.
– А знаешь, неплохо, – педантично и с подстёбом произносит она, не отрываясь от бумаг. – Тишина распыляет уют, сосредоточенность мыслей, сборник всех удобств. Чувствуешь? Хотя, вам, простакам, не понять.
– Очень смешно. Я к тебе вообще-то по делу. Ты можешь узнать, где живёт Климова и есть ли у неё дети? Подросток, если быть точнее, лет пятнадцати.
– Подросток? Ей немногим меньше, чем тебе. Если и есть, то, получается, по залёту. Но соль в том, что такие женщины, как Настя, не делают столь необдуманных поступков.
– Настя, – цитирую я скептически. – Называешь её так, будто она твоя подруга.
– Одно время я училась с ней на факультете журналистики, – проясняет она, наконец переведя на меня свой взгляд. – Я думала, раз ты пришёл с этим вопросом ко мне, ты об этом знаешь. Зачем тебе вообще вдруг она понадобилась?
– Паша знает. Ну, и я теперь. Зачем понадобилась, долго объяснять. Да я и сам точное объяснение дать не могу. Можешь считать, что мне просто интересно.
– Я сейчас пока занята, как видишь. Обязанности зама зовут. Подрастёшь – поймёшь.
Вот же гадюка низкорослая. Ещё и стебётся надо мной. На её месте я бы не кичился заполученной должностью, поскольку вероятный способ её достижения уж точно не сулит ничем нравственным и пристойным. Ну да, с её ростом она Варвару как раз по то самое место. Впрочем, пора отвадить гнилые мысли…
В коридоре натыкаюсь на Демиса. Он выходил из отдела выдачи пособий, по-видимому, на перекур, поэтому видел, откуда вышел я.
– Что ты, – в своём духе бросает он, – Янке пилотку заходил ли…
– Да заткнись ты уже, – прерываю его я. – Мне уже нельзя к коллеге за помощью зайти, что ли?
– Что вы, Эдуард, как смеете? – насмешливо отпускает он. – Называя Яну Яковлевну коллегой, вы принижаете достоинство привилегированных лиц. А это уже статья сто пятьдесят четвёртая – унижение чести!..
– Вот это сарказм, – чеканю я в таком же тоне. – Тебе в стендап дорога.
– Ага, и в стендап, и в стендаун. Тебя Олька искала, кстати.
– Это тоже сарказм?
– Вот у неё и спросишь, – напоследок прорубает он, спускаясь на первый этаж. Я спускаюсь вслед.
Ольгу я застаю за обедом в нашем небольшом кафетерии и желаю приятного аппетита. В это время сверху начинают доноситься басы музыки – пенсионеры вновь закатывают пати. Собственно, совершенно обычный наш непримечательный рабочий день в офисе – работа под музыкальное сопровождение.
– Звонили Булатовы, – жуя, выкладывает Оля. – Вчера вечером Коленька впервые за все времена подошёл к мамане и сказал, что любит её, – она копошится вилкой в судочке и елозит взглядом. – До меня вот не доходит, как так. Твоя мужицкая порывистость иногда пугает, да. В этом ты только Демису, разве что, проигрываешь. Но я уже говорила, твоя дикая, но рабочая методика до сих пор не перестаёт меня удивлять. Что ты сделал?
– Не я сделал, – как ни в чём не бывало, леплю я и стягиваю из её ламистера ломтик помидора. – Алиса сделала, и я не знаю что. Мне просто показалось, что она на своём примере сможет ему показать, насколько его жизнь прекрасна в сравнении с её.
– А ты не подумал, – противопоставляет Ольга, – что его неокрепший мозг мог оказаться не готовым к тому, чтобы воспринять подобное? Вдруг произошло так, что, выслушав трагичную историю своей ровесницы, он наоборот ещё больше разуверился в жизни?..
– Вот и увидим, разуверился он или нет, – говорю я, разжёвывая помидор.
Внезапно к нам в кафетерий в спешке наведывается Юля. Пока я трепался с Олей, Варвар нашёл её и сообщил о том, что ему звонили из диспансера. Со вчерашнего вечера, примерно тогда, когда я был на похоронах Андрея, Алиса начала резко слабеть. Рак враз дал метастазы. У неё нарушилась чувствительность и начались лёгкие конвульсии.
– Дьявол!.. – выражаюсь я огорчённо. – А мы как раз её вспоминали.
Весь курс лечения Алисы Чапаевой целиком спонсируется за счета местных волонтёров. Все привлечённые к этому лица стали таковыми исключительно благодаря Юле, которая ответственна за сбор средств. Однако никакие деньги не спасут обречённую душу. Я принимаю решение – ехать к Алисе вместе с Юлей. Параллельно с этим я узнаю, что в реабилитационный центр к Елене, матери Алисы, Варвар послал Яну. Надо же, заместительский долг долгом, а сеньорита Исаева от протяжных разъездов по клиентам, как и прежде, не застрахована.
Снаружи меня подзывает Демис. Его бычок на моих глазах прогорает в мусорном ведре за его спиной, а в его глазах я читаю какой-то странный скачок. Я прошу Юлю подождать меня за углом буквально минуту.
– Я тут подумал, – излагает он, и я подмечаю, что ему явно некомфортно. – В общем, ты часто катаешься туда-сюда, и я решил, что будет логично отдать тебе свою старуху, – и он вытаскивает из кармана ключ от машины. – Я всё равно не езжу из-за цен на бензин. Всего косарь баксиков, чисто символически, и иномарочка твоя.
– О-хо-хо, – искренне удивлённо пыхчу я. – А разве ты не сдал её на металлолом? Паша так сказал.
– Не-а, Пахану я так сказал просто потому, что он хотел меня запрячь на перевозку вещей, а у меня так-то выходной в субботу был, и я не виноват, что вы по выходным любите лишний раз по клиентам шататься.
– Короче, ты наврал ему. Опустим то моё глубокое потрясение – сам Демис Саакадзе предлагает мне свою ласточку. Но опустить факт того, что у меня нет прав, уже не получится. Да и делать мне нечего, подержанный «Опель» выкупать за столь подозрительно низкую цену.
– Ты это так шутишь?
Я отрицательно качаю головой.
– Ну такое, – разочарованно блеет Демис. – С такими кадрами, как ты, я даже в армии не сталкивался. И почему я только сейчас узнаю, что ты без прав?.. Значит, не судьба, – и он уходит внутрь, в офис. – Пойду Паше предложу.
Павлик скорее всего тоже откажется – у него права категории А. Это было, конечно, странно, однако зацикливаться на этом я не стану. Пока я болтал с Демисом, Юля вызвала такси. Машина приезжает через несколько минут ожидания, и через некоторое время мы оказываемся на месте. С утра и доселе оттенок неба не поменялся. Всё такая же тусклая бесплотная твердь. Контраст под стать нашей текущей юродивой деятельности.

***

Главврач говорит нам, что Алиса в данный момент переживает очередную лучевую терапию. Девочка размякла, как картон под проливным дождём. Это касается как физического, так и психического её состояния. Мы приехали не вовремя – придётся ждать не меньше двух часов, пока процедура закончится, и она более-менее придёт в себя. Торчать здесь я не особо хочу, поэтому мы с Юлей разделяемся: я решаю съездить кое-куда и сделать кое-какие две вещи, которые поддержат Алису, а она сходит купить для неё продуктов и пару эфирных масел. Зачем масла, к слову, до меня не доходит.
Я выхожу на остановке недалеко от моего жилого комплекса и мысленно прощаюсь со своей кучерявой шевелюрой. Вспоминаю, как ещё буквально вчера говорил Симону, что для себя не подстригусь. Чапаева настрадалась, пускай оголение моего черепа сбудется в её честь. Пришла пора избавиться от локонов, а вместе с ними и от прошлого, ибо они вечно напоминают мне о Лизе. Она любила их. Примерно так я говорю своему знакомому парикмахеру, Толику, у которого регулярно ровнял концы на протяжении пары лет. Я вижу его ошеломлённое выражение лица в зеркале.
– Это неожиданно, Эд, – выговаривает он, будто недоверчиво. – Ты часом не пьян? А то гляди и завтра придёшь – винить меня будешь.
– Трезв, как стёклышко, – уверяю его я, сидя окутанный белой накидкой и с лентой на шее. – Я же на работе фактически сейчас. А волосы есть волосы. Они имеют свойство отрастать. Ну же, парикмахер дядя Толик, подстриги меня под нолик.
У Анатолия проглядываются бурятские черты лица. Здесь у него есть даже творческий псевдоним, иностранная производная от его имени – Анатолиус. Он сам вообще-то не абы кто, а стилист, поэтому то, как я процитировал шансон и назвал его парикмахером, может восприниматься ним, как нечто обидное. Это всё равно, что назвать меня, социального работника, сиделкой, кухарем или наёмником. В этот салон часто заглядывают всякие модели с целью подбора имиджа, так что я немного не вписываюсь в здешнюю клиентуру. За шторками далеко налево от нас отдалённо слышно звучание затвора камеры, а прямо позади и справа одновременно со мной стригутся ещё двое.
– С такой просьбой ты бы мог обратиться в ближайшую дешёвую парикмахерскую в подземке, – произносит Толян, пытаясь перекричать общий галдёж, шумы триммеров и лязги ножниц.
– Не хотел изменять самому Анатолиусу, – саркастично заламываю я. – У меня и мысли не было идти куда-то, кроме как сюда.
– Ну ты и клоун. Как успехи вообще? Работа, как я понял, до сих пор та же?
– Ещё бы. Иногда я подумываю, лучше бы её вообще не было, работы той. Как осень началась, так я и начал выжимать себя, как лимон.
– Да по тебе, честно, видно. Так и живём, Эд. В ожидании, когда же наконец наступит час продыху.
– А тебе-то какой продых? Сидишь в салоне, то стрижёшь кого-то, то иным разом с красотками дела имеешь.
– Звучит обесценивающие. Слушай, разве соцработники не отличаются своей эмпатией к окружающим?
– Знаю я одного такого, эмпатичного, как ты говоришь. Он в психушке сейчас, кстати.
– Глядя на тебя и вспоминая, чем занимаются люди твоей профессии, – говорит Толян, смахивая щёткой-смёткой волосы с моих щёк, – хочется заявить, что ты так-то тоже в психушке.
– Давай только без этих философствований, – устало прошу я. – У меня работа вся в них проходит. Можно мне хотя бы здесь от них отдохнуть?..
Я наблюдаю за тем, как с моей головы постепенно исчезают волосы. Наступает такое неописуемое чувство ясности. Возможно, сработала аутосуггестия, и я себе его внушил, но я действительно будто избавляюсь от оков невольности. В конце концов я встаю и провожу ладонью по своему черепу. Минимум волос.
– Ужас, – рубит Толик, поглядывая на меня в процессе заметания. – Озвучивать излюбленный вопрос всех парикмахеров не буду – нравится или нет… по-моему, здесь это неуместно. Кажись, коллеги твои в шоке будут.
Я расплачиваюсь с Анатолиусом, благодарю и говорю, что мне надо бежать. Как только выхожу наружу, моя голова окутывается порывами ветра, которые ластятся к ней с особым рвением. Будто я забыл это ощущение, не бреясь столь коротко на протяжении почти что десяти лет. На моей памяти в последний раз я был таким тогда, когда выпускался из колледжа.

***

У себя дома повсюду ищу Маренго, но найти никак не могу. В холле обнаруживаю фотографию, валяющуюся верх ногами. Должно быть, этот шкодник столкнул её со шкафа. Рамка треснула и немного лопнуло стекло в уголке. Эту фотографию я однажды засунул в самое неприглядное место и повернул её лицом к стене. На ней мы с Лизой стоим на Тёщином мосту, а фоном служит яркое солнце. Нас сфотографировал Дима, подобрав при лучах идеальный ракурс. Это было сразу после того, как мы расписались в загсе. Помнится, после этого мы расписались на замке: «Эдя + Лиз», прикрепили его на «Влюблённое сердце», а единственный ключик потом я со всей силы бросил с портовой гавани в море. У нас даже кольца были, недорогие, но весьма солидные для нашего тогдашнего состояния. Не знаю, куда она дела своё кольцо, когда выходила замуж во второй раз, однако своё я сдал в ломбард на второй месяц после развода…
Я начинаю тонуть в собственных мемуарах, и Маренго вытаскивает меня со дна. Он подходит сзади и враждебно мяукает, будто обвиняя меня в чём-то. Я сижу на полу, подогнув к себе колени, и оборачиваюсь на него.
– Да, дружище, да, – обращаюсь я к нему. – Знаю, я плохой хозяин. Оставил тебя на целые сутки. Но я знаю, кто позаботится о тебе лучше. Знаю, кому ты принесёшь желанную радость.
От фотографии избавиться мне по-прежнему не хватает духу, поэтому я снова засовываю её туда же. Я беру из кухни табурет и заталкиваю её далеко, поближе к стене. Однако я забываю учесть тот факт, что шкаф не так уж и плотно к ней придвинут, посему фотка падает между ним и стеной. «Там ей и место», – думаю я вслух. Пока есть время, перекусываю тем, что нахожу в недрах холодильника, хватаю Маренго на руки и выхожу.
Вот, что мне нравится в этом пушистом кореше. Он не пускает в меня когти и не пытается сбежать с моих рук. Не кот, а золото. Полагаю, Алисе он куда нужнее, чем мне. Главврач не будет возражать, учитывая критическое её состояние, и точно сжалиться, скажи мы ему, что ребёнок всю жизнь мечтал о питомце.
На подходе в диспансер я глазам своим не доверяю, замечая на парковке Лизин «Роллс-Ройс». Как раз к этому моменту Маренго издаёт настойчивый «мяу». Я опускаю его на землю, он тут же подбегает к колесу автомобиля, подымает лапу и с довольной мордой метит дорогостоящие покрышки. Видит бог, затея была не моя. Перед Лизой и её хахалем я чист от и до. Как был чист в момент, когда она на развод подала, так чист и остаюсь в момент, когда мой котяра одаривает колесо её дорогостоящего авто.
Юля разговаривает с Лизой, сидя на диванчике недалеко от регистратуры. На столике перед ними пара журналов для посетителей и маленький пакет, видимо, с Юлиными маслами. Ещё один пакет, который заметно побольше, находится на полу у её ног. Женщины замечают меня. Просто представляю, как это выглядит со стороны – Эдуард отлучился от Юли буквально на полтора часа, а вернулся уже гладковыбритый и с котом на плече. К слову, в отличии от моей бывшей, она лишь молча выпучивает глаза, а затем от изумления начинает смеяться, при этом стараясь сдерживаться.
– Что ты наделал с собой, – эмоционально артикулирует Лиза, – а, Куценко на минималках?..
– Мой вопрос поважнее, – говорю я, опуская Маренго на колени смеющейся Юли. – Что ты здесь делаешь?
– Как что, – рубит Лиза так, будто мой вопрос лишён всякого смысла. – Мы с Вадиком пожертвовали свыше сотни тысяч для Чапаевой. Бедная девочка так настрадалась…
– Ты кого притащил? – задаётся Юля, оправляясь от смеха. – А если он нассыт здесь?

– Не переживай, – уверяю я и машинально щупаю свою голову. – Об этом мы позаботились ещё на парковке, – я перевожу взгляд на кота и обращаюсь к нему: – Да, Маренго?
– Маренго? – произносит Лиза с удивлением. – Я не ослышалась? Ты назвал животное в честь того самого нашего вина?
–Ага, игристое полусладкое, – отшучиваюсь я вскользь.
Медсестра подходит к нам как раз вовремя. За идею о вручении больной шерстяного друга особо не цепляется. Подобного рода психологическая терапия у них только приветствуется, так что персонал сам принесёт в палату всё нужное для Маренго. Она лишь предупреждает, что не стоит беспокоить пациентку и заходить втроём одновременно, на что Лиза говорит, что останется в коридоре, посмотрит на неё одним глазком и уедет по делам.
– Боже, – произносит Юля, пока мы коридорами движемся к палате Чапаевой. – Теперь улыбнись и ты – вылитый Будай Хотэй.
– Куценко, какой-то Будай, – констатирую я задумчиво. – Наверное, стоит записывать свои новые псевдонимы.
– А так всегда, Эдичка, – чеканит Лиза мне в спину. – Имидж меняешь, люди с переляку и не так тебя ещё назовут. Я, например, всем сердцем любила твои волосюшки.
Юлю Лизины слова вводят в небольшое стеснение, и она покашливает, делая вид, что не услышала их. Я же стараюсь не выдать своё раздражение. Радует одно – Королёва скоро уедет. Конечно, я ничего не имею против того, что они с мужем занимаются благотворительностью, но она ведь могла прийти в другой день. Вряд ли она узнала, что прогнозы Алисы резко ухудшились и явилась за тем, чтобы выставить свою сострадательность напоказ. Скорее всего, она просто узнала, что сегодня приедут соцработники, предположила, что среди них буду я, и угадала…
Юля входит в палату с котом подмышкой, я держу пакеты в одной руке и хочу зайти сразу за ней, но Лиза хватает меня за предплечье свободной руки, и я оборачиваюсь. В её глаза читаю лёгкую экзальтацию. Она покусывает нижнюю губу и не отводит глаз с моего лба.
– Знаешь, за год твой характер практически не изменился, – отпускает она непринуждённо. – Всё так же принимаешь решения буквально сломя голову. Что сбрендило, то делаешь. И с котом этим, ты же пешком даже без переноски его притащил. Доказательство того, что ты всё ещё лёгок на подъём. Действуешь без заморочек.
– Люди не меняются, чтоб ты знала, – отрезаю я, выдерживая её взгляд. – Свой стиль ведения случая я уже давно выбрал, – она ослабляет свою руку, а я плавно выдёргиваю мою и напоследок прощаюсь, – Аривидерчи, Елизавета.
Алиса выглядит максимально расклеенной. Мне кажется, с каждым днём она худеет всё больше. Юля опускает Маренго на пол, и он почти сразу запрыгивает на кровать. Он мешкает вдоль краёв, спотыкается об Алисины ноги, но в конце концов находит себе место на её торсе. Прямо по центру, у солнечного сплетения. У неё нет сил, чтобы выразить свою несусветную радость, поэтому она лишь выдавливает ослабевшую улыбку. Я подхожу вплотную к кровати и беру её за руку.
– Смотри, теперь мы с тобой, как два лысых близнеца, – задорно произношу я.
– Для дяди Эдика, я уверена, это было удручающим процессом, – говаривает Юлия, поглядывая на меня. – Ты же помнишь, он был не разлей вода со своими волосами.
– Непривычно, – выговаривает Алиса, и я как будто вижу, как в её зрачках отражается мой выбритый череп.
– Этого ушастого Маренго зовут, – говорю я, поглаживая свернувшегося в клубочек пушистика. – Теперь он твой.
– Я могла бы, но не знаю, что сказать, – комментирует обессилено Алиса, бросая взгляд на Маренго. – У меня нет сил что-либо говорить.
– Ты и так сказала немало, – отпускает Юля ей в ответ.
– И, видимо, немало сказала вчера Коле, – упоминаю я между дела. – Да так, что он, похоже, пересмотрел свои взгляды.
– Вы привели его ко мне, – изъясняется Алиса сквозь беспроигрышную хворость. – Не знаю, как он воспримет то, что я ему рассказала, но пускай это останется между мной и ним.
Внезапно Юле кто-то звонит и она выходит в коридор. Я осматриваю содержимое маленького пакета и нахожу там пару «волшебных» масел. Беру одно и нюхаю крышку – среди ароматических химических соединений чую запах жасмина.
– Надеюсь, у тебя нет аллергии на жасмин, – произношу я и подношу к носу ребёнка. – Юля говорит, что это запах этого растения внушает оптимизм. Ещё поговаривают, будто оно символизируют женственность…
Не думаю, что Юлины заверения помогут вылечиться от неизлечимой болезни. Она однажды обмолвилась словом о том, что Симон, например, отрабатывает карму. Он оплошал в прошлой жизни, реинкарнировал, и Шани отрубил ему обе ноги за невежество. Интересное допущение, но я бы не стал после такого всерьёз прислушиваться к такой женщине. Однако, стал бы или нет, а с каждым разом слушаю её всё чаще…
Юля жестом зовёт меня в коридор, всё ещё разговаривая по телефону. Забавы ради я кладу тюбик масла под лапы Маренго и откланиваюсь. Юля включает мобильник на громкую связь и манерно удерживает его одной рукой на весу, протянув другую под её плечевым суставом. Голос Яны отзвуком рассеивается по всему коридору. Она приехала в тот самый эдакий вытрезвитель при наркодиспансере на другом конце города и застала там – о приятная неожиданность – журналистов.
– Санитары сообщили мне, что совсем недавно тут была Климова, – утверждает она немного встревоженно. – Хуже того, что Елена согласилась ответить на их вопросы. Вероятно, теперь Настя на подъезде в гости к Алисе.
– Стоп, Ян, погоди, – вдумчиво отрезаю я. – Что репортёры там вообще забыли?
– А ты как думаешь, гений? – отвечает она мне. – Увидели все эти публикации, объявление. Сайт, в конце концов, для сбора средств был создан. Вот они и заинтересовались. По словам самой Елены, она общалась с ними под своим предлогом, согласно которому её не будут ни снимать, ни записывать. Что именно она им наговорила, мне не сказала. Зато я с ними в холле пересеклась.
– Раз ты допускаешь, что Анастасия захочет поговорить ещё и с дочкой, – умозаключает Юля, – тогда, наверное, она приедет одна, поскольку её личный состав, как я поняла с твоих слов, всё ещё гуляет на территории наркодиспансера.
– Алиса в праве отказаться, – отчеканиваю в итоге я и возвращаюсь в палату.
Маренго решил потянуться ненароком и выронил масло на пол. Я подымаю тюбик, кручу его между пальцев, нюхаю. В свете накаляющихся событий с докучающей Климовой я всё больше сам себя нервирую. Всё как-то разом валится на меня, что я, кажись, еле справляюсь.
– Будет к тебе просьба, – оглашаю я ребёнку, щупая пушистому ушко. – Возможно, сегодня к тебе заедет одна женщина. Она – человек скрупулёзный. Это качество сходится с её профессией. В общем, она журналист, и мы открыто просим тебя не соглашаться на разговор с ней. Скажи медсестре, что ты устала от посетителей. Идёт?
– Я не буду врать, – говорит Алиса утомлённо. – Я действительно устала. Спасибо за Маренго. Такой пушистенький клубочек был моей мечтой. Спасибо за масла и за поддержку. В особенности вам, дядя Эдик, – она приподнимает трясущуюся исхудалую руку и указывает на мою голову. – Я буду помнить даже, – она запинается, – даже после…
– Тихо, ша, – бросаю я, не дав ей договорить. – Не произноси вслух. Не надо лишний раз звать старуху с косой.
Уходя, я напоследок вижу её улыбку. Я не признаю это даже перед самим собой, но мне действительно жаль. Раньше я думал, что с каждым подобным клиентом моя боль будет сходить на нет, но ничего подобного. Я научился лишь лучше её скрывать. Эта девочка могла бы стать кем-то. Могла бы стать счастливой, как минимум. Если бы не мать. Ей просто не повезло. У неё ничего нет: ни друзей, ни интересов. Только рутинная повседневность, и о той уже можно только грезить в памяти. Только наивные банальные мечты. Она мечтает о таких вещах, которые такие дети, как тот же Коля Булатов, имеют всегда и не считают чем-то заоблачным. Она могла бы выучиться в школе, обрести амбиции и продолжить жить, взращивая благодать. Могла бы, если бы жизнь не ударила ключом.

***

В прошлый раз Юля так же само потянулась чуть дальше парадной. Я ловлю дежавю. Правда, на этот раз солнечные лучи не обвивают её очертание. Сегодня солнце потухло. Видно, Сурья не в настроении, как бы она сказала. Что-то он с конца лета чем-то недоволен.
– Можем поехать, снова подышать, – вдруг заявляет Юля, подмигивая. – На этот раз более удачно.
Не успеваю я что-либо сказать, как на стоянке позади Юли паркуется знакомый «Рено». Похоже Климова. Эта поганка уже здесь. Быстро домчала. Эпатажно выходит из машины и так хлопает дверью, что нам отсюда слышно. Идёт в нашу сторону, нарочито шевеля бёдрами.
– Прости, Юлик, – рублю я, взяв её за плечи, и киваю ей за спину. – Госпожа Климова на горизонте. Не оборачивайся.
Она проходит рядом, резко останавливается и пристально осматривает нас. Меня немного раздражает подобный норов, я не выдерживаю и начинаю смотреть на неё в ответ. В какой-то момент она узнаёт меня.
– Смена имиджа, да, – она на миг косит глаза вверх, – Эдуард? Вас ведь так зовут, я правильно помню? Просто я недавно вспомнила, что в пятницу вы мне представились. Не думала, что встречу вам ещё и здесь. Сначала на похоронах, теперь у диспансера. Такое впечатление, что вы везде и всегда.
– Кто бы говорил, – вступается Юля в негодующих тонах. – А у меня такое впечатление, что это вы везде и всегда.
– Присмирите свою коллегу, Эдуард, – повелительно отпускает Анастасия. – Меня вдоволь убила ваша фраза, которую вы мне сказали на кладбище – там что-то про тошнотворных людей было, так что ещё одну язву я не потерплю.
– Что вам наговорила Елена? – вопрошаю я, опережая ответную реакцию Юли. – Как бы вы там себе это не перекрутили нам во вред, знайте, что её дочь, Алиса, сегодня больше не принимает посетителей.
– Меня примет, – уверенно толкает Климова. – Акрибии вам не занимать, кстати. Знаете, где я была и зачем я здесь. У нас всё-таки есть общее. Я точно такая же, когда дело касается работы.
– Более того, – заливаю я по полной, – я знаю, где вы с утра были. Не знаю, кто вам это пухлый парень, но меня позабавило, что он живёт в одном доме, где до недавних пор жил один из наших клиентов.
– Браво, – сказав это, Климова подходит к нам с Юлей поближе, выражая острую заинтересованность. – Никогда не думала, что социальные работники способны опуститься до уровня слежек.
– Опуститься? – фыркает Юля в порыве недовольства. – Так это то, чем вечно занимаются журналисты.
Мне выгодно, чтобы Климова полагала, что я всего лишь следил за ней, а не ночевал прямо, буквально говоря, у неё за стенкой. Если она поинтересуется насчёт того, кто жил в той квартире до моей мамы, а потом выяснит, кто живёт там сейчас, тогда во всю эту противную дрянь вовлекутся и мои родители до кучи.
– Если это сынишка, – бесстрастно произношу я, – то, Анастасия, знайте, что дети требуют внимания. Чаще от работы отдыхайте, с ребёнком поговорите, и может он не будет распивать прямо в подъездах.
– И кто это меня поучает? – с досадой отпускает Климова. – Тридцатилетний униженный собственной женой работяга без детей?
– О, ну, давайте, – снова заступается Юля, – покажите всю свою мерзкую натуру. Метните ещё пару стрелок.
– Оставь, Юль, – отрезаю я, не поддаваясь на провокации репортёрши. – Она и так показала. Узнала мой возраст, семейное положение, да и всю биографию. Хотя, я ведь сам виноват. Объяснился ей вчера про то, как в пятницу оказался в кошерном «Роллс-Ройсе». Нетрудно копнуть чуть поглубже того факта, что Королёва – моя бывшая, и узнать об отсутствии у нас детей.
– Я не собираюсь пререкаться, – глаголет Климова, криво улыбаясь. – Не стойте у меня на пути. Я хочу поговорить с Алисой Генриеттой Чапаевой.
– Ну, вперёд, – бросает Юля Анастасии в спину.
Мы с Юлей молчим некоторое время. Я вздыхаю пару раз и вспоминаю про её предложение на сегодня. Однако этому не суждено сбыться, ибо мы слышим какой-то шум в холле диспансера и вбегаем туда вслед за Анастасией. Главврач не замечает нас и пролетает мимо, как на дрожжах. Сёстры двигаются за ним, а мы двигаемся за сёстрами. Я, Юлия и Анастасия встаём у двери в палату. Среди мельтешащих ног я замечаю Маренго, который забился под кровать.
– У нас был мизерный шанс, – слышу я, как твердит нервно онколог, взявшись за голову. – Терапии могли помочь, но они навредили. Поражены клетки в костном мозге – этого следовало бояться. Она без сознания…
– Ну вот, вы как раз вовремя, Анастасия, – отчеканиваю я и без слов иду на выход.

***

Я просиживаю на лавочке близ диспансера почти полчаса. Пятнадцать минут назад Юля вынесла мне Маренго – он облизывает лапу, сидя рядом. Десять минут назад я видел, как Михаил буквально влетел с плеча внутрь. Тучи сгущаются. Моё сознание сгущается аналогично им. В отличии от Климовой и Михаила, я не стал смотреть, как обессиленные врачи опускают руки перед Алисой. Сейчас Юля сидит между мной и Маренго, усердно пытаясь одолеть смерть ребёнка каким-то непонятным мне языком. Вероятно, санскритом.
– Траямбакам, – всё, что я разбираю из её уст. Она пару минут трубила о том, что эту мантру желательно должен читать близкий родственник, но в итоге забила и начала зачитывать. Под монотонные завывания я смыкаю глаза и по Юлиному принципу вдыхаю и выдыхаю пару раз. Становится холодно и меня снова начинает знобить.
Спустя ещё несколько минут из корпуса выметается Климова с каким-то обиженным выражением лица. Наверное, она попалась под горячую руку, и Михаил выдворил её. Сейчас она идёт в нашу сторону, прерывая Юлины молитвенные шептания.
– Опять-таки, куда смотрела социальная служба? – открыто спрашивает у нас она. – Почему дитё не водили на медосмотры? Как так вышло, что рак у неё обнаружили сразу третьей стадии?
– Они уже давно не числятся нашими клиентами, – поясняет Юля, для разрядки поглаживая Маренго по затылку. – Михаил снова поставил их на учёт после того, как у Алисы продиагностировали рак.
Климова сдержанно фыркает, делает один шаг и почёсывает Маренго подбородок. Затем без слов она бредёт на парковку. Отсюда мы видим, как она садится в свой «Рено», сдаёт назад и в конце концов покидает территорию диспансера. Юля продолжает зачитывать индийские тексты как ни в чём не бывало. Только теперь они не утихомиривают меня, а почему-то каким-то довлеющим образом действуют на мозг.
– Может хватит? – ни с того ни с сего цыкаю я, отчего Маренго слегка вздрагивает.
– Не пугай кота, – роняет она, прекратив бубнить санскритом себе под нос. – Между прочим он стал конечной жизненной целью Алисы. Вероятно, даже её мокшей. У неё в ускоренном темпе жизнь пронеслась, поэтому я и старалась побуждать её к аскетизму своими духовными практиками. Это всё было для её Санньясы.
– Честно, Юль, я ни хрена не понял, – утомлённо отчебучиваю я и киваю ей в сторону главного входа, откуда разбитой поступью волочится Михаил и трясущимися руками закуривает сигарету. Он медленно подходит к нам.
– Впала в кому по логичной причине – малой результативности лечения, – тягостно произносит он. – Близок летальный исход.
Он протягивает нам с Юлей по сигарете и прикуривает мне. Юля тоже не отказывается, что меня немного изумляет.
– С каких пор вы не прочь подымить, Вьюгова? – серьёзно озвучиваю я несерьёзное.
– А я не для себя, – говорит она так, будто изначально заготовила ответ на этот вопрос. – Для Шивы можно иногда.
Михаил смотрит на нас обходительным взглядом, не обращая внимание на наше мимолётное отвлечение. Одной затяжкой он высасывает сигарету почти наполовину. Сам места себе не находит, постоянно переваливается с ноги на ногу и мельтешит взором. На нём изношенная джинсовая куртка. Я подмечаю у воротника прикрепленную булавку.
– Поезжайте домой, выдохните и доверьтесь врачам, – рекомендую я, наряду понимая, что он всё равно не послушает.
– Нет, я останусь здесь, – убеждённо отрубает он. – Сейчас я должен быть рядом с Алисой. Один за двоих – за Лену и меня, – он кидает окурок на землю, вдавливает его и собирается уходить.
– Постойте, – бросает Юля вдруг, взяв ленивого Маренго на руки. – Котика заберите – это подарок. Она ведь всегда хотела…
Секунду Михаил колеблется, но затем благодарственно кивает и бережно забирает пушистика. Маренго цепляется когтями за плечо Михаила и закисшим глазом глядит на нас. Я апатично махаю ему.
– Полагаю, и сегодня не «подышим», – бормочу я, докуривая.
– Да, в другой раз уже, – соглашается Юля, стряхнув пепел. – В таком состоянии озабоченности лучше не стоит. Озабоченности не в смысле пошлой.
– Я понял, Юль. С первого раза понял.
– Правда? А, ну, ладно…

***

В терцентр мы возвращаемся под вечер, когда рабочий день согласно трудовому распорядку в офисе уже заканчивается. Вслед за нами прибывает Яна. У входа с затылка она не узнаёт меня, принимает за клиента и обходит стороной, в спешке двигаясь к лестнице. Я забегаю за угол и становлюсь на одну ступеньку.
– Исаева, ты глазами обнищала? – окликаю её я, когда она поднялась на пролёт между первым и вторым.
– Оху, – обернувшись, начинает она, но тут же прикрывает рот ладонью, не договорив. – Гордон, что ли? Тебя кто за задницу укусил?
– Я сделал это для того, чтобы ребёнка поддержать. Она в коме, поэтому моя лысина и кот можно счесть за предсмертные дары.
– Придётся потом Елене об этом сообщать. Нервотрёпка…
Юля заворачивает в приёмную. Аспирантка до сих пор там, хотя должна была уйти сразу после обеда. За неё она проконсультировала море клиентов, поэтому заслуживает поощрения. Юля говорит ей езжать, а сама принимается обслуживать оставшихся. Мы ответственны за таких, как эта студентка, так что не имеем права задерживать их дольше положенного.
На втором меня ловит Паша с выпученными глазами. Он уже слышал громогласное удивление Яны и решил воочию увидать новый имидж своего коллеги.
– Impazzire, – вылетает из его уст итальянское словцо. – Я знаю, на кого ты теперь похож по форме лица. Ну-ка, нахмурь брови и повторяй с пафосом: «Вы любите розы, а я на них…».
– Срал?.. – договариваю я, осклабившись. – Да ну, на кого-кого, а на Маяковского я точно не похож.
Нас замечает Демис, который уже собрался уходить. При виде меня он раскрывает рот и присвистывает. Теперь я с ним схож, а значит и голубым у него язык не повернётся меня назвать. У него у самого стрижка по типу бокс и жидкая борода, напоминающая бретту.
– О, Демис, – обращается к нему Паша, продолжая оценочно поглядывать на меня. – Ну, скажи, что он на Маяковского похож.
– Да на самого Вина Дизеля, – отчеканивает торжественно Демис. – Правда, у него вообще волос нет, а у тебя под ноль. Неважно, так хоть на человека стал похож.
Кем меня только не назвали. Оля ушла домой незадолго до нашего с Юлей возвращения, но, спорю, она окрестила бы меня каким-нибудь Зигмундом Фрейдом или ещё кем-то. Завтра буду навещать Диму на Воробьёва и Эдвардом руки-ножницы он назвать меня уже не сможет. Оголить череп для меня хоть и было затеей спонтанной, однако внушительный кусок собственной жизни я считал свои волосы чем-то вроде связующего звена между юностью и зрелостью.
Демис делится с нами, что на вечер он запланировал перегнать свой драндулет в другое место, поскольку аренда его гаража резко подорожала. На этот раз он жмёт мне руку крепче, чем за все прошлые разы. Я замечаю в его взгляде какую-то ширму. Он как будто темнит, когда дело касается его машины.
– Я посоветовал ему снять гараж по соседству от того, где я «Кавасаки» свой держу, – разъясняет мне Павлик. – Как-то странно это всё. Мне он сказал, что под пресс её пустил.
– Да, я тоже заметил, – подтверждаю я, задумавшись. – Что-то тут нечисто.
Перед тем, как отправляться домой, захожу к Яне, чтобы спросить у неё о том, нарыла ли она что-нибудь про наличие детей у Климовой. У журналистки в записях уже обвинение нас в суициде Андрея и запоздалом выявлении рака мозга у Алисы. Со временем её список будет только расти. С каждым нашим промахом, либо просто косвенном участии в чём-то отличительно гиблом, она будет всё плотнее впиваться своими змеиными клыками в нашу плоть.
– Есть у неё сынок, – сообщает Янка, параллельно убирая документы с рабочего стола. – Нашла сайт союза одесских журналистов. Перешла по ссылке под её именем и попала в какой-то локальный аналог википедии. Статья сырая и не дописана, но в разделе личной жизни было сказано про то, что в две тысячи девятом она усыновила парня по имени Жора.
– Если ваше имя Жора, вы – настоящая обжора, – заламываю я сатирически.
Яна смотрит на меня взглядом, полным испанского стыда и непонимания.
– Ну, дразнилка, – объясняюсь я, добавляя в разговор ещё большего курьёза. – У тебя детства не было, что ли? Хотя да, чего я удивляюсь?.. Тебе же только тридцать.
– Ой, ты, пенсионер, – проговаривает Яна с подстёбом. – Самому-то сколько?
– Тридцать два вообще-то, – чеканю я и мы оба коротко смеёмся.

***

Вместо того, чтобы ехать домой, еду к маме, в квартиру Савелия. В подъезде пусто и тихо. На тот маловероятный случай, если Климова дома – я соблюдаю осторожность. Как раз тогда, когда я подхожу к двери, мама открывает её с той стороны. Она выпроваживает папиного реабилитолога, которого назначили за сумму от страховки. Мы молча киваем друг другу, и я захожу в квартиру.
Папа лежит на кровати Савелия с заржавевшим подспорьем и напоминает мне её владельца. Она не скрипит только потому, что он практически не движется. Я провожу параллель между своим стариком и Савой, сейчас у них стало быть однородная физическая беспомощность. Правда, конечно, у моего ситуация получше. У него нарушена координация, но кое-как перемещаться он может. Сильно пострадала мелкая моторика, отчего специалист прописал ему её разрабатывать путём упражнений с массажным мячиком. Собственно, этим он сейчас и занимается – катает его между ладоней вверх-вниз.
– Здорова, сын, – салютует папаша в обузданном тоне. – Ты посмотри, состриг свои эти дамские лохмотья. Какой красавец, не наглазеешься. А я вот не в лучшем сейчас виде, чтобы на меня глазеть.
– Наглазелся уже на тебя в больнице, – говорю я, садясь рядом, на кровать. – Пока ты без сознания был. Сейчас ты овощ, конечно, но хотя бы соображаешь.
– Мозги пашут, а вот руки и ноги не слушаются. В качестве разгрузочной терапии мне прописали уминать как можно больше помидоров. Вроде как они снижают холестерин.
– Так вот почему мама на кухне торчит. Оттуда томатами так и несёт. Она их варит?
– Ну, ты же знаешь мать. Вечно радеет за других, а у самой сердце болит.
– Ага, повезло тебе с ней. Будь кто другой на её месте, гляди и бросил бы тебя за такое пренебрежение. Опять покер? Ты серьёзно?
– Слушай, прости. Я и так уже настрадался. Встану на ноги, заплатим долг и вернёмся домой.
– В каком клубе ты играл? Тот, на посёлке, ещё действует?
– Да ну, сын. Не надо тебе оно…
– Я не собираюсь играть. Хочу попробовать прикрыть шарашку.
– У нас там по месту только тот клуб всегда и был, – признаётся отец, сжимая в руке мячик. – Как сократили на предприятии кадровый состав и меня уволили, так я сразу туда захаживать стал. Но я ведь это опять затеял не со зла, правда…
– Я запомнил, папа, – твёрдо отпускаю я. – Отдыхай и не рыпайся. Если что понадобится, зови маму. Я сейчас закину чего-нибудь в рот и сразу спать лягу, а то притомился.

День 7

Проснувшись утром этой среды, я решаю наведаться к Димону пораньше. Посещение доступно с восьми до часу и с четырёх до семи. В прошлый раз я приезжал к нему вечером, а в этот – утром. Я выхожу из квартиры спустя пару часов после рассвета, когда родители ещё спят. Слышу, как снаружи гулким свистом завывает ветер. Со вчерашнего дня температура окончательно снизилась под рамки классический осени. Этим утром она остановилась на отметке в двенадцать градусов. Жара сошла на нет, и только едва ощущается солнечное тепло, но и оно кроется в личинах катонных дождей. О климате я осведомлён как следует, поскольку вчера, когда родители смотрели новости по старому телевизору Донского, под конец всех сюжетов я ждал Климову, а получил синоптиков.

***

По утрам общественный транспорт забит, однако мне недолго ехать, посему я прижимаюсь к поручню в середине салона троллейбуса и вскоре выметаюсь непосредственно у сквера перед психлечебницей. Каждый мой визит на Воробьёва мало чем отличается от предыдущего. Разве что мелочами. Например, в этот раз, к счастью, когда я прохожу через коридор корпуса для социально-опасных душевнобольных, из палаты на меня никто не кидается. Правда, в широком крыле корпуса для более, так сказать, «элегических» психопатов меня снова донимают знакомые лица. У большинства из них параноидное, либо диссоциативное расстройство личности. Если верить доктору, то у Димы полный набор – от признаков деперсонализации до всяких там конфабуляций. Однако, что бы кто не говорил, я питаю надежды на то, что его сознание подлежит реабилитации.
Сегодня он долго не может узнать меня ввиду исчезновения основной отличительной моей черты. Я доказываю ему, что я – всё тот же Эдвард, только теперь без волос. Он ведь и дал мне эту кличку, отыскав полную схожесть с персонажем Деппа, когда по чьему–то совету посмотрел тот фильм на поздних курсах университета. В то время я косил под Роберта Смита и делал укладку сравни с городским сумасшедшим. Потом я укоротил причёску до вменяемости и стал похожим на Фродо Бэггинса. Но всё это не имеет значения, ибо Димон и так с трудом узнаёт меня, а тут я вдруг преобразился под скинхеда.
– Я – Эдуард Дубровский, друг твой дорогой, – диктую я традиционно. – А ты – Дмитрий Комиссаров. Себя-то ты помнишь?
– Погоди, – спохватывается наконец он. – Эдвард?.. А где… где?.. – пальцем он указывает на мою голову.
– Состриг. Теперь я как ты, а ты как я – оба бритоголовые.
– Зачем?
– Нужно было для дела, – поясняю я ему, в стоящей позе сыграв на пианино кусочек от сонаты Моцарта. Это заставляет меня мельком вспомнить период с восьмого по конец девятого класса, когда я недолгое время посещал музыкалку.
– Если для дела, тогда я поступил бы точно так же, – говорит Димон, положив руку на моё плечо, отчего я отставляю пианино и оборачиваюсь. – Кабы пришлось, расстался бы со многим.
Дима садится за клавиши и начинает наигрывать. Это снова «К Элизе», и теперь он играет её гораздо лучше. Практически без фальши. Его пальцы, словно град, обрушиваются на клавиши, издавая ноту одну за другой. Он сбивается с ритма, но быстро его догоняет. Если запустить сейчас метроном, вряд ли его темп будет сильно отставать или спешить. Похоже, несмотря на сумасшествие, он всё так же склонен к обучению, причём не абы чего, а музыки. Играющая пьеса раскурочивает память, и я невольно тону сквозь года в собственное отрочество…

***

Мама показывает мне, где и в каком месте я сыграл не ту ноту, а папа валяется на диване перед телевизором. Мою игру заглушают выстрелы в криминальном сериале, шелест пачки с чипсами и треск полупустой банки из-под пива. Воскресенье, у всех выходной. Школа подходит к концу и встаёт вопрос – уходить ли после девятого.
– Кать, да перестань ты сидеть над ним, – бросает папа маме, убавив громкость на телевизоре. – Ему пятнадцать скоро, уже здоровый бык, а ты ему пианино навязываешь. Я промолчал год назад, когда мы эту байду покупали, а потом вносили в хату полдня, и сейчас думаю, что зря я ни слова не сказал. Треньканьем на хлеб не заработаешь.
– В отличии от тебя, я хотя бы участвую в самореализации нашего сына, – упрекает мама в ответ, переведя на папу свой надутый взгляд. – Вот с какими ты хобби его познакомил? К азартным играм приучал?
– Причём тут азартные игры, боже, – бурчит папа, прикрыв лицо ладонью. – Да и вообще, какие хобби? Ты где таких слов понабралась? Как дитё малое, ей богу. Пусть лучше думает, куда податься после окончания девятого класса. И стоит ли подаваться вообще.
– Это он сам решит, – утверждает мама, слегка погладив меня по голове. – Но твои варианты – это какой-то цирк. Неужели ты настолько не веришь в нашего сына, что видишь в нём слесаря и токаря?
– Ну а что? Работа руками всегда бабло приносило. Вам, бабам, не понять. Ты и из него бабу сделать хочешь, наверное.
– Кто это мне говорит? Мужлан, который пашет на сельских хозяйствах за копейки, а по выходным то и дело бухает и жрёт? Приносит тебе это бабло?
– Может, вы у меня спросите, кем я себя вижу? – вдруг прерываю их я, зычно сыграв глиссандо по клавишам для заострения внимания на себе.
Они с изумлением пялятся на меня. Я опускаю глаза, будто пытаясь найти под пианино текст с правильной комбинацией слов. Уже тогда мама предлагала мне множество вариантов для поступления, которые отец назвал бы женскими и говёнными. Однако сфера социальных связей тогда привлекала мой наивный рассудок, посему я доверился этим позывам. Сейчас, когда мне за тридцать, я не могу ответить, верный ли я сделал выбор, но, если уповать на фатализм, наверняка по–другому и быть не могло. С другой стороны, полагаясь на слова Симона, можно свято верить в то, что любое наше, даже самое малейшее действие, перестраивает будущее. Однако сейчас я почему-то точно уверен в том, что, если бы мне довелось вернуться в прошлое, я бы ничего там не менял.
– Да, я ухожу с девятого, – заявляю я на негодующем вздохе. – Социальная работа – мой выбор, и мне плевать, что ты, отец, скажешь. И пианино мне надоело, – я встаю и опускаю крышку. – Бросаю играть, и мне плевать, что ты, мать, скажешь...

***

Димон встаёт из-за пианино прежде, чем я успеваю отметить его блестящую игру. Он переходит к столику с пазлами, перемешивает их и начинает собирать. Часть он не трогает, потому что она уже кем-то собрана. На одном из фрагментов я снова вижу тот самый маленький трезубец, отчего делаю вывод, что это те же пазлы, которые с плачевным исходом собирала та женщина в прошлую среду. Судя по небольшому клочку, который уже сформирован, картинка какая-то странная. На каждом пазлике частички от каких–то знаков.
– Это Эгейское письмо, – сосредоточенно поясняет Дима. – Иероглифы, схожие на письменность Крита. На самом деле, нет, конечно. Это выдуманные каракули. С пазлами в наборе шёл буклетик с дешифровкой. Одно дело собрать мозаику, совсем другое – её расшифровать. Звучит как древнекитайская мудрость.
Да, всё же по его речам с самопроизвольной формулировкой любой бы посудил и с уверенностью нарёк его психопатом. Правда, он скорее душевнобольной, и вся эта путаница в его сознании происходит именно из-за морального износа. Спонтанно всплывающие в его голове истории. Одни приукрашены или видоизменены, другие приключались не с ним, а с кем–либо ещё, третьи вообще никогда не случались. К счастью, последних меньшинство.
– Слушай, у меня новость, – меняю я тему. – У Варвара новый заместитель. Заместительница, если быть точнее. Он выбрал Янку.
– Жалеешь, что не тебя, да? – спрашивает он, не сводя глаз с пазла.
– У меня и так башка кипит последние недели. Ты просто представить себе не можешь, сколько всего произошло с тех пор, как я приходил к тебе в предыдущую среду. А хотя, наверное, можешь. В этом и заключается природа здешних обитателей – в воображении всякого…
Я принимаюсь ему пересказывать, что и когда произошло. Делаю я это для того, чтобы держать его в курсе событий, пока он не пойдёт на поправку. Он напоминает мне о случае с одинокой многодетной матерью.
– Я как раз её вспоминал, – говорю я, – когда меня так же само в окошко первого этажа подсаживали.
Рассказываю про Савелия и Веру. Хочу перейти к Булатовым, но тогда придётся упомянуть случай с Алисой, ибо ключевое в том, что мальца я к ней в больницу приводил. Дима очень любил этого ребёнка. Да, именно любил – в прошедшем времени. Я достаю телефон и вижу входящее сообщение от Яны. Полчаса назад Алиса скончалась. Мне становится немного дурно, поэтому я принимаю решение закругляться с нахождением в психлечебнице на сегодня.
– Мне пора бежать, – произношу я, пытаясь замаскировать дрожь в голосе быстрым говором. – Нужно уже быть в офисе. До встречи, Диман.
Санитар, вечно наблюдающий за больными в этом зале, вежливо останавливает меня. Он заглядывает мне за спину, на Диму, занятого сбором картинки, и опускает защитную маску с носа.
– Его состояние немного проясняется, – сообщает он мне мягким тоном и кивает в сторону Димы. – Мой вам совет – участить количество посещений. Я не специалист в психиатрии, просто надзиратель, если вам угодно. Но, учитывая, что вы ему близкий друг, его рассудок станет приходить в норму намного живее, если вы будете рядом почаще.
– Не обещаю, – отвечаю я вяло. – Найдётся время, я буду приезжать. В крайнем случае на выходных. Спасибо за рекомендацию.

***

В офисе всё как обычно. Паша занят в отделе гарантий, отслеживая время, чтобы успеть украсть свою племянницу после школы. Юля обслуживает очередную утреннюю порцию клиентов. Демис просиживается в отделении выдачи пособий. Яна встречает меня на втором этаже со стопкой отксерокопированных бумаг. Хоть дочь Чапаевой за долгое время и успела всем нам стать как родная, Исаева сохраняет присутствие духа. А я как знал, ещё посмотрел на Алису вчера так, будто прощаясь. Я запомню её улыбающейся, ведь именно такой видел её в последний раз.
– О, вот и ты наконец, – выдаёт Яна, роняя чью-то доверенность.
– Простите, госпожа Исаева, – буркаю я и подымаю обронённое. – Негоже мне опаздывать. Надеюсь, вы и ваш великий род простит меня, ибо с утра я посещал моего хорошего друга, который когда-то съехал с катушек.
– Рада, что я не одна такая, – произносит она и поправляет файлы с документами. – Не распускаю сопли в этой ситуации. Смерть ведь — это ещё не конец света. Вон Юля свято верит, что душа Чапаевой попадёт в обитель богов.
– Ага, да, – глумливо отпускаю я. – Тот этот твой четырежды раз прапрадед–художник тоже в обитель богов попал? А его брат, который под Бородино погиб, с ним же?
– По-моему, ты упоминаешь о моих поколениях чаще, чем я сама это делаю. Короче, довольно херню молотить. Кое-что тебе надо знать. Сегодня к Оле внезапно притащили Булатова Колю, несмотря на то, что он готов был посещать уроки в школе. Кстати, я так понимаю ты приложил к этому руку. Но, видно, родители решили ещё поводить его к психологу. В общем, утром нам позвонили с вестью о том, что Алиса напоследок хотела бы увидеть, не поверишь, этого Колю!..
– Так она же в коме была, нет? Михаил так сказал.
– Нет, не кома. Вчера у неё было резкое помутнение в сознании. Увеличение внутричерепного давления. Простой обморок.
– Так, ладно. С одной стороны, раз за такой короткий разговор она сумела повлиять на Колю, в принципе понятно, почему она почувствовала, что хочет увидеть его. У неё почти не было друзей за всю жизнь, и, может, она разглядела в нём что-то, с помощью чего могла бы оставить после себя эдакое наследие, которое она пожелала передать через него.
– Очуметь!.. Вот это ты углубился. Хоть у тебя и вольные, практические методы, всё же размышляешь ты временами извилистее всех нас вместе взятых. Ну, короче. Оля взяла такси, так как на этот раз родители Коли отъехали по делам. В общем, поехала она с ним в диспансер, где он и остался с Алисой в последние минуты её жизни. Звучит, конечно, слишком романтизированно, но, опуская все детали, так оно и было.
– Интересно, о чём они говорили в этот раз?.. Речи Алисы для меня теперь такая же загадка, как и содержимое ящика Пандоры для древних греков.
– А вот у Коли и спросишь, как подвернётся случай, если тебе Оля не скажет.

***

Часы, проведённые за сидячей работой, не блещут достаточной значимостью для описательного интереса. Варварином я закреплён в отделе эдакой корректировки документов – я просматриваю журнал с перечнем учёта клиентов и вношу соответствующие правки. При всём при этом последний месяц мои обязанности разделили все наши рабочие и пара аспиранток, поскольку я вечно занят чем-то другим; зачастую более практической деятельностью. В последнее время мне трудно концентрироваться, сидя на одном месте. Благо, Варвар с пониманием относится к этому и нередко предлагает альтернативные варианты. Он столь лоялен к нам ещё и потому, что мы – те немногие, которые остались верны ему вопреки эдакому «депрессивному» периоду, слава богу, уже минувшему. После ухода бывшего заместителя много кто уволился. Димон выгорел, а я понемногу начал изнемогать от собственной профессии. Однако, несмотря на это, мы с коллегами всё ещё здесь.
На перерыве мы ошиваемся в кафетерии. Паша пожимает руку мне, Демису, кивает дамам и отправляется воплощать свой план по «спасению» Маши в жизнь. Остальным коллегам он не раскрывает карты и на вопрос, куда он так рано собрался, как ни в чём не бывало отвечает, что нужно забрать племянницу из школы. Как он уходит, к нам подоспевает Оля. Она выглядит довольно подавленной, несмотря на то, что является психологом и способна держать своё ментальное состояние в узде. Тем не менее никто из нас не застрахован от прострации. И сколько бы мы не переживали подобных случаев, выработать стопроцентный иммунитет к этому никому из нас не удастся. Просто на некоторые ситуации реакция станет более смиренная. Как, например, у Юли, которая верит в реинкарнацию и отработку кармы.
– Это ты в поддержку Алисы вчера сделал? – интересуется Оля, указывая на мою обритую репу.
– Сейчас ей эта поддержка уже ни к чему, – прискорбно произношу я. – У меня вопрос, пока не забыл. Ты слышала о чём Алиса с Колей разговаривала?
– Я не хотела нервировать Алису в таком состоянии, поэтому послушала её просьбу и подождала в коридоре. Они говорили так тихо, что я почти ничего не разобрала, а когда зашла обратно, увидела зрелище – Коля буквально склоняет голову над её уже бездыханным телом.
– А где врачи в это время были?
– Слушай, ну, ты же понимаешь, зачем её поместили именно в диспансер. В палату паллиативного реагирования. Шансов на поправку практически не было, а наш этот сбор средств – это сплошная формальность, которая действовала по принципу «а вдруг повезёт» и всякие терапии смогут помочь.
– Грустно всё это, – вставляет Демис, опираясь на свой локоть. – Как у нас в Грузии говорили, «идущий впереди – мост для идущего позади». Так вот «идущий позади» – это ваш тот Коля или как его. Какое никакое, но всё же влияние она на него оказала, а у самой судьба такая, ничего не поделаешь.
– Ого, с каких пор ты у нас мудрец? – задаётся Яна, кусая свой бургер с бисфштексом, который взяла в шаурмичной неподалёку.
– Ешь молча, Янка, приятного, – толкует Демис задумчиво. – Понимаете, просто я на этой поговорке и попался. Мой отец служил. Я пошёл в армию именно по его стопам. Попал в украинское подразделение, а после на родину возвращаться не стал. Армия многому меня научила, но по большей части сломила, а на ошибках учиться не научила.
– Кажется, Демис в кой-то веки решил распахнуть нам душу, – комментирует Юля участливо.
– Да, и этого с вас хватит, – отвечает Демис, бегая глазами по помещению.
Когда время обеденного перерыва подходило к концу и все начали расходиться по кабинетам, вахтёр зашёл в нашу трапезную и передал Демису, что его ищет какой-то мужчина. Вахтёру показалось, что неизвестный произнёс фамилию Саакадзе с долей некого коварства и выразил свои опасения на этот счёт перед тем, как Демис пошёл наружу. Мне стало любопытно, поэтому я встал в нашем тамбуре перед входом в переулок.
– Демис Алико Саакадзе? – звучит топорный голос неизвестного. – Младший сержант Зарицкий, оперуполномоченный. Вы обвиняетесь по статье двести восемьдесят девятой за незаконное завладение транспортным средством, а именно автомобилем марки «Опель» модели «Астра». Прошу, пройдёмте со мной.
– За мной пришёл полицейский в гражданском, – слышу я абсолютно невозмутимый тон Демиса. – Что, унтер–сержантик, на досуге мимо проходили и решили заглянуть?
Я слышу, как защёлкиваются наручники, и выхожу для выяснений. В каком-то смысле мне, конечно, приятно видеть Демиса Саакадзе в таком положении. Однако, что досадно, он ведь в последнее время начал вести себя адекватно и меньше, дескать, «залупаться» на меня. А тут, будто по программному скрипту, всплывает неожиданный факт, согласно которому машина, что он так настойчиво вчера пытался мне и Паше впарить, ворованная. И если судить по тому, что он вообще не удивлён собственному аресту, ворованная ним же.
– Что за дела, младший сержант? – спрашиваю я тому в спину. – Разве этот «примерный» гражданин учинил что-то неправомерное?
– Сейчас не до шуток, – отвечает мне Зарицкий и показывает своё удостоверение. – У вас под носом работает потенциальный угонщик, да ещё и на таком благородном предприятии, а вы и ус не дуете. Оповестите ваше начальство о происшествии.
– Да не волнуйся, Эд, – молвит Демис хладнокровно. – Со мной это давно должно было случиться. Я так понимаю в ближайшие дни я буду зависать в районной прокуратуре.
Мой взгляд провожает их до угла. Они садятся в обычную полицейскую «тойоту приус» и проезжают в поле моего зрения. Зарицкий не носит форму. Это можно истолковать, как уклонение от обязательств, однако он имеет право расхаживать в штатском даже в служебное время, если его распорядитель даст ему соответствующее разрешение. Демису он озвучил законные основания для задержания и показал удостоверение, так что всё юридически верно.
Я незамедлительно ступаю в кабинет Варвара. Яна не торопясь что-то расписывает. Свечение из монитора выхватывает её лицо из общей тусклости помещения. Она подымает глаза и, как видит меня, сразу же их опускает.
– Нужно кому–то сообщить о кончине Алисы, – заявляет она лениво. – Михаилу будет морально трудно это сделать.
– Оставь это ему, – говорю я, озадаченно думая о другом. – Сейчас произошло кое-что поважнее. Демиса повязали.
– В смысле повязали? – обескураженно рубит она, а я вхожу в соседнее помещение к Варвару.
В сей момент он разговаривает по телефону. Предположительно с директором другого департамента, входящего в состав нашей социальной службы. Не дожидаясь, я выкладываю об аресте Демиса. Своему собеседнику он говорит, что перезвонит, и бросает трубку. Через пять минут в конторе начинается небольшая катавасия, но, вопреки непредвиденной ситуации с Демисом, всем приходится продолжить работать так, словно ничего не произошло.
– Накануне он нам с Пашей пытался впарить украденную тачку, – разъясняю я, пока Варвар рыщет по столу в поисках номера знакомого адвоката.
– Этого следовало ожидать, – между дела заявляет начальник. – Саакадзе всегда казался мне тёмной лошадкой. У него на лице было написано, что в чём-то он точно нечист. Однако он моментально справлялся с любыми возложенными на него задачами. Когда он уволился со службы в армии, я взял его к нам на стажировку и никогда бы не задумался насчёт того, что когда-нибудь в нём всплывёт воровская жилка.
– Да, я прекрасно помню, как он сюда устраивался, – говорю я, сидя в позе задумчивого теоретика. – За годы он отрастил бороду, зато понизил свою задиристость. А теперь мы узнаём, что его машина числится в угоне. Не зря он как-то редко и боязно на ней приезжал. А ведь мы верили его отговоркам насчёт цен на топливо…
– О, вот, – наконец отпускает Варвар, достаёт из ящика стола мятую синеватую визитку и вчитывается. – Частный адвокат Виктор Табаков. «Если уж закон суров, не будь дурак, есть Табаков». Не Сол Гудман, конечно, но своё дело тоже знает, смягчить Демису срок сумеет. Сам-то он преимущественно на мелких уголовных правонарушениях специализируется. Иногда по административным делам в суде за наших клиентов ратовал. Правда, я к нему не обращался, наверное, ещё с тех пор, как ты, Эдуард, сюда устроился.
– Ого, немало лет прошло. Ну, видимо, нам не приходилось к нему обращаться.
– В любом случае, Демис будет отстранён от своей должности в офисе на энный срок. Это даже не обсуждается. Однако, что правда, обеспечить ему юридическую защиту я всё-таки обязан после всего хорошего, что он сделал для территориального центра. Не заморачивайся насчёт этого, Эдуард. Возвращайся к работе.
Он прав. Будто мне больше нечего делать, кроме как интересоваться происшествием с Демисом.
С этой мыслью я возвращаюсь к себе, в отдел документооборота. За моим столом просиживается практикантка. Вообще, у большинства студентов практика начинается в середине зимы. Я делаю вывод, что она заочница, и любезно прошу её сделать мне кофе. «Давай, дорогуша, – говорю, – метнись калачиком». Видать, попривыкали, что Эдуард Артёмович зачастую отсутствует на рабочем месте. Пока я разгуливал на перерыве, она проработала довольно внушительное количество материала. Однако мне всё равно придётся его перепроверять, поскольку не стоит излишне доверять неопытному подмастерью. В то же время я ничем не лучше, ибо позволяю себе взваливать собственную работу на чужие плечи дилетантов.
По прошествии часа к нам в кабинет заглядывает Юля. Только что она перенаправила Котлерманову в отдел выдачи пособий и начисления социальных помощей. Она ищет одного из наших специалистов, который приезжал к ней на прошлой неделе, в пятницу, но имени она не знает. Демис заезжал к ней на кошачий вылов в этот понедельник, так что ей нужен я. Я поджидаю её у двери в кабинет, пока она заканчивает с оформлением. Долго ждать мне не приходится, она выходит через минуту и внимательно рассматривает мою физиономию.
– Это ведь вы, да? – уточняет она нерешительно. – Мне сказали, что работника, которого я ищу, зовут Эдуард. Но вы как-то изменились с той прошлой пятницы.
– Вы не перепутали, это я, – подтверждаю я. – Как пережили то, что произошло в понедельник?
– Знаете, если честно, довольно болезненно. Но я хотела поблагодарить вас лично за то, что открыли мне глаза. Мне не стоило цепляться за прошлое, да ещё и таким безумным методом, – она оглядывается на дверь в отдел выдачи. – На старости лет я решила убраться отсюда. Меня здесь всё равно ничего не держит.
– Интересное решение, – говорю я, сжав губы и наклонив голову на бок для выражения изумления. – И куда же вы наметились переехать?
– Оформила миграционную карту США, дочка всегда хотела туда уехать со мной и всей семьёй, а приют распустить. Технически он и был распущен. Частично всё оборачивается так, как хотела бы она.
– Разве у вас есть право на проживание в Америке?
– На самом деле, я не хотела об этом говорить, но… ладно. Перед аварией она выиграла грин–карту в лотерее. Дочка могла взять всех своих близких родственников. Я подала что-то вроде прошения на переоформление карты на моё имя ещё в субботу. Уже тогда я готова была проститься с котиками и оставить всё в прошлом. Сегодня моё ходатайство приняло и согласовало американское посольство.
– Стало быть, фортуна наконец-то улыбнулась вам.
– Карта будет действовать на протяжении десяти лет, а там гляди и помру.
– Не смейте так говорить. Мне крайне приятно осознавать, что мы сумели вам помочь. В последнее время с успехом в решении проблем у нас как-то неважно. Прощайте и… удачи вам в штатах!..
Внезапно она обнимает меня. Я немного смущён таким поворотом событий, отчего сконфуженно хлопаю её по спине. Она благодарна мне, хотя я ничего толком для неё и не сделал. Просто рискнул, подобрал слова, которые оказались подходящими. Они вразумили её и дали понять, что жизнь не сводится к постоянству, тем более в контексте привязанности к минувшему через с ним связующее. Связующим в этой ситуации я считаю пушистых существ.

***

Этим вечером, находясь уже у себя дома, я звоню Павлику с целью поинтересоваться, сработал ли его план. Его голос кажется каким-то мерклым, будто пропитанным фрустрацией. На фоне я слышу громкий шум телевизора, там идёт какая-то передача по типу шоу талантов.
– Маша у меня, – роняет он сухо. – Телик смотрим сейчас.
– По голосу слышу, что-то тебя гложет, – отмечаю я в надежде вытянуть из него подробности.
– Ну, знаешь, я как-то не рассчитывал на то, что после того, как я заберу её со школы, у Полины будет ноль реакции. Она даже ни разу не позвонила…
– То есть как это? Она пришла в школу, чтобы забрать дочку, узнала, что та отсутствовала на последнем уроке, и забила?..
– Так я не договорил. Она не звонила, я позвонил ей.
Набрав сестру, Паша убедился в исчезновении в ней материнских инстинктов да качеств. Полина сказала ему, мол, и так догадалась, что он забрал племянницу, поскольку в её телефонной книжке сохранился исходящий вызов по его номеру, который Маша произвела позавчера вечером. Более того, она заявила, что будет считать это материнским отпуском, и даже привезёт Паше все недостающие учебники его племянницы.
– Пускай Маша живёт у меня, – обобщает он мне в трубку. – Походит на продлёнку или сама будет домой приезжать, пока я на работе.
– Да, наверное, так будет лучше для всех, – рассуждаю я. – А дальше посмотришь по обстоятельствам. Раз Полина не рвётся забирать свою дочь, может она и твоего опекунства над ней не против будет. Станет выплаты начислять, иногда с ней видится.
– Будет видно, да, – он облегчённо вздыхает. – Как вторая половина дня прошла?
– Ты будешь смеяться, – заверяю я с улыбкой на лице.
Новость про поимку Демиса его знатно позабавила. Мы сошлись на том, что придём на заседание суда завтра и выясним поподробнее о деяниях нашего рокового коллеги. Может, выступим в его защиту или наоборот – против него. Всё-таки нам обоим он хотел подсунуть краденую тачку, так что он не заслуживает поблажек. Его эта идея, к слову, максимально тупая. Почему бы просто не избавиться от машины, отдав её на разбор? Наверное, жаба давила, хотелось нажиться, а оставлять авто себе было слишком опасно. Как бы то ни было, он всё же попался.
Солнце заходит за горизонт и оранжевым отблеском выливается в мою комнату через стеклопакет балконной двери. Я машинально хочу подозвать Маренго, но мгновенно вспоминаю. Его лоток в чистоте остаётся в углу, и я не планирую его уносить. Вряд ли Михаил захочет забрать кота себе или отдать Елене, поэтому я в любой момент готов принять питомца обратно.
Мои бессмысленные рефлексии прерывает звонок в дверь. Я лениво ковыляю в коридор, ожидая взглянуть в глазок и увидеть там кого-то из соседей. Впрочем, мой визитёр оказывается куда интереснее. За дверью стоит Анастасия Климова собственной персоной. Я не спешу открывать ей, но она продолжает трезвонить, пока я со смятённой миной держусь за дверную ручку. Мною одолевает любопытство, и я предстаю пред ней в шёлковой пижаме.
– Добрый вечер, Эдуард, – произносит она, заглядывая мне за спину, вглубь убранства моей квартиры. – Простите за вторжение. Соблаговолите пустить меня?
– Сначала скажите, зачем вы здесь? – задаю я встречный вопрос.
– Да знаете, проезжала мимо, решила заехать к Светлане, ещё раз выразить ей соболезнования, поддержать. Заодно и к вам решила вот зайти.
– Ну и откуда вы знаете, где я живу?
– Так это не было для меня тайной. Светлана упоминала о том, что руку помощи в ситуации с Андреем попытался протянуть ей соцработник, живущий по соседству с ней, этажом выше. Поскольку вы присутствовали у него на похоронах, очевидно, что вы и есть тот самый соцработник.
– Всё ясно. Как вы там это называли? Акрибия? Я предпочитаю называть это пронырливостью и дотошностью. – Я принимаю чванливое выражение лица и оглядываюсь. – Проходите, исследуйте, к чему можно придраться и доказать некомпетентность нашей деятельности. Чай, кофе предлагать не буду.
Она бросает на меня осуждающий взгляд и молча проходит внутрь. В спальне я хватаю свою мобильник, который оставил на кровати, и решаю клин клином вышибить – использовать классическую журналистскую уловку: на телефоне я включаю диктофон и прячу его в кармашек. Хотя бы дам послушать коллегам, пускай убедятся в идиотизме Климовой.
– Неплохая квартирка, – излагает она, заглядывая по комнатам. – Так значит нынешняя супруга Королёва променяла вашу компанию на «Роллс-Ройс» и козырные тишейды?
– Давайте вы не будете на личное переходить, – сдержанно отпускаю я. – Вы одна приехала? Где же ваш оператор, ваши ассистенты? Как вы собрались снимать сюжет про бедного брошенного соцработника без них?
– Вы сейчас сами себя так назвали, – она достаёт из кармана миниатюрный блокнот. – Нет, позвольте. Вашего коллегу обвиняют по уголовной. Юная клиентка умирает от рака мозга, продиагностированного на поздней стадии. Сосед заканчивает жизнь самоубийством, при этом на протяжении долгого времени переживая депрессию прямо на ваших глазах. Зато вы находите время сводить двух стариков.
– Так вы приехали, чтобы похвастаться тем, насколько вы пронюханы насчёт нас и меня в частности?
– А куда вы смотрели всё это время, пока некая, – она вчитывается в собственные строки, – Серафима Котлерманова обзавелась десятками котов и доставляла дискомфорт соседям на протяжении целого года?
– Не, не, не, – возражаю я, подымая указательный палец. – Её квартира относится к Приморскому району, все претензии к тамошней службе. Мы выловили всю пушистую саранчу и оказали им услугу, грубо говоря, – я мешкаю взглядом. – Слушайте, может вам по всему коридору свет включить? А то вон вы как в свой блокнотик щуритесь...
– Кого вы поселили вместо Савелия Донского? – спрашивает она, проигнорировав моё едкое проявление презрения к ней.
– А что, вашему сыночку мешает обездоленная женщина с немощным мужчиной, пережившим инфаркт, по соседству?
– Что ему мешает – моя забота. Подобная дерзость у меня не остаётся безнаказанной. Будете влезать в мою личную жизнь, я, например, с лёгкостью докажу вашу причастность к преступлению вашего коллеги.
– Погодите. То есть вам в мою влезать можно, а мне в вашу, получается, нельзя?.. – я прикрываю лицо ладонью, выражая испанский стыд. – Так, если вы приехали просто чтобы поязвить, заканчивайте живее и валите из моей квартиры!
– Приехала для того, чтобы предупредить – не переходите мне дорогу. Иначе я начну работать куда эффективнее и тогда, Эдуард, вы останетесь без работы. Это как минимум.
И она выходит в подъезд, самостоятельно провернув защёлку в двери. В последний раз бросает на меня свой подловатый взгляд и скрывается за раздвижными дверьми в кабине лифта. Какое-то время я ещё глазею в одну точку, а затем достаю телефон, выключаю диктофон и раздумчиво иду ужинать.

День 8

В Малиновский районный суд я прибываю к десяти. Заседание назначено на половину одиннадцатого. Охране я сообщаю, что являюсь присутствующим лицом на судебном заседании Демиса Алико Саакадзе. Они наотрез отказываются давать мне право входить в зал по причине того, что заседание считается закрытым, однако разрешают находиться в коридорах. Не успеваю я толком возразить, как дражайшая Климова проходит через пропускной пункт на правах журналистки без единой толики их внимания.

***

– Анастасия, – окликаю её я, и она оборачивается. – Может замолвите этим двум, что я коллега обвиняемого?
– Это Эдуард, – разъясняет она охранникам, поглядывая на меня так, будто делает мне одолжение. – Его можете пустить, он социальный работник, – и она продолжает идти куда шла.
Сразу за мной появляется Паша, псы на входе и к нему относятся с чересчур раздутым скепсисом. Я убеждаю их, что он мой коллега, и мы вместе показываем им свои удостоверения социальных специалистов, после чего они наконец-то отстают от нас обоих.
– Придирчивые hombres, – замучено чеканит Павлик.
– Да в суде всегда сидит сборище придирчивых, – говорю я, двигаясь по коридору вровень Паше. – Вон Климова пошла, это вдвойне дотошный менталитет, получается. Юристы, судьи, прокуроры – сверхдотошность во плоти.
Я интересуюсь у него по поводу его настроя и состояния племянницы, но он отмахивается под предлогом того, что не хотел бы сейчас мусолить эту тему. Впрочем, я и не настаиваю, тем более, что у полупустого автомата с едой мы вдруг встречаем заступника Демиса. Табаков только что купил пачку с солёными крекерами и хрустит, переминаясь с ноги на ногу. У него усы стиля карандаш, косые виски и волосы с зачёсом назад, пропитанные каким-то лаком. Имидж классический деловой с туфлями, тщательно смазанными тёплой олифой.
– Это вы сегодня будете защищать Саакадзе? – спрашивает у него Паша.
– А вы его коллеги, – улыбаясь, констатирует Виктор. – Я отсюда услышал.
Он протягивает Паше пачку с крекерами, но Паша вежливо отказывается.
– Да поддержи просто, – добавляет Табаков, склабясь пошире. – Просто рук не хватает. Я кофе себе ещё возьму.
Он берёт экспрессо без добавок и в ожидании насвистывает одну из песен Битлз. Мы с Пашей переглядываемся, представляя себе этого клоуна в действии. Он дрыгает икроножной мышцей и двигает головой в такт собственного свиста.
– А вон, кстати, обвинитель идёт, – он указывает на женщину в строгом костюме да волосами, собранными в конский хвост, и прикрикивает ей: – Валерия, вы сегодня по-особенному потрясающе выглядите! Как Святая!..
Она лишь недовольно качает головой ему в ответ.
– Не волнуйтесь, – заверяет он нас, делает паузу, забирает кофе и выхватывает из Пашиных рук пачку крекеров, а затем продолжает: – Почему не волнуйтесь?.. – он сдувает с кофе пенку. – Да потому что мы с Валеркой уже прибегли к общему консенсусу. Дело этого вашего Демиса я досконально изучил, да и он сам мне всю правду рассказал. Там куча смягчающих тонкостей. Формально дадут года три максимум, но мы попробуем отделаться принудительными работами.
Суд начнётся с минуты на минуту, поэтому мы входим в зал и садимся по местам. Я замечаю, что Климова тоже чтит нас своим вниманием – она садится в дальнем конце, у стены. Естественно, у неё и других дел полным-полно, но гадюке лишь бы нам на хвост припасть, придравшись к деталям.
Мне вдруг звонит Яна. Я отклоняю вызов, выключаю звук и пишу ей, что мы с Пашей на заседании суда по делу с Демисом. Варвар и сам сначала хотел побывать на процессе суждения, но этим утром передумал. Наверняка сослался на объективную идею о бестолковости сей затеи – тратить время на чёрствого человека, которому некогда доверял. Пожалуй, не самое лучшее вложение самого ценного ресурса жизни. Таким образом и мы попусту убиваем время, но нас одолевает любознательность, а начальник утолить своё любопытство в отличии от нас себе позволить не может. Он должен быть на рабочем месте. Впрочем, как и мы…
В зале пару окон открыты на проветривание. Табаков сидит за тем столом, который ближе всего к судебному, а подле него потягивается заспанный после ночи в изоляторе Демис. Он оборачивается на нас, и мы слегка насмешливо ему махаем. На нём уже нет наручников, разумеется, и он пользуется свободой рук, чтобы ответить нам излюбленным жестом по локоть. Адвокат замечает его баловство, попёрхивается глотком кофе и тут же разворачивает своего клиента лицом к судебному столу, как ребёнка. Я оглядываюсь, Климова вертит меж пальцев ручку и порицающе покачивает головой, как только ловит мой взгляд.
Входит судья. Черты лица нестрогие, глаза добрые. Кожа покрыта множеством морщин. Рассеянная седина, любая лицевая растительность выбрита. Все встают ещё до того, как он бесстрастно ударил молотком по своему столу и объявил об открытии судебного заседания. А как все усаживаются обратно, он поправляет очки и вчитывается в дело. Пока стоит гробовая тишина, в зал беззвучно прокрадывается какая-то женщина с вытянутой формой лица и высокими скулами.
– Итак, – начинает судья чопорным тоном, – подсудимый Демис Алико Саакадзе обвиняется в краже автотранспорта «Опель-Седан» модели «Астра». Кто настоящий владелец?
– Владелец машины скончался несколькими месяцами ранее, Ваша честь, – встаёт и заявляет та неизвестная женщина, опережая речь поверенных.
– А вы, прошу прощения, кем будете? – ломит судья, разглядывая дамочку.
– Я – супруга настоящего владельца, – проясняет та. – Софья Кнутцена.
– Позвольте, Ваша честь, – встаёт обвинительница, Валерия. – Александр Кнутцен был сослуживцем подсудимого.
– Ваша честь, мой клиент не скрывает, – подключается наконец-то Табаков, – что за время службы затаил обиду на Александра, – он переводит сочувственный взгляд на Софию, – царство ему небесное. Поэтому он угнал его машину более года назад. Однако засветился с ней только сейчас, когда парковал её в арендованный на своё имя гараж в старом районе.
Паша бросает на меня отяжелённый взгляд. Демис снял гаражное место именно по его совету. А что касается «опеля», то приезжал на нём наш грузинский вор лишь изредка и всегда загонял в укромное местечко через переулок около терцентра. Оставлял его за несколькими домами, прямо вплотную к высокой изгороди, где практически безлюдно.
– У нас в военном секторе процветала дедовщина, Ваша честь, – объясняется Демис, изображая максимально искренний тон. – Издевались над несколькими новобранцами, молодыми парни, буквально только что из школы, по инициативе лейтенанта Кнутцена. Я был в его компании, если это можно так назвать. Мне было неприятно измываться, но и противостоять такому доминанту сил у меня не хватало. Честно говоря, Ваша честь, некоторые повадки у меня от него передались. Мои коллеги не дадут соврать, – и он кивает в нашу сторону.
– И, оказавшись на свободе, – обобщает судья, – вы не придумали ничего лучше, кроме как украсть его машину? Вы позарились на имущество представителя вооружённых сил. Это отягощает ваш приговор.
– Не стоит делать столь резких выводов, Ваша честь, – протестует Табаков, стараясь унять своё неконтролируемое стремление к пассивно-агрессивной жестикуляции. – Кнутцен и Саакадзе оба в увольнении ещё с начала двухтысячных. За заслуги моего клиента перед, к слову, чужой для него родиной можно смягчить приговор.
– Как и ужесточить, – заявляет Валерия, пронзив Виктора своим решительным взглядом, – ибо пострадавший из-за потери имущества субъект тоже имеет заслуги.
– О-па, наш юбочный уличитель захотел воспротивиться уговору, – проговаривает Табаков, дескать, запальчиво, выдержав её взгляд.
Адвокат готов наглядно и гневно напомнить прокурорше о договорённом нейтралитете, но судья прерывает их прения фирменным ударом по столу. Мне кажется, будто из-под молотка подымается небольшой клубок пыли.
– Если вы, Демис, признаетесь, что угнали машину из побуждений личной обиды, – произносит он нерасторопно, – я готов сделать вам поблажку. В таком случае по закону вы приговариваетесь к лишению свободы на срок до трёх лет.
– Протестую, – восклицает вдруг Виктор. – Ваша честь, я протестую. Видите ли, мы с Валерией пришли к взаимопониманию. Мой клиент выплатит штраф в размере половины от стоковой стоимости украденного автомобиля и, разумеется, вернёт его Софье. Вместо лишения свободы, он будет подвержен исправительным работам на такой же срок по месту своей текущей работы. На своего начальника, Даниила Геннадьевича, он будет работать бесплатно, а его заработная плата будет зачисляться в государственный бюджет.
– Валерия, Софья, что вы думаете на этот счёт? – фамильярно вопрошает судья.
Обвинительница подтверждает соглашение с адвокатом. София высказывается, что абсолютно благосклонна к Демису и не желает ему гнить на нарах три года подряд лишь только за ненависть к её умершему мужу. Однако я вспоминаю, что Варвар снял его с должности. Он не станет держать на рабочем месте уголовника. Впрочем, он не будет противиться, ибо Демис станет работать забесплатно. Для мужчины это нехилое наказание – работать за просто так.
Догадавшись об окончательной судебной резолюции заранее, Климова решает не тратить больше своего драгоценного времени и выходит из зала. Вердикт озвучен и заседание объявляется завершённым. Демис обязуется корить себя неоплачиваемым трудом на протяжении последующих нескольких лет. Вряд ли Варварин станет держать его в основном нашем корпусе. Скорее всего Саакадзе будет драить туалеты в каком-нибудь дочернем департаменте.
– Не благодари, – на выходе хлопает Табаков его по плечу и закуривает.
– И не собирался, – буркает Демис с досадой. – Я теперь буду пахать за сухой паёк и экономить на коммуналке по максимуму.
– А мы не ожидали, что грузинская бука способна к состраданию, – глумится Паша. – Так наш хачик ещё и мщение усопшему устроил.
– Усопшим, Паштет, он стал опосля моего мщения, – поясняет Демис. – И я вообще не столько грузинская бука, сколько грецкий орех. Что до Санька, так я с ним не в корешах ещё со времён увольнения, поэтому узнал только вчера, когда наш Табачок дело просматривал со мной на пару и с этой Софией общался. И не сказал бы, что я расстроен…
– Табачок? – переспрашивает Виктор, раскинув руки. – Так меня ещё никто не называл.
Софья подписывает договор о возврате имущества и пересекается с нами на парковке, где ей должны пригнать злополучный «Опель». Её шею обвивает чёрное кашне с золотистыми узорами, а всю фигуру окутывает оливковое пальто из кашемира.
– Слушай, Сонь, – виновато окликает её Демис. – Ты прости меня, но я просто обязан спросить, пока ещё есть возможность. Как он умер?
– У него был слабый иммунитет, – вздыхает Соня и прячет руки в карманах. – Недуг сгубил его. Это всё, что я скажу.
Серебристый «Опель» выезжает из-за поворота. Сотрудник дорожной полиции оставляет его на парковочном месте, кивает Софье и уходит внутрь здания суда. Она поворачивается к нам спиной и двигается к машине. Я подмечаю, что Демис хотел ещё что-то ей сказать, но почему-то передумал.
Мы втроём напрашиваемся к Табакову, и он соглашается подвезти нас к офису на своей «вольво». Демис садится вперёд, а мы позади. Сначала я приспускаю стекло, но как чувствую порывы холодного ветра, поднимаю до упора.
– Получается, ты нас с Пашей подставить хотел, продав нам тачку? – предъявляю я Демису в пути.
– Так, Эдик, – устало произносит он. – Давай не будем. Я обосрался, признаю. Облажался по-чёрному. Но сделайте мне одолжение. Пожалуйста, давайте не будем возвращаться к этому.
– Окей, – произносит Паша примирительно, а затем добавляет: – Но я надеюсь, унитазы ты в наших департаментах будешь чистить тщательно. Чтобы к этому мы тоже не возвращались, хорошо?
Демис с надутой злобой перекручивается на переднем сидении и тянется на заднее, чтобы дать Павлику леща. Мы смеёмся, но Табакову не до смеха.
– Да уймитесь вы, – бросает он и силой усаживает своего пассажира. – Как дети малые, ей богу. Сейчас доиграетесь, я влечу во что-нибудь, и тогда судебными заседаниями на сегодня точно не оберусь.

***

Виктор Табаков чуть ли не выметает нас из машины. «Если уж закон суров, – выдаёт он напоследок, – не будь дурак, есть Табаков!». Он уезжает, а мы с Павлом синхронно пожимаем плечами, обменявшись взглядами. Демис спешит впереди нас и первым заходит в офис, где его, впрочем, никто не ожидает увидеть. Он здоровается с вахтёром как ни в чём не бывало и прогулочным темпом поднимается к Варвару. Я решаю поскорее перейти к работе с документацией, поэтому мы с Пашей расходимся по кабинетам.
Вскоре мне понадобилось сверить один протокол с отчётом, который должен был заваляться у нас в архиве, и я выхожу пройтись в конец коридора. У нас тут, конечно, не госархив, но макулатуры скопилось тоже немало. В этом узком помещении темно, словно в глубинах тектонической пещеры, и лампочка как назло перегорела. Она даёт слабый, очень тусклый свет и я щурюсь, чтобы найти в неупорядоченных рядах необходимое. И нахожу прямо у входа, но как только я достаю с полки отчёт, на меня обваливается вся стопка. Приходится, фигурально выражаясь, «всплывать» наружу.
В последний раз сюда заходила Яна вчера, буквально на минуту с целью оставить здесь где-то с краю бухгалтерскую книгу с расчётами за последний месяц. С бумажным обвалом на мою голову свалилась и эта папка со множеством прикреплённых накладных. Пользуясь просветом из щели двери, я разглядываю квитанции. На глаза мне попадается денежный трансфер от главенствующего лица логистической компании мужа моей бывшей, Вадима Королёва, нашему территориальному центру в размере двухсот тысяч гривен. От замешательства я неосознанно веду бровью и сглатываю слюну в горле. С этим чеком скреплён ещё один – перевод ста тысяч гривен онкодиспансеру; тому, в котором содержалась Алиса. Лиза упоминала, что они с Вадимом пожертвовали энную сумму на её лечение, но о том, что это происходило через нас я не был проинформирован. В таком случае, на что пошла вторая половина денег?
На обратном пути я едва не сталкиваюсь лбом с Демисом. Он выходил из уборной, позади утихает шум сливного бачка, и я немного дёрнулся от неожиданности. Его мина принимает курьёзный оттенок, он смотрит на меня.
– Да не ссы ты, – чеканит он, пуская на меня мелкие брызги своими мокрыми руками. – Не обижу.
– Что ты, сортиры прочистил? – подкалываю я, прикрываясь от его брызг архивным отчётом.
– Сейчас дошутишься, что сам их чистить пойдёшь. Причём вилкой, я сам лично тебе пластмассовую принесу. Я вообще до конца дня у вас тут буду. Подметать, снаружи говно всякое прибирать. А завтра буду заниматься этим же, но в департаменте здравоохранения. Варвар будет отстёгивать мне по два куска в месяц, чтобы я хотя бы коммуналку выплачивал. На остальное пойдут мои сбережения.
– Для тебя эти два куска – это огромное одолжение. Будешь пятки ему все три года лизать.
– Это вы с Пашком мне решили за всё время моего стёба над вами отомстить? Ну, дерзайте, пацаны. Легко высмеивать бедного грузинского грека.
Этот «грузинский грек» получил заслуженный вердикт от самого судьи. Я не собираюсь сдерживать себя перед шансом поглумиться над ним, ибо со мной он делал то же самое и даже жёстче. Теперь однако я буду видеть его гораздо реже. И я не знаю, радоваться тут или плакать?
Ближе к после обедни меня находит Яна. Она только что говорила с кем-то по телефону, и у неё на лице написано, что она прям норовит мне что-то поручить. Что-то эдакое. Но меня ещё с начала обеда беспокоили те квитанции с денежным переводом от Королёва Варварину. Я не мог концентрироваться на отчётности, всё думал и преувеличивал о возможности проворачивания начальством всяких афер за спинами их сотрудников.
– Звонил Михаил, он не может решиться, – тараторит Яна скоротечно.
– Постой, – прерываю её я намеренно. – Прежде, чем ты продолжишь, мне нужно от тебя кое-что узнать. Сегодня перед обедом я копался в архиве и наткнулся на твою бухгалтерскую книгу. Оттуда выпало два чека. Двести тысяч от Королёва, но Алисе переведено было только сто. Попробуй-ка мне это объяснить.
– Не знаю. Наверное, вторую половину оставили нам на расходы и прочий обиход. Я взялась за статистику сентября только вчера, остальное вписывал Варвар, так что я понятия не имею. Чего ты так напрягся?
– Мне не помешало бы знать на что ушла или уйдёт вторая половина, я вообще-то здесь работаю, – я совершаю попытку расслабиться и неприметно выдыхаю. – Ладно, что там с Михаилом.
Оказалось, двоюродный брат Елены не смог осмелиться рассказать ей о смерти дочери. Вчера весь вечер он настойчиво просил администрацию онкодиспансера пока сохранить это в тайне и не сообщать в наркодиспансер. Этим утром он потратил свои последние накопления на похороны. Сейчас Яна умоляюще смотрит на меня. Мне следует приехать к Елене и напрямую поведать ей о кончине собственной дочки.
– Ты себя сама хотя бы слышишь? – сердито заламываю я.
– Ну, слушай, – настырно обосновывает она. – Тебе это будет сделать легче, нежели всем остальным. По телефону как-то не комильфо, нам будто начхать на её утрату. А ты приедешь и прямо всё ей скажешь. В этом же заключается специфика твоих методов, правильно?
Я понимаю, что и вправду являюсь самым подходящим кандидатом на роль посланника столь кошмарной вести. Этим я уговариваю в первую очередь себя, но факт остаётся фактом. Практикантку я отпускаю домой, а Демиса прошу лишний раз пройтись шваброй по полу в моём кабинете и закрыть за собой. Через дорогу в банкомате снимаю с карточки штуку налички и вызываю «Убер».

***

Реабилитационный центр находится ближе к окраине города и занимает собой довольно обширную территорию. Правда, с ракурса парадного входа он кажется сравнительно небольшим. Сюда суют зависимых от наркотических веществ, алкоголя, табачных изделий, азартных и видеоигр. Вроде как они проходят здесь двенадцать ступеней преодоления аддикции в рамках какой-то программы. От признания до полного духовного пробуждения. В вытрезвителе Елену держали до тех пор, пока в её крови не осталось ни малейшей капли алкоголя, а сейчас она уже на второй ступени. В течении этой стадии она должна полностью осознать значимость получения помощи извне. Впрочем, извне у неё остался только Михаил. Вот я ещё пришёл, но точно не с помощью, а скорее уж с пагубным средством.
Внутри это место похоже на санаторий. Здесь ничем не пахнет, чистый воздух. В помещении дышится так же, как и снаружи. Такое чувство, будто у меня даже слизистая прочистилась, как только я сюда вошёл. Ощущение комфорта и благотворения. Если Елена тоже это ощущает, мне придётся нарушить её релаксацию. Меня проводят в комнату, где тринадцать стульев размещены широким кругом. Столько зависимых в данный момент находятся на второй стадии. Но сейчас их повели ужинать, а Елену оставили, уведомив о посетителе. Я вхожу с прохладцей. Руки держу в карманах, взгляд мельтешит. Стараюсь поприветствовать Чапаеву как можно более невозмутимым тоном.
– Как успехи с прохождением второй ступени? – интересуюсь я, оттаскиваю белую шторку пальцем и поглядываю в окно на некое подобие зоны отдыха.
– Зачем вы здесь? – спрашивает она в ответ, ёрзая на стуле. – Ваша специалистка приходила ко мне во вторник, а до неё ещё тонна журналистов.
Я выбираю себе один из стульев – тот, что прямо напротив Елены, – и усаживаюсь на него. Его ножка слегка прогибается. В линолеуме я замечаю некритичную вмятину. Немного пододвигаюсь ближе к Чапаевой, параллельно стараясь подобрать слова. В помещении слышно только наше дыхание, и то максимально приглушённо.
– А здесь уютно, – оглядываюсь я, не решаясь перейти к делу. – Подумываю, может отца моего сюда пристроить, а то он на покере помешан, сколько я себя помню.
– Я вас помню, Эдуард, – говорит она, бросая на меня пристальный взгляд. – Вы с Дмитрием часто к нам с Алисой приходили. Помню были у вас тогда такие кудряшки забавные. Вот времена были какие. Я жалею, что мы снялись с учёта…
– Это о каких вы временах говорите? Когда пили больше, чем обычно? Хорошие времена, правда?
– Я была слепа, мне открыли глаза. В алкоголе топила все тяготы, отчего совсем забывала о дочери. Постоянно отказывала ей, постоянно срывалась. Но теперь… теперь уже поздно.
– Как это понимать?
– Оставьте эти свои прелюдия. Я прекрасно понимаю, почему служба прислала именно вас. Миша очень любил Алису, он бы не смог сказать.
– Он сохранил всё в тайне. Не очень здраво с его стороны, но его можно понять. Михаил не хотел раздувать всё это.
По первоначальному впечатлению кажется, что она с лёгкостью приняла скверную новость, но, я уверен, внутри у неё всё заледенело. Она догадалась обо всём заранее, и мне не пришлось озвучивать то, что я успел сформулировать. Это было бы не так-то просто. Даже мне. Я вижу, как её лицо понемногу тускнеет, превращаясь в гримасу по виду сравнимую с завялым чёрным морозником. Снаружи завывал ветер, а её глаза увязли на мятом участке линолеума. Она постыло смотрит сквозь меня и мой стул.
– Не знаю, что ещё сказать, – произношу я чутким тоном. – Мне не знакома боль утраты. Не буду жалеть вас трафаретными фразами, но просто будьте уверены, что я соболезную вам всем своим сердцем.
Я встаю и кладу свою руку ей на плечо. Она поднимает глаза и теперь смотрит прямо в меня. Мне не удаётся выдержать её обездоленный взгляд, и я опускаю свой взор вниз. В это время в комнату входит один из здешних духовных адептов – реабилитолог, проще говоря. Елена идёт ужинать, пытаясь сохранять контенанс. Я киваю мозговеду, а как они удаляются, сажусь на её стул с ощущением опустошения. На сегодня мне больше ничего не остаётся, кроме как отправляться домой. Однако что-то заставляет меня посидеть здесь ещё немного…

День 9

Очередной конец очередной недели. Утром я осознаю, что закрутился вчера и забыл поделиться с коллегами своим разговором с Климовой, записанным на диктофон. Вряд ли этой аудиозаписью мне удастся в чём–либо уличить журналистку, но для начала мне бы просто просветить социальному центру её намерения. Правда, я понимаю, что в эту пятницу буду занят кое-чем другим, когда Вера Сергеевна звонит мне, пока я собираюсь на работу.

***

– Берите кого-нибудь с собой и приезжайте к нам, – лепечет она в трубку.
– Что-то случилось? – спрашиваю я, одной рукой споласкивая кружку от выпитого кофе.
– Нет, – отрезает она неопределённо. – То есть да. Возьмите ту девушку, Ольгу, которая вечно с нами, старичьём, крутилась. Психолог она. Мне кажется, она это организует.
– Да что организует? – задаюсь я, а в ответ с того конца получаю сбрасывание вызова. Ох уж этот пожилой контингент. Чудаки – все до одного. Особенно, когда дело касается техники.

***

Нет. Я, конечно, всё ожидал, но не этого ведь. Я набрал Олю по просьбе Веры. Она приехала сразу за мной в опасении, а вдруг что-то случилось. Однако мы оба не могли догадаться, что именно. Мы застаём Веру неохотно, но упористо, массажирующую плечи Савелия и невольно переглядываемся.
– У Савка спазмы? – произношу я бесцеремонно. – Вы поэтому нас лично вызвали?
– Нет, у нас довольно смелое решение, – проясняет Вера, подкатывая Савелия к нам поближе.
– Ага, смелое не сколько от уверенности, сколько от отчаянья, – добавляет старик, разминая шею. – Карга предложила повенчаться, а я не возражаю.
Просто феноменально, ничего не сказать. Оля закатывается смехом, а я впустую хлопаю глазками. Заключение брака в преклонном возрасте. На моей памяти таким мы ещё не занимались. Сватать двух стариков. Зачем, неясно.
– Я поэтому вас и попросила Олю с собой взять, – объясняет Вера Сергеевна, не обращая внимание на её смех. – Мы же сможем сыграть свадьбу в вашем центре? В отделе творческих терапий. Пускай наши ровесники будут гостями.
– А нельзя было мне об этом сразу сказать по телефону? – спрашиваю я в замешательстве. – Обязательно надо было приезжать, да ещё и Ольку ни свет, ни заря с собой тащить?
– Вы не понимаете, – заявляет Вера назидательно. – О таких вещах по телефону не сообщают. Это нечто большее, чем просто просьба или предложение.
Тем не менее мы принимаем вызов. Оля всё ещё время от времени пробивается смехом, даже когда мы выходим в подъезд. Здесь сквозит, и её смешок эхом раздаётся по помещению, растворяясь в гудении ветра.
– Ну а что можно было ещё ожидать, – вдруг выдаёт она. – Они друг другу бывших супругов напоминают, да ещё и оба детей потеряли. Давай устроим им праздник на старости лет. Пусть проживут остаток дней вместе, как сроднённые души. Ты же именно на это и рассчитывал, когда подселял его к ней.

***

Мы движемся в офис вместе, и по пути Оле звонит папаша Булатова Коли. Она берёт трубку, слушает его несколько секунд, а затем подчистую меняется в лице – с улыбки прямиком в оцепенение. Вчера Коля не вернулся домой. После школы он ушёл гулять, но так домой и не явился. Они звонили ему несколько раз, однако он был вне зоны сети. Мать вся извела себя нервами, её охватил сильный жар. Ночью вызывали скорую. Теперь отец не отходит от неё ни на шаг. Возбуждать дело о пропаже пока рано. Это делается по прошествии как минимум трёх суток, поэтому я решаю попробовать самостоятельно понять, куда подевался этот шкет.
– Он предположил, что Коля опять со старшими загулял, – передаёт мне Оля, пока мы в полной растерянности стоим у остановки. – Они вроде как ходят с ним в одну школу и живут рядом.
– А где Булатовы вообще живут? – задаюсь я, кусая ноготь большого пальца.
Оля озвучивает мне улицу Бугаёвскую. Буквально там же находится бывшая квартира Савелия Донского, в которой сейчас проживают мои родители. Я вспоминаю тех аморальных подростков и складываю дважды два. Если Булатовы опасались о том, что Коля принимает наркотические вещества, значит у них были основания. Они знали, с кем вяжется их сын. Жора, распущенный приёмный сынок Климовой, и его друзья по своей тенденции аморальные, отчего и сложилось такое впечатление.
– Я еду туда, – отрезаю я твёрдо и ловлю нужный мне транспорт. – Сдаётся мне, он недалеко от дома ошивается.
Естественно, я не уверен в том, что нужный мне обдолбанный молодняк там, но зачастую я встречал их именно в подъезде Донского и Климовой. Возможно, они так и бродят в близлежащих локациях. По крайней мере, я стану на это надеяться.
В этих краях я чувствую запах дождя, но его самого своей кожей не осязаю. Каждый раз как пройдутся осадки, у дорог остаётся слякоть. Сей грязный пейзаж так сильно приелся в моё сознание, что я будто больше не воспринимаю вид чистой обочины в холодные сезоны.
Я подымаюсь на нужный этаж к маме, и она открывает дверь, приглашая меня внутрь, но я отказываюсь.
– Та шпана сегодня здесь не появлялась? – выясняю я у неё.
– Нет, сегодня всё тихо было, – отвечает мне мама с порога.
– А журналистка, которая по соседству живёт, вчера не приезжала?
– Позавчера, поздно вечером, я выходила мусор выбросить. Видела её, приехала. Но вчера нет, я ни единого звука из её квартиры не услышала. А что такое?
– Похоже, набедокурили детки, – рублю я и выбираюсь обратно на улицы.
Включаю соображение. Всё же решаю, что поговорю с Николаем Булатовым. На всякий случай. Нахожу их номер у самого дальнего подъезда. Набираю надобный этаж в домофоне, и супруг сообщает мне, что спустится ко мне, дабы не беспокоить супругу обсуждениями касаемо волнующей темы. Он выходит ко мне весь с виду разбитый.
– Как так вышло, – интересуюсь я, пожимая его руку, – что Коля опять пошёл по наклонной?.. Он же в последние два дня двигался по исправимой дорожке.
– Не знаю, – измотанно произносит он. – Эта девочка, к которой вы его водили… она как-то странно на него повлияла. Как она умерла, он напрочь забился в себе.
– Это моя вина. Я посчитал, что смогу на её примере показать ему насколько радужна его жизнь. Наш психолог выражала опасения насчёт того, что это вполне может дать и обратный эффект, противоположный от ожидаемого, но я не послушал…
– Вы понимаете, что говорите? Сознаётесь в собственном непрофессионализме.
Булатов ошеломлён моим высказыванием. Он серчает, но пытается не выдавать это по голосу. У него неплохо выходит – тон звучит очень сдержанно.
– Давайте так, – выдвигает он, растерзанно потирая глаза. – Найдите нашего сына сегодня же, да так, чтобы он был в целости и сохранности. Тогда скандала не будет. И пресса ничего не узнает, и вас не уволят…
Когда дело принимает накалённые обороты, такие люди, как супружеская чета Булатовых меняют своё отношение со снисходительного на наступательное. Меня возмущают его угрозы, но я скрываю это обещанием. Я найду Колю. Он не мог уйти далеко, поскольку его закадычные друзья вечно обитают в этих переулках. Это подтверждает сам Николай Булатов.
Я слоняюсь вдоль ряда квартир. Пересекаю детскую площадку наискось. Заглядываю в мусорное ведро, нахожу там пару стеклянных бутылок и банок из-под пива. Пиво такой марки я видел в подъездах. Подростки его пьют. Меня забавляет, что они решили в кои-то веке убрать за собой. Что-то мне подсказывает, они так сильно перебрали, что в подсознании абсурдом сработал пунктик этики.
Из парадной далеко позади меня моя мама выводит хилого папу. Он опирается на неё, еле-еле способен хоть как-то перебирать ногами. Мне вообще кажется, что даже слабенький порыв ветра горазд свалить его на землю. Это ему ещё повезло, ведь пережитый инфаркт сулит многим похуже, чем то, что в сущности рухнуло на него. Некоторые до конца своих дней остаются пригвождёнными к кровати, а он уже на шестой день выбредает на прогулку. Я слежу, как мама врастяжку помогает ему дойти до площадки. Она садит его на скамью рядом.
– Что ты здесь выслеживаешь, а, Штирлиц? – запыханно заламывает он. – Весь такой на взводе, то там, то тут рыщешь. Крот-социальщик.
– Ничего, бать, – бросаю я отстранённо, высматривая, сам не знаю что именно.
– Детей он местных ищет, – поясняет ему мама.
– Я ночью на балкон выходил, – вдруг пересказывает он. – Не спалось, и я доковылял кое-как, пока ты, Кать, спала, свежим воздухом подышать. Поздно было, часа три ночи. Видал я их, хернёй страдали, слонялись туда-сюда, бухали. Слышал потом как дверь хлопнула громко. Вроде где-то у тех подъездов, – он кивает в сторону противоположного ряда квартир.
Я пристально смотрю туда, куда указал мне папа. Коля мог заночевать в любой из этих квартир. Телефон небось разрядился, либо связь не ловит, а он и не думает объявить о себе.
Пока мама помогает папе бесцельно расхаживать по улице, я начинаю проверять каждый подъезд. Кто-то не захлопнул дверь в первом, и я вхожу внутрь без особых проблем. Здесь, впрочем, ничего не нахожу, да и как-то слишком чисто тут, поэтому перехожу ко второму. На нескольких кнопках домофона стёрты цифры, я подбираю правильную комбинацию с третьей попытки. На каком-то из этажей звучно поскрипывает дверь. Я нахожу незапертую, виляющую от сквозняка дверцу аж на восьмом этаже…
Прямо с порога меня встречают две пары мужской обуви и одна женская. Их оставили в одном месте, с краю, на ковре, отчего я делаю вывод, что они принадлежат гостям. Я на глаз сравниваю размер. Женские розоватые баскеты примерно тридцать восьмого размера меня не интересуют. Мужские кроссовки сорок пятого точно не Колины. А вот ботинки сорок второго знатно меня волнуют. Я видел их на нём, теперь я вспоминаю.
Пулей влетаю в первую попавшуюся комнату. Куча полупустых пластмассовых бутылок, осколки стекла и керамики, слои пыли на мебели, чья-то одежда, пара перевёрнутых табуреток. За диваном я нахожу владелицу баскетов, девушка лет шестнадцати. Она вечно обжималась с тем худощавым оборванцем. Впрочем, и его замечаю в углу. Он в сознании, вертится.
Вбегаю в другую комнату. Прямо посреди неё, на большом совковом ковре, развалился Жора Климов. Под подоконником вижу Колю и тут же бросаюсь к нему. Он вообще не движется, но дышит. Я беру его за воротник и стягиваю навзничь. Интенсивно хлопаю по его щекам, да так, что они начинают краснеть. При этом разительно кричу ему в ухо его имя. Моя взгляд подымается выше. На подоконнике я замечаю небольшой кейс с парой шприцов. Правее целлофановый изорванный пакетик с кучками белого порошка. Если не ошибаюсь, это фентанил.
Я переворачиваю Колю на бок и отхожу в потрясении. Подавляю растерянность и достаю телефон, чтобы обзвонить кого нужно. Обнаруживаю, что связи нет. Поэтому Булатовы не смогли дозвониться сыну. Сигнал сюда еле попадает, виной тому высота, толстые стены, перекрытия. Не теряя времени, я хочу выйти, но в коридоре сталкиваюсь с тем жилистым, тощим парнем. Раз уж его обувь стоит в прихожей отдельно, тогда, наверное, он и есть хозяин квартиры.
– Вы, бл*ть, торчки малолетние! – на кураже я не сдерживаюсь.
– Что с нами будет? – испуганно блеет он, и его охватывает шат.
– Детская комната милиции и наркореабилитация, – в спешке я теряюсь, шагаю к выходу, но останавливаюсь, даю заднюю и надиктовываю: – Значит так. Сейчас же, сука, иди и чем хочешь пытайся привести своих друзей в чувство. Если их будет тошнить, следи, чтобы не захлебнулись.
Наконец я выметаюсь во дворы. Лестничную клетку я пролетаю за считанные секунды. Не даю двери захлопнуться и, как только ловлю связь, тут же звоню всем, кому только можно: в полицию, в скорую, в наш территориальный центр и службу быстрого реагирования. Со стороны детской площадки родители смотрят на меня с выпученными глазами. Уверен, когда сюда приехали четыре разные службы, они были удивлены не менее.

***

В момент приезда скорой я читаю нотации Жоре и его другу. Сын Климовой, к слову, оказалось, просто крепко дрых. Если верить его словам, он ничего не принимал. Квартира находится на восьмом этаже, на девятом никто не живёт, а выше только выход на крышу, отчего их галдёж можно было отчётливо услышать лишь, так навскидку скажем, двум нижним этажам. Так как в четыре утра они поднялись сюда, приняли дозу, напились, и улеглись, то, впрочем, никакого подозрительного шума соседи услышать не могли. Только, разве что, ири громкий хлопок парадной, который зафиксировал мой папа, и на тот жильцы могли ответить лишь парой ругательств, не более.
Девушка тощего и Коля находятся в критическом состоянии. Их увозят в больницу, а оставшаяся шушера в виде двух противоположных по комплекции парней даёт показания прибывшей полиции. Тот, что тоньше, представляется Микой. Его всё ещё плющит – заметны шейные судороги, на которые он реагирует порывистыми движениями рук. Он нервно трогает себя за ухом.
– Предки умчали в круиз, за море, в Турцию, – объясняется он, стараясь унять позывы к истерике и ломке. – Фен нам оставили закладкой в пакетике. Я забрал его вчера после обеда. В «ватсапе» дилеры пользуются одноразовыми аккаунтами для связи с покупателями. Все сообщения удалены, их не отследить.
Пока они дают показания, подоспевают мои коллеги. Здесь и Паша, и Юля, и Яна. Оля не приехала. «Наверное, занимается свадьбой Донских», – думаю я невпопад иронично. Мы толпимся в прихожей, все в сплошном смятении.
– Я живу напротив, – лепечет Жора удручённым тоном. – Я и мама, – он вздыхает, не отваживаясь сказать, при этом делая стеснительный акцент на слове «мама». Наконец-то он собирается с собой и уточняет: – Её зовут Анастасия Климова.
На сей ноте я нащупываю в куртке Мики пачку сигарет, и мы с коллегами выходим в подъезд. Проходим через любопытных соседей. Где же они были, когда эти дети кололись на восьмом этаже? А теперь они увидели скорую, полицию и пришли посмотреть шоу. Юля просит их не препятствовать службам. Во дворе Паша подносит к моему рту свой огонь. Я раздаю всем по сигарете, выбрасываю пустую пачку, и теперь мы пыхтим с обременительными физиономиями.
– Комментарии излишни, да? – нарушает Яна тишину.
– По-моему, Булатов идёт, – подмечает Юля, взглянув вдаль.
На лице у Колиного отца написаны эмоции тревожности да искреннего страха. Скорая отъехала буквально пару минут назад. Он спешит к нам, но Паша говорит ему ехать в ближайшую клиническую больницу. Своей жене он скорее всего скажет, что отъедет по делам, дабы не волновать. Он не сводит с нас глаз и меняет направление. Отходит назад и спешно уезжает на своей «мазде».
– Среди этой шпаны сын Климовой, – констатирую я на смрадном выдохе и достаю телефон. – Она приезжала ко мне позавчера. Я записал разговор на диктофон, но вчера закрутился и забыл поделиться с вами.
Включаю им запись. Порядка пяти минут они внимательно слушают наши с Климовой позавчерашние разборки. Звучание заглушают короткие порывы ветра, и я выкручиваю микшер на максимум. В какой-то момент его гул утихает окончательно, после чего во дворе наступает всеобъемлющая тишина.
– Ну, и что она имеет в виду, говоря «не переходите мне дорогу»? – задаётся Паша и тушит бычок об отделочный слой квартирной стены. – Ворвалась к тебе на хату, перечислила свои претензии и свалила?
– Она предупредила, – вставляет Яна нешуточным тоном. – Я же её знаю, поставит перед собой цель и будет ей упорно следовать.
– Как бы там ни было, теперь у неё будет больше на одну претензию, – говорю я озадаченно. – Я пообещал Колиному папе, что найду его сына целым и невредимым. Теперь он обвинит нас перед прессой. Климова напомнит своим коллегам, что мы уже не в первый раз плошаем.
– Так ты же сказал, что среди этих детей её ребёнок, – веско подмечает Юля. – То, что он состоит в такой компании, рано или поздно всплывёт наружу. Поэтому можем вычеркнуть случай с Булатовыми. Она не рискнёт добавлять его в список своих придирок, ибо таким образом выроет яму не только нам, но и себе.
– Ой, такие люди, как она, неотступные, – отпускает Яна с уверенностью. – Она же как камикадзе – если надо, и себя вместе с кем-то взорвёт.
Жору и Мику выводят двое полицейских. Я не всматривался в их лица внутри, да и они не всматривались в моё, но сейчас одного из них я узнаю.
– Младший сержант Зарицкий, – бросаю я, обращая его внимание на себя. – На этот раз в форме?..
– Социальные работники тут как тут, – досадливо произносит он усталым, хриплым тембром. – Езжайте отсюда, здесь вам ловить нечего. Разве что машина какой-нибудь вдовы для угона, – и он смеётся вместе с напарником, пока в то же время два пацана под их надзором выглядят, как пара живых мертвецов.
Нам не до юмора, но мы слушаем Зарицкого и возвращаемся в офис. Лично я бы не хотел грязнуть во всей этой ситуации. Однако я уже погряз и увязну ещё больше, ведь Булатовы от любви к своему сыну рассвирепеют. Я стану первым, на кого они будут скалиться. Придётся отринуть мысли об этом, а пока понять мотивацию Коли.
В конторе я решаю отвлечься и поразбирать бумаги на пару с молчаливой практиканткой. На удивление мне всё-таки удаётся очистить разум от треволнений и причём довольно быстро. По прошествии всего одного часа, на всё произошедшее я начал смотреть уже более спокойно. Примерно к этому времени меня набирает мама.
– Это что такое было? – спрашивает она у меня, я держу телефон плечом, отвлечённый документацией.
– Что конкретно? – как ни в чём не бывало переспрашиваю я.
– Ну, полтора часа назад скорая вынесла два тела на носилках. Потом из окна я и полицию видела. С теми подростками что-то случилось? Они что-то натворили?
– Можно и так сказать. Мы притон накрыли, если грубо говорить. Хотя, это больше было похоже на вписку малолеток.
– Ой, мама родная!.. И что это, значится, они всё это время ширялись у нас тут по дворам?
– Не бери в голову. Мы всё решили. Я сейчас занят немного, если честно. Передавай привет папе.

***

На обеденном перерыве началось празднование. Савелия кое-как подняли по лестнице и помогли Вере дойти до, так скажем, банкетного зала. Опуская количество наших сотрудников и двух «новобрачных», я насчитал двадцать три пенсионера, среди которых только трое мужского пола. Это завсегдатаи отдела арт-терапии. Собственно, здесь и планируется венчание. Оля достаёт бутылку вина и феерично ставит на столик.
– Вот таких психологов я люблю, – комментирует стоящий позади Павлик.
Всё старичьё лыбится. Вера опирается о трость двумя руками, особо не напрягаясь, а вот на лице Савы царит что-то неясное. Он то ли сконфужен, то ли просто не понимает, зачем всё это для них организовали. Час назад Варвар одолжил Яне свой «мерседес» универсал, и она сопровождала их в загсе. Почтенный Даниил Геннадьевич сначала делает Исаеву своей правой рукой, теперь даёт ездить на своей машине... Мы уже давно поняли, что к чему, отчего на эту тему шутим только, когда она не слышит.
После расписки Донские сразу же отправились сюда, где все пенсионеры уже были оповещены касаемо того, что намечается. Они сами скинулись по копейке на вино, а некоторые даже приготовили подарки лично от себя. Сейчас один из стариков дарит Саве набор снастей. Лично ему чисто эстетическое удовольствие, ибо на рыбалке он был в последний раз уже очень давно. Вере дарят фартук с какими-то решётчатыми узорами. А мы с Пашей молимся, лишь бы нам досталось хотя бы по половинке бокала вина.
У нас в загашнике где-то завалялось пару дешёвых колец. Демис притащил как-то давно. Теперь я, конечно, догадываюсь, каким образом он их заполучил; хотя пожертвовал он их в наш инвентарь под некоей убедительной отговоркой – какая-то распродажа в секонд-хенде. Ему понравилось – он решил купить. Неважно. Главное, что сейчас они пригодились новоиспечённой немолодой паре.
– Ну что, – отпускает эпатажно Варварин, решивший почтить торжество Донских своим вниманием, – с днём бракосочетания, дорогие молодожёны!..
– Насчёт последнего все бы тут поспорили, – смеясь, произносит Вера Сергеевна.
Мне кажется, Вера хочет наверстать упущенное со своим бывшим мужем, который покинул её очень давно. В каком смысле покинул, она не уточняет. О своей жене Савелий тоже не любит трепаться. Они сходятся практически во всём. Полагаю, за столь короткий промежуток времени они оба это осознали и приняли решение письменно сей факт подтвердить.
– Дай сюда, – бросает Савелий Оле, когда та, сощурившись, стала откупоривать вино.
Перечить Донскому себе дороже. Несмотря на немощность, старик за секунду справляется с бутылкой каберне под знаменательный «чпок». Пробка рикошетит от потолка и отлетает мне за воротник. Все разятся поражённым смехом. Паша достаёт из-за моего шиворота пробку и вручает мне со словами: «ну, это судьба». На ней контур виноградной грозди.
– О-па, внучонок, – комично заламывает Сава. – И вправду. Это тебе на счастье.
– Ага, в лоб бы мне ещё прилетела, – сатирично говорю я и прячу пробку в карман своих джинсов. – Тогда бы точно счастья обрёл полные штаны.
В кафетерии у нас нашлось пару бокалов, но этого недостаточно, конечно. Пришлось пить по нескольку человек на один. Всё выпили в итоге одни старики в один присест. Кто-то сказал непримечательный тост, бац – и бутылка опустошена. Нам ничего не досталось. Впрочем, вино-то не дорогое, на деле и двухсот гривен не стоит, так что невелика потеря.
– Всё-таки дивно у вас вышло, – рассуждает одна из бабушек. – На старости лет пожениться… Где такое видано?..
– Почему это на старости? – вдруг заламывает Савелий. – Мы с Агафой уже тридцать лет обручены.
Все умолкают в недоумении. Агафья, так звали супругу старины. Неужто его деменция выявляет для себя новые горизонты? Если он считает, что Вера – это его Агафья, значит грани прошлого и настоящего для него продолжают размываться. Стоит почаще напоминать ему о сегодняшнем дне. Я хотел ему принести ту его любимую пропавшую карту рыболовных мест, которую нашла моя мама, когда решила протереть пыль с холодильника, но сейчас понимаю, что лучше не надо. Это унесёт его в молодость, поможет вспомнить какие-то даты, однако связать их с текущим временем он навряд ли сумеет, отчего сам может и усугубить свою ситуацию.
– Савелий, вы думаете, кто эта женщина? – спрашивает Оля настороженно, кивая на Веру.
– Это? – как-то, дескать, отрешённо уточняет Сава. – Это жена моя новая, Вера.
Оля опускает голову и слегка колеблется. Она приободрённо постукивает старика по его руке, и все забывают про этот случай. Получается, его деменция пробивается с каким-то переменным успехом. Путаница то проясняется и распутывается, то тускнеет и запутывается ещё больше. С таким прогрессом, грубо говоря, один шаг вперёд, два назад.

***

– Ты насчёт Савелия не беспокойся, – говорю я Оле в коридоре. – Если он и забудет себя полностью, то хотя бы проведёт последние годы в комфорте и с мыслью о жене.
– Забавно получается, – произносит она в ответ. – Ты всё это затеял. Ты переселил его к ней, затем они решают пожениться. Как тебе в голову это пришло, не знаю, но это сработало с лихвой. А теперь пробка от вина отстреливает прямо именно к тебе за воротник…
– Как сказал бы Симон: «наша жизнь и строится на таких удивительных фактах», – я оборачиваюсь и мимолётно поглядываю в щель двери, за которой празднуют пенсионеры. – Слушай, я бы, конечно, хотел, чтобы наша деятельность вечно концентрировалась вот на таких мирных мероприятиях, но я всё думаю о Булатове Коле и никак понять не могу, как так вышло. Всё же так хорошо шло. Я надеялся, что смог донести до него…
– Ну, вот и промах в твоей методологии, – она складывает руки на груди и мельтешит взглядом. – Радуйся, что они так редко происходят с твоими-то принципами радикальными. Да и я сама тоже хороша. Повела его смотреть на предсмертное злословие Алисы. Хоть она и просила его привести, я могла возразить.
– Всё-таки мне до чёрта любопытно, что она говорила ему в первый раз и что в последний, но, сдаётся мне, мы этого уже не узнаем. Алисы больше нет, а Коля в коматозном состоянии.
– Я так понимаю, полиция и поставщика вычислить не сможет. Как там эта дрянь называется, фонтан… феняталамин?..
– Фентанил. Это мощный анальгетик. Вероятно, повысил у тринадцатилетнего оболтуса кровеносное давление, а там и до тромбоза недалеко, кстати. И да, ты права. Дилеров по городу немало. Одним меньше, одним больше. Тут надо совершенствовать наши программы по предупреждению наркомании. В частности я бы поработал с девиантными подростками.

***

Сегодня под вечер я теряю счёт времени – продолжаю медитативно тонуть в документации до семи часов. Практикантка ушла вскоре после обеда, а затем я ловлю нарочитый взгляд аспирантки. Она всё ждёт, когда я дам добро уходить. Наконец она прямым текстом на это намекает, говоря, что уже поздно. Отпустив её, я прощаюсь со всеми и сам немного погодя выхожу на вечерний свежий воздух.
Яна отвезла Донских домой буквально час назад. Сейчас «мерс» Варвара стоит в ряду других машин у обочины. Я захожу в супермаркет рядом с офисом и закупаюсь на дом. Пока я бродил по магазину, большинство моих коллег завершили свои дела на сегодня. По крайней мере, Паша, Юля и Оля с великой вероятностью уже на полпути домой. В небольшом пакете, с которым я в итоге вышел из магазина, помимо всего прочего, можно обнаружить полулитровую банку пива. Сегодня, думаю, я могу себе позволить немного расслабиться. Особенно после всей этой ситуации с подростками.
Моё внимание привлекает плавно проезжающая «БМВ» на моей стороне дороге, где расположен наш терцентр. Крылья и капот окрашены в более светлый, серый цвет, а всё остальное в чистый черный. Стекло опускается, и я прищуриваюсь. Лицо мне кажется знакомым. Чопорный взгляд, заметные отучневшие щёки, короткая стрижка по типу теннис с поседевшими кончиками, с воротника свисают авиаторы. Насчёт седины может мне и показалось, всё-таки он далековато припарковался. И только сейчас я соображаю и сообразовываю. Это точно Вадим Королёв, тот самый Лизин муж. «БМВ» – его машина, я знаю наверняка. Судя по виду, свой «бумер» он любит даже больше нынешней жены.
Вдруг из конторы выходит Варвар и Яна. Она передаёт начальнику кожаный дипломат и закрывает офис на ключ. Прощается с ним, целуя в щёку, и уходит влево по кварталу прямо ко мне. Прежде чем забежать обратно в магазин, чтобы скрыться, я успеваю зрительно зафиксировать, как Варварин садится к Королёву в машину. Вадим разворачивается, заезжая в переулок, а затем проезжает в моём поле зрения. Через стеклянную дверь я вижу, как сначала Яна проходит мимо маркета, а затем и Вадим проносится вдоль бордюра. Он сигналит ей напоследок – в ответ она махает.
Я вспоминаю квитанции о переводе двухсот тысяч гривен. Одна половина Алисе, другая в никуда. Вторая половина в том кожаном кейсе. Классический отмыв денег. Возврат налом. Моя скромная индукция. Теперь ясно, почему Климова припала нам на хвост. Теперь ясно, почему Лиза начала клеиться ко мне. Она сказала, дай я ей только добро, она сразу же всё отсудит у него. Значит, она знает о помышлениях Вадима и сможет сдать его, если что. Однако, тогда её логично сочтут соучастницей. Правительство может упразднить и реорганизовать нашу районную службу. Посадят всех. Варвара точно, но и мы проблемами не оберёмся.
Всю дорогу домой я размышлял обо всём этом. Яна в курсе, но вряд ли знают остальные. Я заваливаюсь на кровать и открываю банку пива под характерное шипение. Всего лишь пару глотков и мысли начинают улетучиваться. В смысле они-то всё ещё присутствуют в моей голове, но волнуют уже меньше. Сегодня я стараюсь не засиживаться допоздна, ужинаю и засыпаю к десяти. Подальше от досаждающих разум соображений…

День 10

Этой ночью меня во сне снова навестил Дмитрий. Что-то давненько он не захаживал в обитель моего подсознания. Наутро я мало что помнил, разве что его искажённый, сюрреалистичный тон. Эти слова и заставили меня сбежать оттуда, подальше от сновидческих окрестностей психлечебницы. Правда, вот курьёз, с утра я собираюсь к нему наведаться. Уже здесь, в текущей моей действительности, а не там.

***

«Опомнись, Эдвард, – говорил Дима мне во сне. – Думаешь, это у меня в башке путаница?.. Ошибаешься». Почему-то я почувствовал дрожь сквозь барьеры сновидения. Мне было противно слушать его дальше, и я насильно заставил себя вернуться в мою, несомненно, подлинную явь. Да, учитывая тот факт, что со сном у меня всю жизнь были регулярные проблемы, неудивительно, что мне снится подобная небылица. Приходится время от времени напоминать себе, что я живой здесь и сейчас, в этой реальности.
Я застаю Диму задумчиво клюющим носом. Молодой парень рядом с ним трясётся при виде меня и снова умоляет не раздевать. Димон успокаивает его и садит за пазлы. Там уже собрана внушительная часть от картинки. Буквально какие-то иероглифы, причём не похожи ни на один из азиатских языков. Это что-то по типу шифра Цезаря, только с выдуманными символами. Тоже используется способ подбора, но более простой.
– Эдвард? – вдруг вопросительно рубит Дима. – Разве сегодня среда?
Мало того, что он сразу узнал меня, так ещё и понимает, что сегодня не день моего посещения. Тот санитар-надзиратель всё-таки оказался прав, он и вправду идёт на поправку. Меня это не может не радовать.
– Мне порекомендовали приходить к тебе почаще, – отвечаю я ему с ухмылкой.
– Какой-то ты надавленный. Прямо как тогда, помнишь, на благотворительном забеге в поддержку травмированных спортсменов? – он выдаёт короткий смешок. – Ты тогда уже на втором километре выдохся.
– Ты путаешь. Я в нём не участвовал. С тобой наш бывший зам бежал. Он и выдохся, как ты говоришь. Да и вообще, я просто не выспался, как всегда. Ты же знаешь, у меня с этим бывают трудности.
– Разве? Мне кажется, это ты путаешь. И с каких пор у тебя проблемы со сном? Ты что, не помнишь, сколько мне требуется времени, чтобы наконец-то уснуть?
У него никогда не было с этим никаких проблем. Всё же ложные выдуманные факты всё ещё всплывают в его голове. Однако радует то, что их становится меньше. В конце весны он считал, что я был прошлым заместителем Варвара, а теперь просто путает меня с этим замом в контексте некоторых событий. Раньше вот он приписывал бесплодие мне, а сейчас, слава богу, уяснил, что эта характеристика принадлежит Паше.
С прошлого раза игра Димы вроде бы не изменилась, однако теперь пьеса «К Элизе» начала напоминать мне, как ни странно, о Лизе. Он же нас так и называл, Эдвард и Элиза. За несколько месяцев до того, как он угодил сюда, я пережил развод. Помню, он приехал ко мне с двумя бутылками водки. Димка – настоящий эмпат, тогда я в этом окончательно убедился. После расторжения моего брака он разделил со мной горесть так, будто она не только моя, но и его тоже.
Уходя, я бросаю взгляд на пазлы. Тот паренёк робко оглядывается на меня. Я не делаю резких движений, дабы он не начал снова вопить о своих штанах. То, что в детстве его кто-то изнасиловал – это не моя забота. Из-под стола я достаю картонную коробку от мозаики. На ней обложка, детализированное оформление головы, в которой пробита дыра в виде замочной скважины с фиолетовым свечением. Достаю из упаковки буклетик с расшифровкой. На данном этапе душевнобольные сложили фрагменты пазла в пару символов на фоне абстрактного фона. Первый означает нашу букву «о», второй – «ч». Ну и в уголке картинки всё тот же миниатюрный трезубец. Он уместился на одном пазлике, который я в прошлую среду заметил в волосах у отключившейся пациентки. Пока ничего не понятно.

***

На сегодня планов я больше не строил. Томить себя одиночеством не особо хочу, поэтому звоню Паше с целью узнать, занят ли он. Он проснулся вот буквально час назад и сейчас на пару с племянницей занимается ничегонеделанием. Так как он оказался не против, я беру нам в магазине по пиву, плитку шоколада для Маши и еду к нему.
Павел снимает бюджетные апартаменты недалеко от центра. На верхних этажах фасонистые балюстрады, там живут в основном всякие пижоны, а снизу, где проживает Мокрижский, обиталища для намного менее состоятельных господ. Ласковые лучи отражаются через стеклянные ставни. Лифтом я подымаюсь на четвёртый этаж, и Паша радушно принимает меня.
У него здесь довольно милый интерьер. Роскошеством особо не блещет, но, учитывая нашу альтруистичную профессию и доход от неё, квартиру можно считать чуть ли не люксовой. Выхожу на балкон, отсюда открывается вид на квартал, а вдали виднеются тёмные купола собора. Долго я не любуюсь, ибо меня начинает обдувать прохладный ветер. Маша читает книгу из Пашиной небольшой библиотеки и делится со мной кусочком шоколада. На твёрдом переплёте я читаю название – «Виноваты звёзды». О романе не слыхал. Наверное, что-то из современного.
– Слушай, давай сегодня о работе не будем, – произносит настойчиво Павлик, когда я присоединяюсь к нему на кухне.
– Поддерживаю, – соглашаюсь я неукоснительно. – Конечно, я бы многое обсудил, но там столько всего навалилось, что и вправду лучше морально и физически отдохнуть от этого всего.
Маша вскоре переходит к домашнему заданию. Паша просит её расслабиться – говорит, что она больше не с мамой и поэтому может перейти к урокам завтра. Однако она всё же раскладывает тетради и учебники на кухонном столе. Мы допиваем, и Паша согревает нам обоим сердца, сказав, что в холодильнике есть ещё пиво. Но мы не успеваем к нему перейти, поскольку слышим звонок в дверь. Он идёт открыть, а я интересуюсь у Маши, домашку по какому предмету она села выполнять.
– Алгебра это, – говорит она мне, разглядывая условия заданий. – Линейные уравнения. Здесь вот на одну переменную, а тут на две.
– Господи Иисусе, – недоумевающе отпускаю я. – Какие переменные?.. Я в седьмом классе осваивал всё это, но так и не усвоил. А сейчас понимаю, что в твои годы, если честно, я бы забивал на всё это по-чёрному. Эту чушь за все пятнадцать лет, сколько прошло со второго курса колледжа, я ни разу не вспомнил. Это ни разу не пригодилось.
– Может, поэтому вы и стали социальным работником.
– Ты смотри какие дети умные пошли. Ещё и стебаться грамотно умеют.
Со входа в квартиру я слышу шелест пакетов и глухие голоса. Иду посмотреть, кого же это к Паше занесло, и вижу Полину. Она привезла все остальные Машины учебники. Брат Мокрижский смотрит на сестру глазами, полными потрясения. На лице будто надет каменный панцирь.
– О, и кореш твой тут, – загибает Полина, завидев меня в коридоре. – Теперь у Машеньки новая, самая современная модная семья. Папа и папа.
– Обхохочешься, – сухо буркает Паша. – Привезла, что надо? Здесь все учебники? – он блекло кивает на пакет из АТБ, в котором Полина притащила книги, а затем чеканит, не дожидаясь ответа: – На этом всё. Теперь выметайся.
Он закрывает дверь перед её носом, но она успевает задержать её, подставив ногу в проём.
– Нет, не всё, – оспаривает она твёрдо. – Ещё кое-что, – они оба на мгновенье замолкают, глядя друг другу в глаза, прежде чем она добавляет: – Ну, пустишь сестру в дом?
Полина показательно вытирает ноги об ковёр. В арочном проёме, ведущем на кухню, она замечает Машу и скромно махает ей. Дочь украдкой презренно взмахивает рукой ей в ответ и забегает обратно на кухню. Полина остаётся в коридоре и облокачивается на стеллаж для обуви. Я беру нелёгкий по весу кулёк, полный учебников, и отношу его на диван в гостиной. Однако сестра Мокрижского не начинает свою речь. Я снова появляюсь в коридоре, и она смотрит на меня, как на третьего лишнего. Паша моргает мне, и я возвращаюсь на кухню, но не сажусь за стол, а останавливаюсь за углом. Рядом с Машей слегка погудывает холодильник, она занята алгеброй, а мне отсюда вполне себе слышно, о чём говорят Мокрижские.
– Вчера утром его нашли мёртвым. – нерешительно изъясняется Полина. – Под мостом над лиманом.
– Кого? – на раздражительном вздохе уточняет Павлик.
– Ты и сам знаешь кого. Я не буду произносить его имя вслух. Достаточно будет говорить «Машин отец», и то это слишком статусно для него.
– Ну, этого следовало ожидать.
– Во-первых, оказывается, его всё-таки по УДО выпускали. Во-вторых, полиция считает, что его утопили конкуренты.
– Подожди. А тебе-то это всё откуда известно?
– У них же там всё прописано. Установили личность, узнали, кто его ближайший родственник, вычислили мой номер телефона. А там я им уже сказала, что он держал несколько подпольных клубов. Они пообещали не трогать меня, если я сдам местоположение одного из таких…
Меня отвлекает ворчливый вопль Маши. В принципе подслушивать мне так-то незачем. Паша мне и так всё перескажет, а если нет, я сам расспрошу у него обо всём этом. В дела его семьи я особо лезть не хочу, тем более, что он не лезет в дела моей. Поэтому я отхожу и интересуюсь у Маши, в чём же дело.
– Чем решать линейные уравнения, – сердито выдаёт она, – лучше бы стала социальным работником.
– Ты подумай хорошенько, – наставляю я, разглядывая все эти иксы да игреки. – Может быть, лучше всё-таки математику порешать, чем с людьми связываться. Ты представь, решать за них проблемы, в то время как у тебя своих, мягко говоря, не оберёшься. Потом что?.. – я демонстративно призадумываюсь. – Инвалидов купать, от подростков гадости выслушивать, перегар пьяный или помёт кошачий нюхать, документы просматривать изо дня в день и зрение себе портить за монитором. Готова к такому?
– А на мотоцикле ездить и пиво пить по выходным? Это входит в комплект?
– Ты на дядю смотришь, понятно... Понимаешь, он опытный специалист, может себе позволить. Далеко не все такие. И вообще, субботы не затмят буднее бремя.
– Зато я смогу так же замудрствовать, как и вы.
– Так замудрствовать ты сможешь, если будешь разбираться в жизни и учиться. Заметь, не зубрить, а изучать. Вот мы и вернулись к учёбе. Всё исходит оттуда, Маш.
В коридоре хлопает дверь. Паша с озадаченной миной бредёт к холодильнику и берёт себе вторую бутылку пива. Он старается отвадить от себя какие-то мысли, как будто при дилемме. В конце концов он предлагает посмотреть повтор футбольного матча наших против Англии, который мы оба не видели, и мы уходим в гостиную, оставляя Машу, занятую уроками, на кухне одну.

***

Футбол нам служит лишь фоном. Когда Паша допивает свою бутылку примерно до половины, я наконец интересуюсь у него насчёт разговора с сестрой. С недавних пор он стал менее трепливый, особенно на темы, касающиеся его родной сестры. И это не потому, что ему резко стало неприятно таким делиться, а потому, что он вообще не считает, что об этом стоит говорить. Теперь, когда племянница в его руках, он больше не считает свою рознь с Полиной предметом для обсуждений и не видит в этом явлении проблемы.
– На ней висят прокуроры, – размеренно рассказывает он. – Думают, что она знает что-то о подпольном бизнесе её с недавних пор подохшего бывшего. И пока она не скажет, продыху ей не дадут. Её даже засадить могут по второму пункту двести третьей – за соучастие в незаконной организации азартных игр.
– А когда его в первый раз за тяжкие телесные за решётку сажали, – задаюсь я, пытаясь разобраться в уголовном, – то о подполье информации не имели?
– Нет, они подозревали о чём-то таком, но доказательств не имели. Это только сейчас моя дура сестра ляпнула. Пусть сама и расхлёбывает.
– Я знаю, где находится один из таких. В нём играл мой папаша. Давай скажем ей, она передаст в прокуратуру, и ей смягчат выговор до простого штрафа, если даже и не поверят в её непричастность. Плюс ко всему и мне станет легче. Нейтрализуется причина бед моих родителей.
– Не собираюсь я упрощать ей жизнь. Пускай поплатится за своё отношение к дочери.
Меня возмущает его злорадная позиция, исходящая лишь из позывов субъективной обиды. На фоне футбольный комментатор завывает, выражая недовольство публики. Этот матч проходил в начале месяца и окончился ничьёй. Ноль голов у обеих сторон. Я же надеюсь выбить себе хоть один гол и достучаться до Павла.
– Не стоит ей назло делать, – доношу я ему. – Если уж имеешь возможность помочь, так помоги. Вот, информация у меня буквально на блюдечке с голубой каёмочкой. Мне сказал отец, я передаю тебе, ты говоришь Полине, а она бравым полицейским.
– Слушай, Эд, – он берёт пульт, делает телевизор чуть потише и поворачивается ко мне всем корпусом. – Если что и не стоит делать, так это меня поучать. Ты знаешь, где игорное подполье?.. Поздравляю. Но смягчать моей сестре ношу я не собираюсь.
– Соболезную, – вдруг выдаю я, не успев подобрать более корректных слов. – Не думал, что дофенизм Полины в воспитании твоей племянницы способен так легко выбить тебя из колеи.
– Соболезновать клиентам нашим можешь, Комиссарову или себе на крайний случай, но точно не мне, sono sicuro.
– А я-то думал, что Павел Мокрижский – толерантный и самоотверженный человек. Видимо, я ошибался.
– Да что ты обо мне вообще знаешь?
Обстановка накаляется. В футболе тайм-аут. Я смотрю на Пашу и думаю, что ему сказать. Маша заходит в комнату и спрашивает у него что-то насчёт задания. Я допиваю пиво дочиста, а когда племянница возвращается на кухню, я вновь уставляюсь на её дядю.
– А что обо мне знаешь ты? – спрашиваю я в ответ с запалом в голосе. – Наверное, многое. Я считал, что могу доверять тебе, а потом узнаю, что ты плевал на это и докладывал о любом моём отклонении от профессионализма Варварину. И что бы что? Чтобы получить сраную должность!..
– Ты многое считал, – оспаривает Павел и задевает ногой пустую бутылку, которую я поставил на пол. – Многим полагал, но всегда оказывался позади, а всё потому что тебе никто не верит. Вечно ты субъективизм свой под нос всем суёшь, критикуешь. Но, знаешь, «мръсотията се вижда най-добре на празно платно», так болгары говорят. В переводе означает: «грязь легче всего заметить на чистом полотне». И мне кажется, себя ты считаешь чистым полотном и без пятна.
– Оказывался позади, ну да. Мы все позади. Варвар на пару с Яной отмывает деньги для Королёва. Они наживаются, а потом мы удивляемся, почему журналисты садятся нам на хвост. Из-за таких, как ты, это и происходит. Давай, скажи, что ты знал про их махинации. Ну же, это очевидно. Ты ведь не позади, да?
– Даже если и так, ты ничего не докажешь.
Из его уст это звучит до боли коварно. Он с ними заодно. Раз уж он начальнику не однажды фискалил, значит их дела не могут быть для него тайной. Теперь я могу полагаться только на Олю и Юлю, и то это ещё не гарантированно. Демис точно был не в курсе, иначе Варвар всеми силами помог бы ему в суде. Вот это ирония. Отныне всё меняется. Я буду верить тем, кого ни во что даже не ставил, а те, кого считал друзьями, отходят на задний план и теряют моё доверие. Теперь Климова кажется мне не такой уж и ехидной…
Лучшим решением в данной ситуации, пожалуй, будет покинуть Мокрижского. Я встаю и двигаюсь на кухню. Там открываю дверцу под мойкой и выкидываю бутылку в тамошнее мусорное ведро. Машу я поглаживаю по голове и говорю, что мне пора.
– Береги дядю, – бросаю я ей полушёпотом и ухожу.
На улицах только-только перевалило за второй час дня. Ветер утих. Последние отголоски лета таятся в бледном солнце, трусливо светящемся из-за облаков. Оно более на даёт тепла, отчего в каком-то смысле мне становится скорбно. Из-под колёс проезжающих автомобилей доносится рокот по брусчатой поверхности. Дорога выстроена из выпученных камней. Хотел бы я провести метаироническую параллель с тем, что моя душа сейчас тоже выпячивается наружу, но глубокомыслие мне ни к чему.
Я прохожу немного дальше по кварталу и через стекло в одной из машин разглядываю лицо её водителя. Прошёл час, а Полина до сих пор не уехала. Она кладёт голову на руль, подымает, и я как будто отсюда слышу её вздыхания. Может, Павел прав, и она заслужила щепотку психических терзаний, однако я откажусь терять возможность помочь ей. Именно поэтому я постукиваю по стеклу.
– О, всё уже что ли? – задаётся она, тщетно пытаясь высмеять меня. – Надоело с братцем моим хернёй страдать? Ну и правильно.
– На посёлке, улица Зелёная, – диктую я без церемоний. – Это если выехать на Киевскую трассу по объездной, а не по прямой, то бишь не как к вам ехать, а свернуть. Короче говоря, там есть бар, простой сельский кабак. Под ним устраивают подпольные игры. Надеюсь, прокуратура не станет вас трогать.
Я разворачиваюсь, плавно отводя от неё взгляд, и принимаюсь уходить, но она окликает меня. Полина тонет в небольшом замешательстве. Прежде на её лице красовался тяжёлый груз, и я всего лишь облегчил его вес – немного, но уже что-то. Я не претендую на широкую душу. Лишь чувствую, что мне ничего не стоит просто сказать. Пусть Паша серчает сколько хочет.
– И откуда ему это известно? – ломит риторично Мокрижская. – И что, он сам не мог мне это сказать, когда я минут десять сверлила его взглядом?.. Знала же, что Паша хоть и заносчивый, но всё же поможет. Он просто горд, чтобы сделать это непосредственно самолично.
Сначала я думаю разъяснить ей правду, однако потом просто киваю и ухожу. Пускай она считает, что это родной брат ей всё-таки помог. Быть может, таким образом её отношение к нему нормализуется. Она сделает шаг, и он даст ей ещё один шанс. Однако моё расположение к нему уже не изменить. Удерживая в голове мысль о том, что долг моего отца перед банком растёт и вернуть заложенный участок мы уже навряд ли финансово потянем, я вспоминаю о том, что Савелий упорно рвался переписать свою квартиру на кого-нибудь. Изначально я хотел вернуть дом родителей и убедить старика вписать её в завещание Паше, но сейчас я поменял своё мнение. Мокрижский не заслуживает её.

***

Я звоню Вере Сергеевне, спрашиваю дома ли сейчас она и её новый муж, предупреждаю, чтобы ждали двух гостей. Затем я набираю Яну, чтобы узнать от неё номер её знакомого нотариуса. Честно сказать, зная про её замешанность в отмывании, говорить с ней лично мне стало как-то то ли трудно, то ли неловко. Я прямо сообщаю ей о том, что Савелий собирается переписать на моё имя свою квартиру на Бугаёвской. Ни она, ни Варвар ничего против иметь не будут, ибо Донской сам добровольно выразил своё желание. Уже будучи в автобусе, нотариальному агентству по телефону я называю адрес, а взамен получаю обещание приехать до пяти вечера.
Вера открывает мне дверь, когда я прибываю, и просит секунду подождать. Савелий сейчас принимает ванную, и она как раз хотела потереть ему спинку. Значит, ждать мне не секунду, а чуть дольше. Не беда, я расхаживаю по квартире от нечего делать. Некогда запустелая комната сына теперь цветёт и пахнет. Кто-то затащил сюда кровать, на которой спала Вера в соседней комнате, и придвинул к тутошней. Получилась постель на двоих молодых людей. Вернее, немолодых. Похоже на то, что Вера Сергеевна позабыла о том, кто здесь спал до них. Выходит, она больше не ощущает здесь присутствие духа её сына.
Она выходит из ванной, и от неё как будто слабым клубом валит пар. Пока пяти ещё нет, она предлагает мне насыпать своё фирменное капустное жаркое. Я не отказываюсь по той простой причине, что и вправду голоден. Баба Вера надевает фартук, который ей подарили вчера, и подносит спичку к конфорке, чтобы подогреть еду. От здешней обстановки веет таким комфортом, схожим на тот, что я чувствовал, летом приезжая к бабушке по маминой линии. Она жила в селе далеко на север от города, на границе с Николаевской областью.
– Так что нам нужно заверять? – спрашивает она, копошась в буфетном шкафчике.
– Савелий напишет завещание, – объясняю я, постукивая пальцами по столу, – и письменно распорядится насчёт своей квартиры.
– А на что вам его квартира?
– Я берёг её для Павла, одного из наших сотрудников. Мне казалось, он заслуживает получить эдакое наследство от старины. Но теперь мне открылось истинное его лицо. Мой отец задолжал немалую сумму. Банк изъял под залог у родителей дом. Долг растёт, поэтому я подумал, что лучше отдать имущество навсегда и поселить их на постоянной основе в квартиру Савелия.
– Мать честна́я! – впечатлительно произносит Вера. – Я уж хотела обвинять вас в жадности...
Нотариус явилась намного раньше. Она оказалась отнюдь не педантичной женщиной и без всяких прелюдий лаконично оговорила нам условия проведения процедуры. Мы решаем оформить дарственную, а не завещание. Я неспешно доедаю жаркое. Вера выкатывает Савелия из ванной. Старик расцвёл, порозовел и будто даже помолодел.
– Добрый день, Савелий, – приветствует его нотариус. – Вы как? В порядке?
– Вы хотите добить меня своим вопросом? – задаётся Донской ворчливо. – По мне разве похоже, дочка, что я в порядке?
– Вообще-то да. Вон вы какой, прям сияете.
Савелия подкатывают поближе за стол. Он сидит напротив меня и как-то странно смотрит мне в глаза. Пока нотариус подготавливает нужные бланки, я опускаю глаза и пронзаю вилкой кусок картошки. Вдруг краем глаза я замечаю, что старик хочет что-то сказать.
– А этот пацан кто? – вопрошает он ни с того ни с сего, указывая на меня пальцем.
От несносного ошеломления на секунду я перестаю жевать, а потом тяжело проглатываю пищу, зазорно поглядывая на нотариуса. Учитывая, что мы не уточнили ей о его деменции, получается немного курьёзно. Наступает продолжительная неловкая пауза. Я накалываю на вилку капусту и тщательно плавно пережёвываю.
– Да я шучу, – внезапно рубит Савелий и закатывается смехом. – Ты бы видел сейчас своё лицо.
Я подавился. Не в то горло пошло.
– Обхохочешься, – обиженно бормочу я.

***

Через полчаса нотариус ушла. Вера выступила в роли свидетеля подписи нашего с Савелием договора дарения. Уже завтра сделка будет зарегистрирована реестровой выпиской на нового владельца, то бишь меня. Так как я не являюсь родственником, мне придётся доплатить налог и военный сбор. В сумме, включая оценку имущества и саму цену дарственной, выходит довольно круглая сумма. Но на банковском счёте у меня есть накопления, посему это не проблема. Коммунальные услуги родителям буду оплачивать я, как владелец квартиры.
После всего я выдыхаю. Пожимая мне руку, Донской уточняет, что для меня ему ничего не жалко. Я стучу ему по плечу и благодарственно киваю. За жаркое я тоже благодарствую. К шести часам, ближе начала седьмого, я наконец возвращаюсь домой и снова засматриваюсь на снотворное. Я не выдерживаю и небольшую дозу всё же принимаю. Сон для меня наступает в девять.

День 11

Сквозь сон слышу звонок. Гудок пробивает грани моего дремлющего сознания и силой выволакивает наружу, протаскивая меня вверх через пучину из множества слоёв царствия Морфея. Я далеко не сразу осознаю, что, где и когда. На улице только-только начал прекращаться сильный дождь, гамма тусклая. Сейчас и семи часов нет, отчего небо только приобретает более ясные оттенки. Однако мутным куполам не удаётся противостоять пасмурности в поединке за лучезарность.

***

На экране телефона высвечивается имя Юлии. Я протираю лицо изнурительным движением ладони, сидя на краю кровати. Она бы не звонила так рано, поэтому я уже готовлюсь к тяжёлым новостям. Воскресенье я изначально планировал провести целиком дома. У меня слишком много дурацких и навязчивых мыслей, мне требуется покой. Но их количество ещё пополнится, и не раз. Я беру трубку, а мои нервы тем временем пружинятся ещё сильнее.
– Доброе утро, – говорит Юля сонным голосом. – Вернее, недоброе, к сожалению, учитывая погоду и ещё кое-что. Яна звонила тебе, но не дозвонилась. Спал, наверное.
– Зато от твоего звонка я проснулся сразу же, – незамысловато выдаю я.
– Сейчас не время для романтических афоризмов. Под дверью твоего комплекса стоит Михаил. Он принёс тебе твоего кота обратно и ещё кое-какую весть. Пожалуйста, только закрой своё сердце, как будешь его выслушивать. Ты это умеешь.
Я слышу, как Юлин голос подрагивает. Она не хочет озвучивать это, что бы там ни было. Наперёд раздумываю о том, что же всё-таки случилось, и параллельно нерасторопно достаю из гардероба свой бомбер. Я накидываю его на плечи и выхожу в подъезд. На шестом этаже, у своей двери, стоит курит Светлана. От бывалой полноты на ней скоро останется одна кожа да кости. Я здороваюсь и спрашиваю, как она. Ей польстило то, что я пришёл на похороны Андрея, посему она относится ко мне более открыто.
– Мне помогла кое-какая вещь, – произносит она в холодном тоне. – Я сожгла ту его предсмертную записку, где он признавался, что у него лейкемия и он не хочет стать для нас обузой.
– Если это и вправду хоть немного облегчило вам вашу ношу, – изрекаю я чутко, – то слава Господу. Самоубийство – это грех, но он избрал свой путь, и мы не в праве судить. Обращайтесь ко мне, если что-нибудь понадобится, – и я кладу свою руку ей на плечо.
Я специально упомянул Бога. Они чтили религию. Вернее, Андрей чтил, а она чтит. Надеюсь, мои слова согреют ей душу и сердце. Мне вот это уже не согреть, с каждым днём там внутри всё больше мёрзнет. Может, это и к лучшему…
Михаил стоит под козырьком. В одной руке он держит портативную переноску, складную сумку, из которой любознательно выглядывает Маренго. С краёв навеса объёмными каплями стекают издержки утренних осадков. Михаила пропустили на турникете, когда он с точностью назвал моё имя и этаж. Теперь он стоит здесь, одетый в ту же свою старую одежду, весь мокрый, но прикрытый гримасой фальшивой нерушимости. У воротника больше нет булавки, а джинсовка износилась напрочь и стала похожа на выгоревшее тряпьё.
– Вернулся дружочек, – роняю я, кивая на Маренго, и пожимаю Михаилу руку.
Боюсь представить, что пушистик себе там на уме думает. Отпетый кочевник. Сначала живёт в приюте, потом попадает на квартиру к больной старой женщине, откуда его впоследствии забирает какой-то щуплый работник социальной службы. Маренго живёт у него буквально пару дней, а затем его дарят больной раком девочке. Не успевает он толком и побыть с ней, как её состояние резко ухудшается. Она покидает мир живых, и его забирает её двоюродный дядя. Однако в конечном итоге он снова возвращается к социальному работнику. Звучит как краткое изложение какой-либо повести.
– Так что случилось, Михаил? – спрашиваю я настороженно. – Пожалуйста, скажите, что моя коллега просто преувеличила обстоятельства, так рано разбудив меня своим обеспокоенным голосом…
– У меня теперь никого нет, – с виду бесчувственно констатирует он. – Чем вам не преувеличение?.. Этой ночью Лена вызвала в себе острую интоксикацию болеутоляющими. Анальгетики, транквилизаторы…
Он говорит, а я слышу его будто каким-то далёким эхом. Помимо его речи мои ушные раковины оглушаются странным шипением. Моё дыхание становится обрывчатым. Зубы Михаила издают скрежет, они трутся друг о друга, и я почему-то могу это слышать. В определённый момент его говор начинает казаться мне невыносимо громким, но я не подаю виду.
– … несколько блистерных упаковок от таблеток нашли в пододеяльнике, – продолжает он магнетизирующим тембром. – В четверг, в день, когда вы принесли ей вести про Алису, после ужина она пожаловалась дежурным, что не может уснуть. Ей дали небольшую дозу снотворного, но она не приняла таблетки, а спрятала их. И хоть все там были проинформированы, какое горе у неё случилось, никто ничего не заподозрил. В пятницу она уговорила одну пациентку одолжить ей немного своих анальгетиков, а вчера она и вовсе украла у медперсонала малую часть доксиламина и диазепама. Никто ничего не заметил. Этим утром её нашли мёртвой, откачать не успели, она…
Всё. Больше я его не слышу. Вообще ничего из того, что он говорит. Вижу только, как хладнокровно шевелятся его уста. Он разжимает кулак моей левой руки и кладёт в неё рукоять от переноски с Маренго. Для меня всё происходит безотчётно. Я и сам толком не могу понять, почему у меня на это такая реакция. Сколько я уже пережил фатальных исходов, а всё никак не могу развить ментальную сопротивляемость.
– Поеду в Эстонию, – делится Михаил, протягивая мне руку. – Получу вид на жительство, – он понемногу отходит назад. – Спасибо вам за вашу помощь. Мне жаль, что всё так закончилось. Не вините себя. Передайте эти слова своим коллегам.
Он покидает комплекс, вперебежку пересекая дождевые лужи. Из-под его сапог хлюпает вода. Ливень вдруг начал поддерживать прежнее обилие. Я прихожу в себя от повелительного «мяу». Мало того, что Михаил купил Маренго переноску, так ещё и ошейник. Дома я оставляю эту сумку сушиться на ковре в коридоре и обещаю блудному сыну, что покормлю его остатками от своего завтрака. Принимаю пищу с пустой головой и случайно замечаю у него на тёмно-синем ошейнике прицепленную булавку, которая некогда свисала с куртки Михаила…

***

Весь этот день я провожу в смятении. Уже закинув джинсы в стирку, вспоминаю, что забыл достать из кармана винную пробку, которая влетела в мой воротник, когда Савелий откупоривал бутылку. Побыстрее приостанавливаю стирку и достаю сувенир. Прячу его во внутренний карман куртки, которую планирую надеть завтра.
Когда дождь снова слегка утихает, я стою с кружкой травяного чая на балконе. Этюд напоминает мне мои детские годы. Я переношусь во времена средней школы. Тогда мама на недолгий период открыла свою бакалею. Папа не приветствовал её смелых стремлений к заработку, следовательно эта идея долго не прожила. Он как всегда пахал на аграрном секторе, а у меня были каникулы. Я помню, как в один день был с ней на работе. Она стояла за кассой, сделала мне зелёный чай в пластмассовом стаканчике, а за окнами шёл проливной дождь.
Я хорошо помню тот вечер, хотя маме до сих пор говорю, что на моей памяти пусто. В тот день стемнело уже к пяти часам, и вскоре уличная палитра помрачнела до сплошной угрюмости. Шум дождя был отчётливо слышен, а когда открылась входная дверь под звон висящих колокольчиков, звук и вовсе стал похож на помехи старого телевизора. Я помню мужчину. Помню, как он оглянулся на выход. Помню его руку, в которой в один момент оказался огнестрел. Помню себя и маму, которая сразу же спрятала меня за собой.
Под ретивыми запугиваниями мама мгновенно и неосознанно распрощалась с целой кассой. Все деньги, накопленные за неделю, оказались у какого-то вшивого пролетария с муляжом вместо настоящего ствола. И тогда я спросил у мамы. Точно не вспомню, как именно мой школярский мозг сформулировал вопрос, но примерный контекст вертится на языке.
– Почему он просто не пойдёт и не заработает эти деньги честным путём?
– Вот вырастешь и даже таких людей поймёшь, – сказала мне мама, скорбно разглядывая опустошённую кассу.
И, что самое печальное, я вырос и начал понимать. Более того, в этом заключается моя работа. В понимании таких людей, в оказании помощи таким людям. В то же время мне, однако, не стоит рассматривать судьбу Чапаевых, как нечто трагичное. Я должен смотреть на это через призму острого профессионализма. Но вот незадача, подобный взгляд на ситуацию только проталкивает ком поглубже в горло. Вся боль притупляется, но не перестаёт накапливаться. С этим поделать, увы, я ничего не могу…
Мама продала магазин на следующий день после того случая. Больше времени ушло на организацию бизнеса, чем на его реальную работу и доход. Он не просуществовал и трёх месяцев, мама не успела подыскать туда ни единого работника. Папа не узнал про ограбление, никто не узнал. Матери отец сказал, что, закрыв шарашку, та поступила правильно, а потом в кратчайшие сроки пропил с коллегами всю прибыль с её продажи.

***

Мне звонит Яна и жалуется на то, что утром из-за того, что дрых, я проигнорировал её звонок, тем самым заставил бедного Михаила меня ждать. Я прошу её говорить чуть потише, потому что её истерии слишком сильно впиваются в мой гудящий мозг.
– Зато от Юли ты трубку сразу взял, – пищит Яна занозисто.
– Ну да, сразу, – подтверждаю я, не намереваясь спорить. – Может, у нас межгалактическая связь, не знаю. Ты, главное, не напоминай мне больше о Чапаевых. Пусть это останется в прошлом.
– Не знаю, знал ли ты, но прошлое влияет на будущее. Я тебе с двумя новостями звоню. С какой начать, с плохой или с хреновой?
– Выбор без выбора. Давай по нарастающей – с плохой.
– Оля не выдерживает. Слишком частые неудачи. За последний год случилось очень многое и очень многое закончилось. Причём закончилось плачевно. Она считает, что обязана была всех выручить и вытащить из пропасти, как психолог. В обед она набрала меня с просьбой издавать приказ об увольнении. Завтра она придёт с готовым заявлением…
– Ну за*бись, извини за выражение. Приплыли. Ты хоть пыталась её отговорить?
– Обижаешь. Я сразу же начала засыпать её аргументами против этой затеи. Она же работает у нас столько же, сколько и я. Её уход станет настоящим потрясением для Варвара. Но она непоколебима…
– Если эту новость ты называешь просто плохой, а не хреновой, то боюсь представить, какая там вторая новость. Вообще, это воскресенье какое-то тяжёлое. Меня уже ничего не удивит. Что там дальше?
– Коля до сих пор не вышел из комы. Булатов не сказал жене, что сына нашли. Пускай лучше думает, что он пропал, чем то, что находится в состоянии между жизнью и смертью. В общем, папаша нашёл время и подал жалобу в наш социальный центр. И знаешь что… жалоба на твоё имя с поэтапным разъяснением непрофессионализма.
– Да неужели?.. Ну, пускай Геннадьевич меня увольняет. Отправлюсь вслед за Олей. Двойная потеря.
– Та погоди ты. Никто никого пока не увольняет. Завтра всё решим. Я просто позвонила, чтобы ты был в курсе. А сейчас успокойся и отдохни. Расслабь булки, посмотри фильм, ляг спать пораньше.
Не понимаю эту женщину. Она звонит мне, чтобы накалить мои нервы, а потом просит расслабиться. Великолепно. Иногда я задумываюсь, что женская логика не поддаётся рациональному восприятию. Ни одна из всех, кого я хорошо знал, не разъяснялась доступно и не поступала по уму. Зато хоть что-то радостное: она перечислила мне мою зарплату за месяц.
Кое-что из её слов всё же кажется мне довольно разумным. Парадокс. Мне стоит лечь пораньше, чтобы завтра пораньше начать разгребать навалившееся. Я ложусь навзничь, накрываюсь одеялом и уставляюсь в потолок. В какой-то момент мне удаётся провалиться в недра сна. Там меня снова встречает Дима. Он просит меня проснуться. Проснуться по-настоящему. На последнем слове он делает чересчур нарочитый акцент.
Я просыпаюсь и вскакиваю. Маренго с испугу падает с кровати. Вокруг темно. Я беру телефон, смотрю на время. Почти полночь. Глубокий тихнущий выдох, и я вновь засыпаю. На этот раз без всяких Дим во снах...

День 12

Всё утро я чувствую какую-то необъяснимую тревогу. Поэтому, покормив Маренго перед выходом, я снимаю с его ошейника булавку и цепляю себе за отлёт воротника. Вчерашний день дал шанс отдохнуть моей телесной оболочке, но из-за того, что он обделил мою духовную составляющую, тело, неразрывно связанное с душою, сил так и не набралось. Всю дорогу к терцентру мне кажется, будто близится апофеоз моей деятельности. И, собственно, эти подозрения только укрепляются, когда по приходу в офис Варвар вызывает меня к себе в кабинет…

***

В кармане я сжимаю кулаком пробку от вина. Яна резко встаёт из-за стола с виноватым выражением лица. Не успевает она и полуслова сказать, как прямиком от Геннадьевича выходит Оля с какой-то бумагой и сталкивается со мной. Мы с ней пересекаемся взглядами. Это было так близко, что мы чуть ли не «поцеловались».
– Оля? – роняю я встревоженно.
– Нет, – бурчит она подавленным тоном. – Молчите оба. Свой выбор я уже сделала. Мы договорились, я уволилась без отработки и без всяких выходных пособий, – и она мигом покидает помещение.
Не теряя больше ни секунды, я захожу к Варвару, даже не бросив и мимолётного взгляда на Яну.
Варварин сидит за столом со сложенными в домик руками. Я, дескать, неуверенно, плавным движением прикрываю дверцу. В голове удерживаю мысль, что, возможно, Яна из любопытства станет подслушивать. А возможно и нет.
– Присядь, – произносит Варвар каверзно. – Мы закончим быстро.
– Закончим быстро что? – уточняю я, садясь.
– Мы выяснили, что Булатов собирается подать на тебя судебный иск.
Я впадаю в оторопь. Такое ощущение, будто я сейчас рассмеюсь. Однако это был бы нервный смех.
– Его утверждение о твоём непрофессионализме хорошо ложится под тот факт, что Коля находится в коме, – продолжает излагать Варвар. – Это можно счесть за доведение до самоубийства. Младший сержант, грядущий преемник Бельнёва, копнёт чуть поглубже и узнает про случай с Андреем, твоим соседом, к которому ты тоже причастен...
– Так этот обсос, значит, приходил сюда, – выдержав небольшую паузу, говорю я немного раздражённо, – и прямо перед тобой сидел, жалобу расписывал, да?
– В субботу мы тоже работаем, если ты забыл, но закрываемся раньше. Он пришёл прямо перед закрытием, после пяти. Ту девчонку-подростка откачали, а вот Коля на грани летального исхода. Глубокая наркотическая кома. Он перебрал с дозой.
– А что с теми двумя, Жорой и Микой?
– Второй в детской комнате милиции. А своего сына Климова, наверное, отмазала, потому что всё как-то подозрительно быстро замяли. Заплатила, видимо, кругленькую сумму, чтобы всё это сохранили в секрете и сыночка отпустили без лишних рамсов.
– Вышла сухой из воды как всегда, я понял. Так зачем ты меня звал?
– Мне придётся отстранить тебя от работы, пока всё не уляжется. Если дело дойдёт до суда, мы поговорим о твоём восстановлении после всех судебных разбирательств.
Я впадаю в оторопь поглубже. Мне снова хочется смеяться. Однако это был бы нервический смех.
– Значит так, да? – бросаю я, стараясь сохранить самообладание. – Неделю назад называешь меня одним из лучших работников службы, а теперь увольняешь?..
– Не увольняю. Уволил я Ольгу, и то только потому, что она лично так захотела и на том настояла. Ей замену я найду в кратчайшие сроки, так что я отпустил её сегодня же, без полагающихся двух недель отработки. Вот её я уволил, это да, а тебя всего лишь отстраняю на время.
– Мне ты тоже очень скоро замену найдёшь?
– Так, давай только без этого. Контакты Табакова у тебя есть. Я уверен, всё будет хорошо. Зарплату за сентябрь Яна тебе вчера начислила.
– Зарплату, – загибаю я, глядя Варвару в глаза, и всё-таки выдаю короткий смешок. – А откуда мне знать, что это чистые деньги?
– Это как понимать? – недоумённо спрашивает начальник.
– Так же как понимает Яна и Паша, – с каждым словом я повышаю голос. – Мне вот интересно, кто ещё знает, что ты отмываешь казну для Вадима Королёва? – я выдерживаю небольшую паузу. – А, вот ещё, почему Яна стала заместителем? Потому что она тебе сосала, придурок ты меркантильный! И Паша рассказывал тебе о моих про*бах, поэтому он в курсе всего, да? Ему ты башляешь, а остальных держишь за даунов тупорылых, так?! – я не выдерживаю и ударяю кулаком об стол.
Царит долгое молчанье. Позади приоткрывается дверь, я оборачиваюсь. Оттуда робко выглядывает Яна. Я поворачиваюсь лицом к Варвару. Он смотрит на меня абсолютно безразличным и холодным взглядом, преисполненным антипатией. Я дерзостно выхожу, чуть не ударив Яну дверью по лбу. Когда предъявлял ей за чеки, она даже бровью не повела. Вот же змея маломерная…
Когда я двигаюсь на выход через зал ожидания, из приёмной, бросив все дела, вылетает Юля и увязывается за мной наружу. Я чувствую, что ей не всё равно, но не могу это принять.
– Давай, – рублю я и одёргиваю её руку со своего плеча, – скажи, что ты тоже участвовала во всей этой афере!..
– Остынь, – выдержано толкует она в ответ. – Иска пока нет.
– Но он определённо будет, – я добавляю злостным полушёпотом, – И вообще, не иск меня волнует. Варвар отмывает бабки для мужа моей бывшей.
– Этого я не знала, честно.
Мы отходим от входа подальше во дворы. Туда, где раньше оставлял «свою» машину Демис. У бордюров обширные лужи, эхо вчерашнего дождя. Одну мы чуть ли не перепрыгиваем. И всё чтобы обсудить реальный ход вещей вдвоём, без лишних ушей.
– Половина средств на лечение Алисы, – поясняю я и слышу, что опять начинаю гнусавить, – передана Королёву в чёрном кейсе. Я видел, как Варвар сел к нему в «БМВ». Вадичек, видимо, подвезти его заодно решил. Но машина самого Варвара осталась стоять у терцентра, так что, думаю, они просто отъехали, чтобы Вадим лишний раз долго не светился, а начальничек потом вернулся и забрал её.
– Почему ты не заснял всё это? – задаёт Юля, пытаясь вникнуть в мои слова.
– Я выходил из магазина, не успел среагировать, как параллельно проезжающему «Бумеру» Королёва шла по тротуару Яна. На всякий случай я по-быстрому забежал обратно в маркет.
– Понятно, что ничего не понятно, – она отводит отрешённый взгляд в сторону. – Значит вот как ты поступишь. Поедешь домой как ни в чём не бывало, соберёшься с мыслями, а я тебе позвоню, если вдруг к нам в центр кто-нибудь ещё завалится.
Она обнимает меня, – меня, стоящего посреди грязного двора, – и я начинаю чувствовать, будто могу на неё положиться. Она уходит, а я всё продолжаю смотреть ей вслед. Неотрывно гляжу и прекращаю лишь тогда, когда позади меня слышится сигнальный гудок. Я стою посреди дороги и перекрываю водителю путь, а из моего носа маленьким ручьём сочится кровь…

***

Я не еду домой, как посоветовала мне Юля. Моя остановка – улица Воробьёва. Здесь я уже как у себя дома. Скорым ходом попадаю в зал, где вечно прохаживает Дима, беру стул из-за столика с пазлами и сажусь на него лицом к спинке. «К Элизе» звучит почти идеально. В голове у меня что-то стреляет. Мелодия врезается в мозг. Я неосознанно блекло представляю, что отыгрываю пьесу вместо Димы. Протягиваю ноту с акцентом на несколько секунд.
– Здесь такая гармония, – начинает Дима, медленно отпуская клавишу. – Можно вспомнить все свои давно забытые таланты.
– Ты никогда не играл на клавишах, – бурчу я на вздохе. – Опять бредишь.
– Зато ты играл.
– Причём здесь я?..
Он указывает мне на картинку мозаики. Я поглядываю то на него, то на стол. Пазл почти собран. На полу валяется буклет с дешифровкой. Я снова пронзаю символы своим усталым взором. Помимо «о» и «ч» теперь можно разобрать ещё две буквы. Третий символ означает «н», четвёртый – «и». Я снова смотрю на Диму.
– Ну, ты понял? – спрашивает он у меня с надеждой в глазах.
– Кто эти пазлы вообще придумал? – задаюсь я и встаю, проигнорировав его вопрос.
– Психиатрический пазл. Помогает невменяемому вернуть своё сознание в норму.
– Да уж, главное, чтобы тебе оно всё на свои места вернуло. Лично мне какая-то там мозаика для душевнобольных уже не поможет. Всё плохо.
– Всё стало плохо ещё тогда, когда ты решил уйти с должности заместителя Данила.
– Боже, да не был я его заместителем. Ты путаешь. У тебя в башке как всегда каша.
– Это у тебя каша.
– Не спорю, – я громко вздыхаю, хотя не планировал. – Я, наверное, пойду.
Он не стал возражать моему уходу, лишь продолжил играть. Интересно, какие прогнозы у здешнего главврача. Я давно его не видел. Он рассказывает мне о прогрессе восстановления Димона в конце каждого месяца, а октябрь уже завтра. Однако, если никто из санитаров меня до сих пор не предупредил, значит говорить нам с паном психиатром попросту не о чём. Не знаю, хорошо это или плохо…
А вот что точно плохо, так это полицейская машина у входа в мой жилкомплекс. Я долго стою, поглядывая из-за угла шаурмичной, расположенной напротив, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Сначала думаю, что у меня просто паранойя, но, когда вижу, что из авто выходит сам младший лейтенант Зарицкий, моё сердце уходит в пятки. У меня внезапно вибрирует телефон в кармане, и я от неожиданности вздрагиваю. Это Юля.
– Ты не дома, – говорит она недовольно. – Я слышу шум. Почему ты не дома?
– Да вот знаешь, – объясняю я дрожащим голосом, – как-то не особо хочется идти, когда прямо у твоей квартиры караулит Зарицкий.
– Срань господня, – она злостно хмыкает. – Да простит меня Сарасвати. Я как раз звонила сказать. Булатов – тот ещё Раху!..
– Можешь по-русски говорить, по-украински… по-английски на крайняк, а не сыпать этой индийской дриснёй? Я не разбираюсь в твоём этом азиатском пантеоне.
– Он подал на тебя иск сразу после того случая в квартире этого Мики. Всё это время претензия рассматривалась судом. Когда ты в последний раз проверял почту? Не электронную, а именно почтовый ящик?..
– Несколько недель уже не проверял. Думаешь, мне могло прийти известие по почте? Но там же всё под роспись.
– Тебе должны были оставить телеграмму, в которой указано время, до которого нужно явиться в районный суд. Если ты говоришь, что Зарицкий у тебя под дверью, значит дедлайн уже прошёл. Сюсюкаться с тобой не будут.
– Тогда какого хрена Варвар не сказал мне об этом?
– Он мог банально просто не знать об этом. Булатов пришёл в субботу написать жалобу, при этом иск уже обрабатывался судом.
– Да насрать уже, как и когда что было. Мне-то что теперь делать?
– Решение, конечно, за тобой. Но ты же понимаешь, что бегать тут не получится?
– А ты понимаешь, что если на меня повесят ещё и суицид Андрея, то мне уже никакой Табаков даже не поможет. Не докажешь, что он покончил с собой на фоне прострации, возникшей из-за лейкемии. А Коленька старший за своего сына будет рвать любого. Вот и получится, что меня упекут лет на шесть, если не больше.
Юля уверяет меня, что встанет на мою сторону в суде, и Табаков сможет организовать мне условный срок. Однако мне не даёт покоя тот факт, что Варвар замешан в отмывании грязных денег. Дабы доказать гипотезу, мне следует объединиться с той, кто вечно пыталась придраться к деятельности руководства социальной службы. Это стоит сделать перед тем, как я предстану перед судом. Климова. Кто бы мог подумать, что мне когда-нибудь захочется её искать. Если ещё неделю назад мне бы сказали, что мы придёмся друг другу союзниками, я бы не поверил…

***

Климова пропала с радаров, но в любом случае ждать её, я думаю, стоит на Бугаёвской. Время близится к обеду. Я сажусь на маршрутный транспорт и доезжаю прямо к месту. Перед родителями нарочно я мелькать не хочу, поэтому сразу звоню в квартиру журналистки. Глазок темнит, кто-то меня высматривает изнутри.
– Я вижу, что вы там!.. – отчеканиваю я, ударив ладонью в дверь для пущего эффекта.
Мне открывает Жора. Боковым зрением я замечаю, что соседняя дверь тоже отворяется. Не хочу, чтобы мама лишний раз меня видела, поэтому бесцеремонно залетаю внутрь квартиры Климовой, нечаянно толкнув Жору плечом.
– Ты же тот чувак! – выкрикивает он хмуро. – Из-за тебя Мику мусора за решёткой держат! – он замахивается и делает хук правой. Мне удаётся вовремя пригнуться, и его габаритная рука врезается в настенную полку. Оттуда валом сыплются несколько головных уборов.
– Успокойся, Винни Пух, – рублю я, инстинктивно схватив какую-то тёмно-синюю кепку для самозащиты. – И дверь закрой, – я тянусь через его плечо, дёргаю ручку на себя и захлопываю дверь. – Мне мать твоя нужна.
– А ты ей нужен, – заламывает он топорно. – Минут десять назад ушла, в вашу шарагу поехала. Та, что на Малине.
– Чёрт, – трепыхаюсь я и достаю телефон.
Заряд падает ниже сорока процентов, поэтому я спрашиваю Жору, будет ли у него чем зарядить. Он посылает меня на три буквы, и вскоре я снова оказываюсь на свежем воздухе. В руках так и осталась та кепка. Надеваю её на голову. Вдали, на балконе одной из квартир, что напротив, виднеется силуэт курящего человека. Это Николай Булатов. Будет сущий абсурд, если он меня увидит, так что я покидаю задворки и выхожу к проезжей части.
На морозе мой мобильник начинает разряжаться быстрее. Пока ещё не поздно, я звоню Юле, параллельно садясь в первый попавшийся трамвай, лишь бы не находится на улице. Она берёт трубку, и на заднем фоне я слышу какой-то галдёж.
– Климова ввалилась к нам, – лепечет она суматошным тоном, – и начала открыто обвинять Варвара в двойной бухгалтерии.
– Всё летит прахом, – отпускаю я, пытаясь совладать с собой. – Я сейчас приеду.
– Нет, сюда едет полиция. Яна вызвала, чтобы те Климову вышвырнули.
На заднем фоне я слышу, как Анастасия обвиняет Яну. «Ты ещё на журфаке крысой была», – пылко городит Климова. Я прошу Юлю, как всё уляжется, дать Анастасии мой номер. Пусть свяжется со мной. А в сей момент я возвращаюсь в окрестности своего жилого комплекса.
У входа на территорию автомобиля Зарицкого я не вижу. Тем не менее возвращаться домой до того, как я переговорю с Климовой, мне слишком рискованно. Не придумав контрплан на аферу Варвара и Королёва, я просто бессмысленно засажу себя. И не факт ещё, что Табаков выбьет мне условное. Не факт, что он сможет оспорить обвинение Булатовых.
Я звоню Светлане. Воспользовавшись дубликатом ключа от моей квартиры, она отпирает дверь и без особых усилий заманивает уступчивого Маренго в переноску. Бедный кот, всё никак не дадут ему покоя. Шерстяной кочевник. Светлана выносит мне его и моё зарядное устройство.
– Полицию пустили в комплекс, – рассказывает она мне. – Они долго стучались к вам, а потом пошли по соседям. Я сказала им, что вы должны быть на работе.
«Как мило, – думаю я. – Одни сотрудники едут, чтобы выдворить из офиса Климову, а другие едут туда с целью найти меня. Пусть уже состыкуются наконец. Хорошо, что мы разминулись. Правда то, что мы разминулись с Анастасией, это до чёрта плохо».
– В суде я встану на вашу сторону, – утешающе заверяет меня Светлана. – Будьте уверены. Никто не виноват в его смерти. За это не волнуйтесь. Подумайте лучше, как защитить себя в ином вопросе.
Я поделился с ней тем, что происходит, но так, недомолвками. Она говорит, что никто не виноват в смерти Андрея. Пусть лучше скажет это Оле. Сейчас я начинаю думать, что, может, и хорошо, что она уволилась. Избавила себя от участия во всём этом тихом ужасе, что предстоит пережить мне в ближайшие дни.

***

Захожу в зоомагазин и покупаю небольшой пакетик опилок. За полчаса я добираюсь до квартиры Симона. Мои действия лишены всякого смысла. Я руководствуюсь мыслью, что пока вся эта канитель не закончится, пускай животное побудет в уюте. Всё же не суждено ему всецело быть моим питомцем. Рассуждаю вслух и получаю в ответ понимающее «мяу».
– О-па, я уж думал про меня забыли, – радостно роняет Симон, с трудом открыв мне дверь. – Я вижу, вы последовали моему совету и обрили голову. Интересно, ради кого?
– Это будет неофициальный социальный обход, – комментирую я, проигнорировав вопрос, и прохожу внутрь. – Когда вас в последний раз посещали?
– Так это, вот тогда, когда вы меня по скверу катали, и был последний раз. Вы тогда ещё потом резко куда-то умчались.
– А, ну неудивительно, – я добавляю про себя: – Когда ещё навещать бедного инвалида, если через тебя двадцать четыре на семь бабло отмывается.
– Что?
– Я говорю, чтобы нескучно вам, Симон, было, вот этот дружок с вами поживёт. – Маренго выскакивает из сумки. – Кроме того, сегодня я с вами переночую.
Симону общение, как глоток свежего, чистого воздуха. Я сую вилку в розетку и оставляю мой телефон заряжаться, а сам открываю холодильник. Замечаю завалявшуюся на полке небольшую стеклянную прозрачную бутылочку. Ледяная настолько, что в руках держать без дискомфорта невозможно. «Хортица», казацкая радость.
– Сосед притащил, – кивает Симон на водку. – Мы с ним хорошо посидели в тот день, когда вы приезжали. Помните, вы спешили и попросили его обо мне позаботиться. Вот он и позаботился. Одну бутылку всосали на месте, а вторую я оставил до лучших времён.
– Похоже, «лучшие времена» настали, – говорю я и обыскиваю настенный сервиз.
Из закуски нашлась пара малосольных огурцов и даже колбаса; правда, такая она, конечно – видно, что полежавшая уже какое-то время. В общем, напряжение я и без этого сниму. Главное, звонок от Анастасии не пропустить, если она вообще позвонит, а то произойдёт, как у моего отец: пропью все свои шансы на «спасение» и выигрыш.
– Вот вы, как квалифицированный философ, хоть это и смешно звучит, – начинаю я, наливая водку Симону в рюмку, – можете мне ответ дать? Почему общество такое прогнившее?
– Да потому что общество тянется к тому, что негативом веет за километр, – объясняет мне Симон с серьёзной миной. – А причина этому – натура людская. На генетическом уровне заложено так, что нас привлекает неистовство и тирания.
Я задумываюсь. Мы с Симоном чокаемся и синхронно выпиваем первую залпом. Я кривлюсь и закусываю, а он просто занюхивает огурец с каменным лицом. После второй ходки в голову приходит мысль. Я достаю из кармана ту самую винную пробку. В рюмках в разном количестве налита третья. Себе я налил чуть поменьше, чтобы не упиться до потери сознания раньше времени.
– Вот смотрите. Если цель у двух сторон одна, – я указываю на пробку, – то кто из сторон, – я киваю на обе рюмки, – получит своё?
– Я не пойму, вас что, всего лишь от двух стопок на бред непонятный разнесло? – он смотрит на меня какое-то время, а потом снова на рюмки. – Ну, если считать, что водка – это наполненность человека желанием жить, тогда получит своё та сторона, которая наполнена ею до краёв.
– Тогда, выходит Алиса недостаточно хотела жить, – размышляю я, болтыхая свою рюмку и глядя сквозь её жидкость на лицо Симона. – Елена в последствии тоже. Бывший Полины, ну да, и он. Андрей – то понятно. Интересно, хочет ли Коля жить?.. Хочу ли жить я?..
– С вами пить – странное удовольствие. И трёх залпов не выпили, а уже сыплете какими-то случайными именами. Но, что до вас, жить вы будете. Советую вам проснуться. Пробудить своё сознание. Ибо всё, что сейчас происходит, уже случалось. Это уже было. Просто вы…
– Боже, вы говорите это меня разнесло, а сами-то сейчас на Диму, моего коллегу, сошедшего с ума, похожи. Так же само говорите, вот серьёзно...
Мы пьём третью, четвёртую… а Климова всё никак не звонит. Залив в себя то ли седьмую, то ли восьмую, я уже с трудом помогаю Симону лечь на кровать и пьяный достаю из шкафа какой-то старый матрас. Кладу его на пол и уваливаюсь спать, так и не дождавшись конкретно от Анастасии резонного исхода текущего дня.

День 13

После того, как Лиза бросила меня, я начал посещать психотерапевта. Это было как раз примерно перед тем, как Дима угодил в психушку. Не знаю, почему во сне он напомнил мне именно об этом. Он повелительно просил меня осознать наконец-то ту самую «очевидную вещь». Однако зазвонил рингтон телефона, и мой рассудок сразу же счёл мелодию родной. Мне надо проснуться. Надо ответить.

***

Такое ощущение, будто глаза горят. Во рту словно самогонщики нагадили. Тело ломит. Зуд кажется мне предвещающим. Во всех смыслах. Симон ещё спит, а может и просто дремлет. На звонок никак не отреагировал, даже не поворочался, значит ещё не проснулся. Я протираю глаза, смотрю на экран. Климова, мадонна!..
Что пустая бутылка из-под водки делает в наволочке упавшей с кровати подушки? Маренго зевает и потягивается. Он топчется и перелазит через бедро Симона. На кухонном столе стоят две рюмки и одна винная пробка. Последнюю вещичку я забираю, мимолётно вспомнив про Донских. Из холодильника достаю оставшуюся нарезанную колбасу и скармливаю пушистому. А телефон всё звенит. С утра я настолько мятущийся, что до сих пор не взял трубку. Выхожу на балкон. Небо чистое.
– Извините, Эдуард, что заставила вас ждать, – лепечет Анастасия отяжелённым тоном. – Вы же у нас теперь вне закона. Юлии стоило большого труда заговорить со мной, учитывая её натянутое отношение ко мне. Впрочем, у всех вас было ко мне такое отношение. Ирония в том, что я оказалась права.
– Если бы вы не ходили вокруг да около, – произношу я с расстановкой, – не сложилось бы такого впечатления, что вы – враг народа. Вы могли поделиться своими наблюдениями…
– Я хотела. Помните, когда приезжала к вам в ЖК? Тогда ваше «гостеприимство» я истолковала по-своему и подумала, что вы и слушать меня не станете.
– Видимо, даже журналисты иногда ошибаются. С другой стороны, не удостоверившись в афере Варварина воочию, может быть, я бы и вправду отрицал все ваши гипотезы.
– Где вы? Наверняка не дома. Скажите, я приеду.
– Улица Мациевской, это на Слободке.
– Надо же, так легко назвали мне своё местонахождение. Я рассчитывала на то, что вы будете скептично настроены. Вдруг я всё передам полиции?
– Я сейчас не в том положении, чтобы сторожиться. Тем более касаемо вас. Обвинение Николая Булатова – очень смелая предъява. Но приговор не будет тяжёлым, даже если я проиграю дело. И наконец – у нас с вами общие цели.
Я бы ещё поластился перед бледным солнцем на фоне ясного неба, но, несмотря на хорошую погоду, мне немного прохладно. Захлопывая за собой дверь на балкон, я подмечаю, что Симон уже проснулся. Я ловлю себя на любопытствующей мысли, о чём думает он каждое утро. Просыпаясь, ты снова входишь в привычное осознание: ты не можешь ходить, ты одинок и жалок. Это обидное прозвище до кучи – Тюлень. Это я тюлень, а не он. Он хотя бы ни разу в своей жизни не опускал рук. Зато опустил ноги. Какой же я испорченный…
– Доброе утро, Вьетнам, – салютует он и, скручиваясь, подымается.
– Обожаю запах похмелья по утрам, – буркаю я, подкатывая к кровати кресло-каталку. – Куда поедем?
– Для начала в ванную.
В проёме двери колесом мы натыкаемся на выпирающий ламинат. Я чертыхаюсь. До сих пор так и не решили эту мелочь. Вечно Симон наезжал на это торчащее недоразумение. Я выдираю кусок из пола. Пускай теперь покрытие выглядит ещё более несуразно, безопасность так или иначе важнее.
– Вот так вот мы, – комментирует Симон раздумчиво, – постоянно бегаем от одной проблемы к другой, а про пустяки забываем. Так они и накапливаются.
– Жаль, что диплом философа не помогает решать эти пустяки. Напротив, после учёбы ты не занимаешься рефлексией, а организовываешь собственную пилораму, а потом идёшь туда пахать, где в итоге оказываешься инвалидом.
Симон оставляет мои суждения без ответа. Он не оскорбился, ему просто лень с бодуна лишний раз вступать в дискурсы. В ванной он справится сам. Раковина сравнительно низко расположена. Вообще, в этой квартире всё расставлено строго по его удобству. Предусматривая все его физические ограничения.
Удивительно, что Маренго сразу адаптировался. Хотя, с его скитаниями и не к такому привыкнешь. Вчера мы на пьяную голову поставили для него тазик и засыпали туда наполнитель. Сейчас этот мурлыка докучает меня своим урчанием. Я беру его на руки и чешу пушистый зад Его Величества. Решаю уж хоть немного поиграть роль хозяина.
Минуты через три в дверь позвонили. Я думаю, что это Анастасия, но через глазок улавливаю соседа Симона. Того самого, от которого нам пополам водка досталась – лысеющий мужчина среднего возраста и невысокого роста. Так как Сим ещё в ванной, я отпускаю кота и открываю.
– О, вы – социальный работник, если я не ошибаюсь, – тактично подмечает сосед. – Я Симону предлагал как-то в баню съездить, но он, наверное, уже забыл.
– Он вчера всосал водку, которую вы ему оставили с прошлого раза, – говорю я. – Сегодня опять накатит. Так и жизнь проходит – от одной попойки к другой.
– А что ещё делать?.. Тем более человеку без ног.
– И то правда.
Симон выезжает из-за угла, подъезжает к нам и жмёт руку соседу.
– Я отвезу тебя туда, а вечером обратно, – объясняет ему приятель. – Попаришься немного, похмелишься... Если денег не хватит, я добавлю.
Симон смотрит на меня.
– Езжайте, – отпускаю я. – Как уберусь здесь, закрою за собой. Вы возьмите с собой ключ.
Спустя полчаса они уехали, а я остался в квартире один. Ополоснул посуду, протёр стол, вышел на воздух – выкинуть накопившийся мусор, включая бутылку от водки, которая каким-то образом оказалась в подушке. Поигрался немного с Маренго с помощью шнурка от своего ботинка. И вскоре меня перенабрала Анастасия. Я указываю ей точный адрес и через несколько минут слышу писк домофона. Пускаю…
– Чья это квартира? – спрашивает она, снимая обувь. – Родителей?
– Нет, как раз-таки мои родители, не поверите, – откровенно заламываю я, – живут на Бугаёвской в соседней квартире от вас.
– Там раньше старик жил, ваш клиент, – задумчиво констатирует она. – Ну, ясно. Настоящие специалисты. Выперли бедного дедушку, а на его место заселили несчастную парочку.
– Прекращайте, – устало рублю я. – Мы отныне с вами преследуем одну и ту же цель. Взаимовыгодное сотрудничество.
Порыскав по полкам на кухне, я нахожу пару пакетиков чая. Ставлю кипятиться воду. Раздвигаю шторы, чтобы наполнить помещение светом. Облокачиваюсь тазом о сервировочный столик. Анастасия садится за стол в открытой позе. Её спина прислоняется к стене.
– Как там Жора ваш поживает? – задаю я из интереса.
– Сразу после участка повезла его в общежитие рядом со школой, – делится Анастасия равнодушным тоном. – Будет теперь точно каждый день ходить и не прогуливать.
– Это вряд ли, – оспариваю я. – Он от того и болтался по подъездам, потому что от вас поддержки не получал, а вы его теперь ещё больше от себя отгородили. Хотя, казалось бы, куда уж больше.
– Мой сын – моя забота, – твёрдо заключает она.
Заливаю кипяток по чашкам, которые вытащил из выдвижного ящика. Я не спрашиваю у Анастасии, класть ли ей сахар в чай. Пьёт ли она его вообще? Мне всё равно. Держи кружку, пей.
– Вот мне ещё что интересно, – озвучиваю я, ложкой размешивая в чашке сахар. – Откуда вам стало известно, что начальство службы не такое честное, каким кажется? Что вами движет, потенциально громкая тема для сюжета?
– Правило пяти «С», – изрекает она, плавно двигая к себе кружку. – Сенсация, смерть, смех, секс и скандал. Самые ходовые темы в современном обществе. Отмыв денег – это, несомненно, сенсация. Но прежде всего это ведёт к скандалу.
– Вы начинаете сыпать своими журналистскими терминами, мне это ничего не даёт. Как вы узнали? Начнём с этого.
– У нас была встреча выпускников в августе. Яна не рассказывала вам? Она выпила много лишнего, и у неё развязался язык.
– Надо же. И что она наговорила?
– В банкетном зале все уже были навеселе. Кто-то с кем-то обжимался, кто-то выхватил микрофон у тамады и петь начал. Я пила с Яной в этот момент…

***

«Бывшие однокурсники настояли на том, чтобы устроить караоке. Пели, по-моему, Аллегрову. Они ещё в университете клоунами были. Сейчас у всех семьи, а характер не изменился. Многие сделали карьеру, я – не исключение. Одна Яна осталась у чёрта на рогах. Или на роге, если представить, что чёрт – это ваш начальник, у которого рожок между ног. Она говорила, что хотела уйти, но вдруг Даниил предложил ей занять вакантную должность заместителя. Тогда она заколебалась и передумала. Примерно тогда же у неё с ним начались шуры-муры.
– Надо же мне было, Насть, туда угодить. Уже лет семь в клятой службе работаю. Каждый день одно и то же. Лучше бы с тобой интервью у всяких депутатов брала. Но нет. Что мне остаётся? Ноги перед начальником расставлять, вот что! У того буржуя, Королёва, основателя логистической компании, грязное бабло ручьём течёт. Даня помогает ему решить эту проблему любыми способами. Через нас прошло уже столько денег, что страшно представить. А мне что остаётся опять же? Молчать в тряпочку, вот что!..
Те два клоуна пели громко. Хотя, пением это трудно было назвать. В общем, ворчание Яны перекрикивала Аллегрова, спетая двумя мужскими голосами. Поэтому не факт, что я в точности передала слова Исаевой. Тем не менее основной смысл, я думаю, ясен. Я давно знала, что ваша контора не так чиста, как кажется, но Яна лишила меня всяких сомнений».

***

– Вот те на, Янка, – с удивлением бросаю я. – Называется, в компании с журналистом лучше не напиваться.
– Короче, – роняет Настя утомлённо, дескать, неловко попивая чай. – Нужно доложить в налоговую инспекцию и позвонить вашему адвокату, а дальше можно уже и в суд идти.
– Как у вас всё просто. Можно ещё до кучи моей бывшей маякнуть. У нас с ней… в общем, я знаю, на что сослаться. Она выступит в суде, обвинив мужа в плутовстве.
– Ой, Елизавета – это отдельный разговор. Умная баба. Не зря вас бросила.
– Это ещё как понимать?
– Я бы перешла на личности, но мне ещё работать с вами сообща предстоит, так что, пожалуй, воздержусь.
– Змея змею чувствует издалека. Неудивительно, что вы считаете её умной.
– Ага, значит всё-таки на личности. Мне вывалить всё, что я запасла за всё время?
– Эй, подлянка, ты вообще-то первая начала!..
– Подлянка? Ну, это уже апогей дерзости…
– И что ты сделаешь?
Она напористо встаёт и замахивается на меня. Я мигом кладу кружку на столик. Ловлю её руку и пытаюсь выкрутить. Уверен, со стороны это выглядит так, будто мы пытаемся станцевать парный танец. Я понятия не умею, чего она добивается, но в конечном итоге мы разводим друг другу руки и сближаемся на непозволительное расстояние. Каким-то абсолютно непонятным лично для меня образом мои губы соприкасаются с её. Как до этого дошло? Мы отлипаем друг от друга. Она отходит назад, задевает край стола, чашка чая опрокидывается, и содержимое проливается на скатерть.
– Ну вот, – ошеломлённо рублю я, так и не найдя подходящих слов. – Фу, посмотрите, что вы наделали. Доигрались.
– Я жду вас снаружи, в машине, – коротко чеканит она и уходит. Я стою растерянный и смотрю в пустоту. Оставляю скатерть сушится на балконе. Беру свою пострадавшую чашку и спокойно допиваю каплю чая.
Меня находит Маренго и снова просит есть. Я нахожу в морозилке какой-то фарш. Достаю его и с трудом отрезаю мёрзлый ломтик. Кидаю на пол, пускай отмораживается. Через пару часов будет вполне съедобным. Добрый я, конечно, хозяин. Угу, знаю. Хватаю «свою» кепку, висящую на крючке в прихожей, и выметаюсь.

***

– Куда едем? – спрашиваю я у Насти, сидя на пассажирском сидении её «Рено», вскоре после того, как мы тронулись с места.
– К вашему бывшему коллеге, – разъясняет она, глядя на дорогу, – Демису Алико Саакадзе. Он сейчас должен мыть фасады департамента соцзащиты.
– Опускаем вашу всеобъемлющую осведомлённость, – озадаченно произношу я. – Круто, что вы знаете его текущее местоположение и точное занятие. Но причём здесь вообще он?
– Я была на суде, – толкует она, поглядывая в оконце заднего вида. – Знаете, у кого он украл ту машину? София Кнутцена – это вообще-то секретарь налоговой инспекции. Он явно знает её больше, чем просто супругу своего бывшего сослуживца.
– Так зачем нам ехать к нему? На вопрос вы так и не ответили. Почему бы нам просто не завалиться в офис инспекции и не...
– Узнав о том, кто мы с вами есть и какая у нас репутация, они немедленно доложат в участок. Надёжней будет связаться с Кнутценой лично и объяснить ситуацию.
– Хорошо… тогда почему бы мне просто не позвонить Демису и не попросить его продиктовать номер Софии?
– Не телефонный разговор. Позвоните, когда приедем. Пусть отпросится и отойдёт в переулок. Там и поговорим.
Буду признавать без прикрас: спорить с Анастасией Климовой могу, но не хочу. Кажется, она знает, что делает. Мне сказочно повезло, что моя ситуация совпадает с её намерением. Выпутаться из передряги полноценно поможет мне только она, остальные просто немного подсобят. Именно поэтому мы едем к Саакадзе.
Департамент легко нечаянно проехать мимо. Вход никак не выделяется, лишь мелкой синей табличкой, а посему дверь будто сливается с окружением. Но мы замечаем этого грузинского трудягу. Вымывает окна. Анастасия сбавляет ход, проплывает параллельно полупустой обочине и заворачивает в какой-то двор. Глубоко она не едет, паркуется у стены какой-то квартиры, тем самым блокируя проезд.
– Выходите, добудьте контакт, а потом наберёте меня, – диктует она предприимчиво. – Я пока возьму нам по кофе.
Не успеваю ничего сказать, как оказываюсь на отлёте в безлюдном закоулке. Видимо, она не пьёт чай. Пролила его на скатерть, чтобы потом отправить меня по делам, а самой рвануть за кофе. Теперь я, как тюфяк, стою с телефоном у уха в глухом закоулке и слушаю гудки. Задний бампер «Рено» исчезает из моего поля зрения.
Демис виднеется мне из-за угла. Высохшие ветви придорожного платана мешают обозрению, однако отсюда можно увидеть, как он оставляет швабру и спускается со стремянки, чтобы взять трубку. Он снимает жёлтые перчатки, вытирает кисти об себя, достаёт мобильник из кармана и меняет выражение лица с равнодушного на изумлённое.
– Кого я слышу, – феерично выдаёт Демис в трубку.
– К несчастью для тебя, сейчас ещё и увидишь, – загибаю я, незаметно пронзая его взглядом издалека. – Поверни голову чуть влево, прищурься и помахай ручкой.
Он мотает головой в стороны, как пугливая лань. Я немного нагибаюсь и показываю ладонь. Конечно, оттуда меня трудно заметить, ведь трафик мешается, да и дерево, но ему всё же удаётся. Он ведёт бровями вниз и беззлобно цыкает.
– Привет, – роняю я, когда улавливаю его взгляд.
– Ой, не-не-не, – лепечет он, забавно жестикулируя. – Мне проблемы не нужны, пан Эдуард Дубровский. Прошу, не доводите и меня до самоубийства. Я же ничего не сделал!.. – и он изображает плач, протирая глаза.
– Кончай измываться! Сам окна и унитазы моешь за свою проделку. Перейди дорогу, мне нужно с тобой поговорить.
– Поговорить он со мной хочет. Может ты сначала с «надсмотрщиком» моим поговоришь? Он как раз за тем окном сидит, которое я только что мыл…
Из департамента на перекур выходит шеф и замечает, что его «раб» отлынивает от работы. У него есть претензия, но Демис вмиг притворяется, будто испытывает головокружение. Он бросается на руководителя, имитируя болезненный раж.
– Дайте мне пару минут, – слёзно просит он прямо в лицо растерянному начальнику. – Мне нужно отойти, отдышаться наедине.
– Ну, ладно-ладно, – отпускает бедный босс, раззявив рот, отчего оттуда выпадает сигарета.
– Спасибо, – отвечает Демис, мгновенно сменив тон на адекватный.
Я отхожу подальше во двор и бросаю трубку. Через полминуты Демис появляется из-за угла и с плеча подаёт мне руку. Я выдаю смешок и пожимаю. Он обнимает меня по-братски.
– Мне нужен номер Софьи Кнутценой, – сразу знаменую я, не дав ему больше ничего сказать. – Я знаю, он у тебя есть.
– Изумительно, Эдик, – рубит он, раскинув руки. – Ты приехал, чтобы раздобыть контакт бедной вдовы. Нет слов. А сам меня называл испорченным.
– До боже, давай только без этого. У меня к тебе две просьбы: дать её номер, а когда надо мной будет суд, дать показания против Варвара и встать на мою сторону.
– Класс. Ты сам обосрался, да ещё и стрелки метать вздумал?..
– Варвар отмывал деньги для Королёва. Мы с Климовой должны доложить об этом Софье, найти мне Табакова, а там уже с чистой душой можно и в суд идти.
– С кем-кем, прости, вы должны доложить? Я не ослышался?
– Просто доверься мне, доверься ей. Я не буду взыскивать с тебя подробности о твоих взаимоотношениях с этой Софией. Ясное дело, ты делал всё это из-за обид на Александра…
– Всё-всё, я понял, что ты у нас в курсе всех вещей, – блеет досадливо Демис, снова доставая телефон из кармана. – Утырок хренов.
– Кто бы говорил.
Он с одолжением в гримасе протягивает мне свой мобильник. Я создаю новый контакт. Всё-таки, видимо, я многого не знал про ненависть Демиса к Александру. Он угнал его машину. Вероятно, спал с его женой. И, кстати, не исключено, что те кольца, которые сейчас на безымянных пальцах у счастливых Донских, на самом деле взяты из дома Кнутценых. Расквитался с недругом по максимуму, даже после его смерти. Если подумать и всё сопоставить, можно предположить, что он мог продолжить крутить роман с ней и после его смерти, а в суде прикинуться, что про его кончину услышал впервые. Софья при этом понятия не имела, кто угнал машину её покойного мужа, так как по какой-то причине исключала Демиса из списка подозреваемых.
– Всё, спасибо, батрак, – чеканю я потехи ради, – а теперь иди, работай.
– В суде по максимуму тебя топить буду, – в ответ бросает Демис.
– Ага, только попробуй. Ну а если серьёзно, я знал, что ты поможешь.
– Иди давай, чего ждёшь. Целоваться не будем. У меня работа простаивается.
Анастасия подъезжает к тротуару по моему звонку. Вернее, минут через десять после него. Демис вновь принимается вымывать фасады и между делом замечает, как я сажусь в «Рено». Как мы отъезжаем, он с простодушной улыбкой на лице делает свой фирменный жест по локоть. Люблю этого идиота…

***

– Где номер? – задаётся Настя прагматично.
– Где кофе? – задаюсь я, спародировав тон её голоса.
– Я заправиться ездила. Кофе вот, – она указывает на подстаканники у коробки передач. – Номер записали?
– Ну конечно записал, – говорю я и беру свой кофе. – Звонить ей?
– Нет, позвоню я. Вы можете некорректно преподнести ситуацию. У вас, безусловно, блестящая риторика, но я, как журналист, смогу более точно изложить положение.
– Всё сказали? Зачем вы вообще оправдываетесь, аргументами сыплете? Все и так знают, какая вы крутая журналистка.
Мы катаемся по кварталам. Настя просит меня достать бардачок, вытащить оттуда её блокнот с ручкой и на всякий случай подготовить его к мгновенному использованию. Именно с ним она явилась ко мне в квартиру. Я даю ей свой мобильный, и она притормаживает у детской площадки. Это место мне знакомо, тут рядом ещё Артиллерийский парк и храм с тем самым придворным кладбищем, на котором похоронили Андрея.
Пока Настя делает вызов, я без разрешения листаю её записную книжечку. На первых страницах – ремарки с проведённых интервью. Дальше – заметки по поводу пресс-конференций. Прочий журналистский вздор. К середине наконец-то что-то про Малиновский территориальный центр. О, моё имя…
– Не для вас писалось, – бурчит Анастасия, выдирает блокнот из моих рук и открывает пустую страницу в самом конце.
Кнутцена берёт трубку, Климова тут же ставит на громкую связь. Я почему-то инстинктивно напрягаюсь.
– День добрый, София, – салютует Анастасия выдержанным голосом прямо в динамик. – Я журналистка, работаю на телевидении. Если у вас найдётся минутка, я задам вам лишь один вопрос. Строго по делу.
– Журналисты? – скептично выговаривает София. – Какое дело у вас может быть к налоговой инспекции? Что, налогов на вашу прибыль уже недостаточно?
– Налогов как раз хватает с лихвой, – парирует Анастасия. – Другое дело, что система не без изъянов, отчего некоторые особо хитрые обходят всю концепцию по хребту.
– Знакомый голос, – задумывается София. – Анастасия Климова, вы?
– Ну вот. – Настя бросает на меня взгляд. – Мой голос теперь узнают из тысячи.
– Вас сложно не узнать, сложно не заметить. Вы были в суде над Демисом Саакадзе. Я вас запомнила, хоть вы и сидели в самом что ни на есть неприметном месте – в самом конце зала, у стены. Так кто там ходит по хребту?
– Директор Малиновской социальной службы. Послушайте, это и есть тот самый вопрос, который я хотела задать. Мы сможем встретиться с вами сегодня?
– Ваше счастье, что к трём мне нужно забрать посылку с почтового отделения. Это на проспекте Шевченко.
Я записываю адрес. Следующая остановка – Новая Почта. Климова хороша. Наверняка воспользовалась очередной своей репортёрской тактикой. Публичные коммуникации, переговоры. Знаю, наслышался в своё время от однокурсников с кафедры журналистики. Что ни говори, а я до сих поражаюсь. Наступил момент, когда мне помогают те, кого я к себе и на пушечный выстрел не подпускал. В то же время те, кого я считал сугубо союзными лицами, оказываются супостатами.

***

– Что это было там, в квартире, м-мм, Анастасия? – спрашиваю я ни с того ни с сего из интереса, а каковой будет её реакция, и отхлёбываю кофе.
– Я прошу прощения, что разлила чай, – как ни в чём не бывало отпускает она.
– Не прикидывайтесь. Почему мы с вами...
– Случайно.
– А вот хозяин той квартиры так бы не сказал. Случайности не случайны. На них строится вся наша жизнь.
– Думайте, что хотите. Я всё сказала.
Мы подъезжаем к отделению Новой Почты, и Анастасия останавливается у обочины, буквально у одного из входов в парк Победы. Почта вот она, напротив. Я уже вижу тот самый «Опель-Седан», припаркованный наряду с другими машинами. Все места там заняты, поэтому Настя встала на противоположной стороне. Мы выходим, и она блокирует двери своей «Рено» под лёгкие завывания ветра. Рядом с автобусной остановкой чуть дальше пешеходный переход. На светофоре зелёный. Мы судорожно переходим проезжую часть и оказываемся у Софьиного «Опеля». Садимся к ней на заднее сиденье.
– Журналистам не свойственно осведомлять людей в полной мере, так? – с претензией говаривает Софья Кнутцена, взглянув на нас через зеркало заднего вида в салоне. – Вы, Анастасия, не уточнили, что будете не одна.
– Эдуард не журналист, он… – Настя немного запинается, – он социальный работник. Его отстранили от работы по обвинению.
– А, теперь я припоминаю, – роняет Софья, посмотрев на меня через плечо. – Вы тоже присутствовали на суде над Саакадзе. Вы и ваш белокурый друг. Скажите, как там Демис?
– От вас мало, что ускользает, – заявляю я. – А Демис… он нормально. Сегодня окна департамента вымывает. Как вы думаете, кто дал нам ваш контакт?..
– Действительно, кто же ещё мог, – отпускает Кнутцена. – Так, ладно. Подождите меня в машине. Я пойду заберу посылку, а потом поговорим.
София надиктовала свои условия, а наша пробивная Климова даже слова той наперекор не проронила. Ежу понятно, что сейчас ей выгоднее дать слабину. Дело уж точно не во мне. На кону сенсация, громкий сюжет. Просто так уж получилось, что мы вдруг начали преследовать примерно одинаковые цели.
– И что вы думаете, она поверит? – спрашиваю я у неё из интереса.
– Если мы будем достаточно убедительны, – отвечает она, приспустив оконце, – инспекция отследит транзакции Королёва и Варварина. Тогда в суде вы сможете сменить правила игры. Перевернуть поле битвы вверх дном. Однако обвинение Николая Булатовы, разумеется, никуда не денется.
– «Если уж закон суров, не будь дурак есть Табаков».
– Я знала Виктора в годы, когда ещё его карьера была более успешной. Потом он начал пить и проигрывать дела один за другим. Я бы не стала полностью полагаться на него.
– А на кого мне полагаться. На вас?
– На себя в первую очередь. Я видела Николая вчера. По нему видно, что он весь вскипает. Что уж там, стоит пыхтит на балконе, хотя раньше вообще не курил.
Я выхожу из машины немного подышать. Пользуюсь методикой Юли. В какой-то момент, разомкнув глаза, мой взор падает далеко туда, где припаркована «Рено» Анастасии, то бишь ко входу в парк. Там рыщет пара сотрудников полиции. Видимо, сели ей на хвост за вчерашний её этот спектакль в нашем офисе. Вот только если я до сих пор не задержан, значит они отследили её недавно. Я пулей возвращаюсь в «Опель».
– Прямо у вашей машины дежурит полиция, – бросаю я, стараясь особо не беспокоиться.
– Шикарно, – флегматично выдаёт Анастасия. – Где там эта Кнутцена?.. В посылку сама себя запаковала, что ли, и вылезти не может?
– Классно я подышал воздухом, конечно.
Наконец-то София выходит из почтового отделения с коробкой под мышкой.
– Прошу меня простить, – говорит она, кладя посылку на пассажирское. – Стопка важных деклараций от Суворовской налоговой.
– Давайте катнёмся к Бульвару, – предлагает Анастасия Климова, оглядываясь.
– Что с вами обоими? – вопрошает Софья, уставившись на нас. – Паранойя заострилась?
– Да, и вполне оправданная, – подмечаю я. – Нам полиция по пятам наступает.
– Чтоб вас, – вздыхая рубит Кнутцена, заводит «Опель», и мы трогаемся.

***

Проходит порядка пяти минут. Всё это время Климова в подробностях пытается расписать для Софьи всю картину. Мы выезжаем к Французскому Бульвару, и я внушаю себе, будто чувствую запах моря. У нас приспущены окна, а ветер разносит морское дыхание по округе. Вполне возможно, что в какой-то момент я действительно учуял его.
– То есть, – подводит итоги София Кнутцена, – Варварин пропускает через территориальный центр грязные деньги логистической компании Королёва. На вас, Эдуард, хотят повесить доведение до самоубийства. И в чём ваш мотив? Утащить за собой Даниила Варварина и Вадима Королёва?
– Я не знаю, как оно там будет, – толкую я неопределённо. – Я просто хочу быть уверенным, что смогу постоять за себя, прежде чем пойду в суд. Хочу обеспечить себе все входы и выходы. Как можно больше сторонников.
– Ну, хорошо, – простовато отпускает Софья. – Вечером я посмотрю по отчётности и цифрам. Если заподозрим хоть что-либо неладное, привлечём налоговую полицию. Но вам нужен план. Всё должно произойти строго по алгоритму.
– Да, – соглашается Анастасия, – именно поэтому являться в суд пока рано. Для начала нужно обсудить всё с адвокатом, чтобы подготовить потом встречный иск или, может, другую альтернативу.
– Я скажу Лизе, – вдруг заявляю я. – Если её помыслы остались прежними, она – мой ключевой козырь. Дальше найму Табакова и вместе с ним поеду в прокуратуру.
София высаживает меня возле университета, в котором я учился. Большую часть времени я проводил, конечно, не в этом корпусе, а в другом, – в том, что в центре, – но меня всё равно охватывают блеклые зовы прошлого. Кнутцена повезла Климову туда, где та оставила свой автомобиль. Всё равно никаких значительных претензий к ней у полицейских не будет. А вот ко мне найдутся. Поэтому я негодующе вздрагиваю, когда вижу патрульную машину…
Должно быть, они забили на Климову и объехали студгородок со стороны улицы Филатова. Интуитивно я бросаюсь через арку – на территорию университета. Я помню, что здесь должен быть чёрный выход позади здания, но для этого мне нужно пройти внутрь и насквозь через задний двор. Я сливаюсь со старшими курсами и прохожу мимо консьержки. Вроде новая какая-то. Да, было бы странно, если бы за семь лет ничего не поменялось…

***

Эти студни и малейшего понятия не имеют, кто среди них затерялся. Выпускник, которому оконченный университет никаких прерогатив, кроме депрессии, толком и не принёс. Скажи ты молодёжи, что учёба – не главное, они мигом разожгут сказанное и наплюют на собственную жизнь. Меру никто не знает. Я – не исключение. Как пример подтверждения этому, идеально впишется то, чем я сейчас занимаюсь. Трясусь при виде полиции. Пытаюсь составить алгоритм, череду определённых действий, которые авось приведут меня к уклонению от административной и уголовной ответственности.
Хоть в их годы я и прожигал жизнь, но всё равно скучаю по тому времени. Чтобы не ездить постоянно из пригорода, я заселился в общежитие, этажом ниже комнаты Димы. Пятничными вечерами я собирал у нас всех желающих. Мы проносили алкоголь через коменду, а потом всю ночь спаивались, неумело играя на гитаре моего соседа по комнате. Однажды наутро у меня скулил желудок, хотелось хлебнуть раскалённого чаю, а заварок как назло не осталось. Я дал Диме знак, и он спустил на верёвочке свой использованный пакетик. Я не ценил беззаботность, но вспоминаю всё это с теплотой.

Пока я тут, подымаюсь на кафедру учёта и налогообложения. Лизин факультет. Училась на бухгалтера, а теперь на пару с Вадимом нарушает двести девятую. Она должна помочь. Я сыграю на её воскресших чувствах ко мне. Позвоню, как только выйду наружу. Я попал на конец перерыва, поэтому здесь даже шумнее, чем в приёмной нашего терцентра в час пик.
Прогуливаюсь по этажам. Факультет международных отношений, политологии и социологии. Звенит звонок. Из деканата выходит девушка приблизительно моего возраста и закрывает кабинет на ключ. Я прищуриваюсь, как старый дед. Она ловит мой взгляд. Это моя бывшая коллега – одногруппница. Та самая отличница, которой я хотел предложить «особую услугу» в обмен на курсовую.
– Знакомое лицо, – ненавязчиво бросаю я как бы в шутку, подойдя поближе.
– Твоё мне тоже не внове, – произносит она, провернув ключ на пальце. – Что ты здесь забыл, Эд?
– Тот же вопрос к тебе, – говорю я, двигаясь по коридору параллельно неё.
– Читаю первокурсникам лекции, – отвечает она сухо. – Препод я теперь. Жаль нет времени поговорить. Но ты так и не сказал, зачем забежал.
– Поностальгировать. Посмотреть, что изменилось.
– Собрался ностальгировать в корпусе, в котором мы не учились?
– Если я в наш приеду, то точно от тоски сдохну.
– Что, дела после универа настолько плохо пошли, что ты скучаешь за былым?
– Работать по специальности оказалось затеей гиблой. Я начал это понимать год назад, когда…
– По специальности? – перебивает она меня, смеясь. – Ты? Да я помню вас с Димой. Тот бедный постоянно бегал за тобой, не давал тебе в могилу себя завести. Надеюсь, у него всё хорошо.
– Да, хорошо, он…
– Мне всё равно, – снова перебивает она меня. – Ты меня прости, но я, во-первых, и вправду опаздываю, а во-вторых – во мне нет ни малейшего интереса, как там дела у тебя, у Димы и так далее.
Она ускоряет шаг, а я остаюсь стоять посреди коридора. Студенты обходят меня по сторонам. Потрясающая жизнь, конечно, у выпускников сложилась. Медалистка, гордость потока, стала душной училкой. У Димы мозги набекрень вывернулись. У меня, опустив все формальности, они тоже с наклоном в сторону. Начинаю чувствовать, будто всё это уже было. Дежавю, как с той чёрной кошкой в Матрице. Как в доме у Серафимы, один в один. Будто всё происходящее я уже пережил…
Снаружи воздух словно чище стал, пока я томился в грёбаном учреждении. Я выхожу на задний двор. У скамей, на некоем подобии курилки, прогуливают пары несколько студентов. Я подхожу к ним и стреляю одну сигарету. Один из них мне прикуривает. На лице у каждого написано полное неразумение. Пускай считают меня преподавателем философии на замену. Они обсуждают пару, которая только что началась. Им не хочется на неё идти, поскольку преподаватель – «энергетический вампир».
– Не идите, – встреваю я потехи ради ближе к концу их диалога, когда, докурив, выбросил окурок за спину. – К чёрту теоретиков. Ловите момент, слушайте сердце, а не голову.
Наверное, в их глазах я выглядел, как полный кретин. Случайный чудак посидел пару минут рядом, вкинул пафосную речь и покинул участок через чёрный выход…

***

Время переваливает за четыре часа дня. На проспекте я нахожу неприметное дешёвое кафе. Занимаю место у окна с видом на проезжую часть, заказываю недорогие равиоли и какой-то коктейль. Достаю мобильный и, преодолевая внутреннюю блокировку да излишний драматизм, на мерклом вздохе подтверждаю вызов Елизаветы Королёвой…
Её фирменное «Да-да?». Кто бы ей не звонил, вместо «алло» она всегда скажет «Да-да?». Я не знаю, до сих пор ли записан мой номер в её контактах. Вот, например, её номер я удалил спустя месяц после развода. Сейчас же я чудом воспроизвёл его по памяти. Долговременная память. Её цифры были семантически закодированы в моей голове.
– Узнала? – выдаю я, автоматом помешивая коктейль трубочкой.
– Я не удаляла твой контакт, Эдик, – говаривает Лиза пригревающим тоном. – Но, даже если бы удалила, узнала бы по последним цифрам или по твоему дыханию в трубку. Тебе даже не пришлось бы что-либо говорить.
– Я бы и не думал звонить, признаю. Ты понадобилась мне впервые за последний год.
– Жаль, что понадобилась только тогда, когда тебе пригодилась помощь.
– Не начинай опять, – бурчу я враждебным полушёпотом. – Ты трахалась с Королёвым за моей спиной, ушла к нему, а теперь приезжаешь к моему дому и клянёшься, что до сих пор любишь меня. Ставлю свою больную душу на то, что ты знаешь о махинациях Вадима и потакаешь ему в этом. Именно поэтому тогда, на день рождения терцентра, когда подвозила меня, ты сказала, что сможешь отсудить у него всё.
– Не смогу. Я сказала это, лишь бы ты простил меня и согласился начать всё сначала.
– Зато ты сможешь сдать Королёва налоговой. Если ты и вправду по сей день меня любишь, пожертвуй всем и выступи за меня в суде, настучав на отмыв.
– Я слышала про Булатовых. Твоё обвинение никуда не денется.
– Срать я хотел на это обвинение. Ничего серьёзного оно из себя не представляет. Мой адвокат справится, – я устало выдыхаю. – Та даже если и не справится, я хотя бы унесу с собой за решётку Варвара и Короля.
– И меня вместе с ними, – она вздыхает практически идентично мне.
– Вряд ли, – расслабленно бросаю я и накалываю равиоли на вилку. – Скорее уж нас обоих привлекут к общественным работам. Повезёт, так будем в трио с Демисом унитазы драить.
– Ну, и какой у тебя план? – она тихо цыкает.
– Всё должно происходить по алгоритму. Часовая бомба уже запущена, осталось завлечь тебя, а потом приступить к последнему пункту всех процедур. Мне нужно, чтобы ты начала язвить с Вадимом. Начни с пассивной агрессии. Я думаю, у тебя получится. Пригрози тем, что сдашь его.
– И чего мы этим добьёмся?
– Это выбьет его из колеи. Учитывая то, что он никогда денег на тебя не жалел, к тебе он накрепко привязан. Ударишь резко по его морали. Таким образом, в суд он явится уже обескураженным и, что немаловажно, без главного союзника, то бишь тебя.
– Когда будет суд?
– На днях. Твоего муженька схватят за яйца инспекторы из налоговой. Кнутцена уже проинформирована. Мы с Табаковым, моим адвокатом, составим встречный на Булатова иск, а на заседании вскроем правду о третьих лицах.
Она последует моей просьбе. Мне без разницы, почему она станет помогать, лишь бы помогла. Можно предполагать, зачем ей это нужно, но и на этот счёт размышлять не хочу. Предпосылки, подоплёка, корень проблемы – это всё фон, не влияющий на текущий ход вещей. Укоренившись в этом принципе, я доедаю свой поздний обед, расплачиваюсь с минимальными чаевыми и отправляюсь к частному бюро Виктора Табакова…
Последний пункт в моей подготовительной процессии размещён не так далеко. Офис Табакова в километре отсюда, не больше. Я прохожу несколько кварталов, сворачиваю во дворы и насквозь оттуда выхожу на соседнюю улицу. Там, в ряду у одного из однообразных зданий, имеется лестничный спуск на уровень ниже. Внутри горит тёплый свет, есть пара диванов с обивкой из шенилла для ожиданий, а за невысокой стойкой сидит уставшая секретарша в скучающей позе.
– Виктор у себя? – спрашиваю я, прозорливо осматриваясь.
– Угу, – мычит секретарша, тихо постукивая ручкой по столу. – Присаживайтесь. У него сейчас там один клиент с мелким правонарушением, так что это будет быстро. – Она вздыхает и добавляет про себя, – Раньше было лучше.
– А вы, получается, давно у него работаете? – интересуюсь я просто так.
– С чего это вы взяли? – в ответ задаёт она.
– «Раньше было лучше», – говорите. Так значит когда-то давно Табачок был востребованным юристом?..
– Ага, а теперь стал обычным ненужным юродивым аутсайдером…
– Не знаю, я бы так не сказал. Видел его в деле на суде. Язык у него подвешен, да и экстраверсией от него прямо-таки несёт, так что аутсайдером я бы его не назвал.
– Вы на полном серьёзе пытаетесь переубедить меня? Я с ним работаю дольше, чем вы его знаете, раз в пятнадцать.
– Перед тем, как умножать, узнайте сначала множимое, а затем уже определяйте множитель.
– Да ладно вам. Практически никто с Табаковым долгих дел не имеет. Очевидно, вы либо недавно впервые услышали о нём, либо знакомы с ним несколько месяцев от силы.
– А мне очевидно, что у вас с ним, похоже, связано немало негативного опыта. Не секретарша, а руминатор какой-то. Тем не менее вы до сих пор работаете с ним.
Дверь в кабинет Виктора отворяется и прерывает нашу «увлекательную» дискуссию. Адвокат с фальшивой улыбкой, дарящей такую же ложную надежду, выпроваживает своего клиента и на пару секунд переключает своё внимание на меня. Его мозг тратит какое-то время на то, чтобы узнать меня.
– Ишь фраер, – говорит он секретарше, кивая на покидающего подвальные помещения мужчину. – Сделал из мухи слона, а сам всего-то за парковку забыл заплатить. Вот скажи мне, кто, кроме него, в нашем городе вообще платными парковочными местами пользуется?
Он склабится, а она даже не смотрит на него. Тогда он улыбается в мою сторону, в ответ я показываю лёгкую улыбку ради приличия. Словно бы его зрачки еле заметно пробегают меня с ног до головы. Он снова в костюме, правда в более изношенном, как мне кажется, если сравнивать с тем, который был надет на нём в день суда над Демисом.
– Опять социальные работники, – наконец выдаёт он. – Что такое, ты решил не отставать от друга и тоже тачку угнал? – он поглядывает на секретаршу, ожидая увидеть на её лице хоть какой-нибудь намёк на смех.
– Не смешно ей, Табачок, не видишь, что ли? – роняю я, глядя на него. – У меня всё намного серьёзнее. В деле куча нюансов, структура проблемы витиеватая. Знаю, ты уже не тот юрист, каким был раньше, но мне нужен кто-то красноречивый на моей стороне. Ты разбираешься в законодательстве, плюс умеешь запудрить мозг, чем вполне мне подходишь.
У него меняется улыбка с наивной на смекающую, и мы заходим к нему в кабинет. Его помещение, к слову, выглядит пустовато. Немного веет сыростью. Буквальным образом стоит стол с двумя стульями с разных сторон, пара розеток для питания его ноутбука, в одном углу большая плетёная ваза с вянущим фикусом, а в другом одинокий шкаф с документами. Снизу наливной пол, сверху клеевой потолок. Всё.
– На мне висит обвинение – доведение ребёнка до самоубийства, – изрекаю я лаконично. – Естественно, я типа не совсем виноват, бла-бла-бла… к тому, что случилось, было мало предпосылок, но это неважно. Вчера Варварин отстранил меня от работы. Я узнал кое-что. Это «кое-что» нужно правильно преподнести на суде. Как бы там ни было, ты это умеешь. При правильном подходе в итоге вместе со мной виновным окажется ещё и начальство. Вскроется правда. Я готов подставить одну щеку, это будет некритично. Отделаюсь общественными работами.
– Ну, давай только без интриг, – просит меня Виктор с нетерпением. – Что ты там узнал?
– Королёв отмывает через Варварина деньги, – рублю я, отодвигаюсь на стуле и ставлю ногу на ногу.
– Зашибись! – в ликовании он саркастично ударяет ладонью о ладонь. – Не тот Королёв, случаем, который логист?
– Да, владелец логистической компании. Нынешний муж моей бывшей. У неё остались ко мне чувства. Я подключил её в эту авантюру. Она согласна выступить против него в суде. Более того, журналистка Климова тоже со мной.
Он прикрывает лицо рукой. Думает. Долго думает. Я напрягаюсь, снова подвигаюсь поближе. Он выдыхает, убирает руку. А дальше сыплется тонна уточняющих вопросов, уйма вынужденной детализации, планировочные аспекты и так далее. Мне опять надо разжёвывать ситуацию. Правда, Табаков сравнительно быстро начинает понимать что к чему. Всё, что я себе в голове самостоятельно вообразил касаемо схемы действий, он утвердил, и во многом мы сошлись. Единственное, что подавать встречный иск, по его словам, нужды и смысла нет. Булатову предъявить нечего, законные основания отсутствуют. Защищаться нужно будет непосредственно уже на суде. Возможно, мы подадим иск на Королёва после вынесения моего приговора. На него и Варварина заведут дело по статье двести девятой. Тогда всё затянется. Ничего страшного, мне главное доказать виновность третьих лиц.
– Не переживай, – оптимистично заламывает Табаков. – Мы с тобой, как жопа и геморрой – пока я с тобой, ты не сядешь.
– Взбодрил меня, конечно, будь здоров, – сарказмом реагирую я. – Молодец, Табачок. В твоём духе.
Подвальный офис я с Виктором покидаю с небольшим неприятным осадком. Он отпускает секретаршу домой и закрывается. Все мои союзники будут непременно оповещены о начале судебных заседаний, когда те, соответственно, начнутся. Это значит, что пора сдаваться властям. Звучит как дурацкая гипербола – слишком патетично. Так или иначе пора перестать бегать, взять себя в руки и пуститься в пляс перед судебной комиссией.

День 14

Приободрённые шутки Табакова никак мною более уже не воспринимались. Близился ответственный час, и я начинал нервничать. Весь вчерашний вечер и сегодняшнее утро я провёл, как в вакууме. Мне пришлось заплатить штраф за несвоевременную явку. Вся последняя зарплата ушла в одну секунду. Грязные деньги отданы госбюджету.

***

Мы провели целую ночь в прокуратуре. Наутро подоспела Настя и Софья с инспекторами. Они подтвердили многочисленные денежные переводы логистической компании на лицевые счета социального центра. К полудню мы были в здании суда. Светлана, Демис, Николай Булатов, Даниил Варварин с Яной и Вадим Королёв уже явились. Последний приехал на своей «БМВ» сам, без Лизы. Она подъехала на своём «Роллс-Ройсе» попозже. Не снимала свои очки снаружи, находясь в помещении, что изрядно меня встревожило…
Потом подоспела Юля. Она нашла меня, всего контуженного, в коридоре, когда, за полтора часа до суда, уполномоченные дали нам с Витей время настроиться. Затем я увидал Павла с сестрой. Я заметил, что они как будто стали ближе, и больше не противятся друг другу. Может быть, то моё решение в субботу на что-то и повлияло. И хоть сегодня он и будет ратовать во имя Варвара, я рад, что его племянница получит шанс на мирное сосуществование под крыльями матери и дяди.
– Народу прямо-таки пруд-пруди, – подмечает Табаков, поглядывая в конец коридора. – Давно у меня не было таких громких дел.
– А тому лишь бы в интересном деле поучаствовать, – произносит едко Юля, бросая на меня участливый взгляд.
Я кусаю ногти, но усердно пытаюсь взять себя в руки. Однако я ещё больше ошеломляюсь, когда замечаю у входа маму с папой. Теперь он более-менее свободно передвигается, хоть и видно, что всё ещё затруднительно. Они оба взволнованно высматривают меня.
– Что здесь делают мои родители?! – от конфуза я даже подрываюсь со скамьи. – Я с ними дня четыре не созванивался. Кто им сказал?
– Я подумала, что твоей атман, душе, будет спокойнее, если они придут, – смущённо признаёт Юля.
– Боже, ты дурёха, – беспокойно говорю я. – Сейчас мама истерику мне закатит, а папа от этого второй инфаркт схватит. Да, главное, моей атман будет спокойней. Зря, ой зря…
Она виновато опускает глаза. Табаков замечает, что мои родители увидели меня, и сообщает мне. Он стучит мне по плечу и уводит Юлю к автомату с едой, оставляя меня наедине с моей несчастной роднёй. У мамы слезоточат зрачки. Она крепко обнимает меня, отпускает только через секунд так десять, не меньше. Подходит папа. Обнимает, отпускает через пару секунд, чтобы не расчувствоваться.
– Да что же вы расклеились, – тихо рявкаю я. – У нас всё схвачено. Сейчас будет шоу. Не слабонервных, так что рекомендую вам не заходить в зал.
– Какое шоу, сынок, – блеет мама сожалеюще. – Ты посмотри на себя… ты – осуждённый.
– Не преувеличивай, Кать, – встревает папа мне в поддержку. – Он же сказал, что всё в порядке.
– Ты оформил дарственную на ту квартиру, – начинает мама горько. – Вчера целый вечер эксперт проводил оценку имущества, а ты даже не предупредил, что он придёт. Я звонила тебе, но ты не брал трубку. Подумала, что ты уже спишь.
Я не трогал телефон со вчерашнего дня, достаю сейчас впервые за долгое время. И вправду, пропущенный от мамы.
– Ну, замотался, – скупо объясняюсь я. – Вчера не до этого было. Куча возни с формальностями. Иски, выяснения и всё прочее.
Мама принимает всё близко к сердцу, поэтому взглядом я пытаюсь донести папе, кабы ей не оказаться в зале среди заинтересованных лиц. Он берёт её за плечи и уводит, а она так и норовит пронзить меня своими опечаленными глазами, постоянно оборачиваясь.
Табачок бьёт по автомату, ибо он заел и не выдал ему положенную пачку чипсов. Юля вновь подходит ко мне, как только видит, что родители ушли. Я падаю на скамью. Слышу санскрит, произносимый полушёпотом. Ощущаю на своей шее лёгкое касание ногтей.
– Нет, Юлик, – бурчу я. – Это ещё больше меня нагружает, ты же знаешь. Как-то странно, что твои кармические принципы мне только вредят. Молитвы уши сверлят, а твоя идея, притащить сюда мою родню, так это вообще тихий ужас.
– Это как раз то, над чем тебе стоит работать, – поучительно говаривает Юля. – Кое-что ты ещё до конца не осознал, но совсем скоро осознаешь. Это, если что, касается не только судебного вердикта над тобой.
– Что бы там ни было, я к этому готов. И, кстати, не забудь, мы с тобой ещё не подышали вместе, так что за решётку я точно пока не собираюсь.
– Уж постарайся. Если не ради себя, то ради нас. Выстоишь – и тогда уже даже никакие «алые дни» не помешают курсу дыхательной практики.
Климова чтит нас своим присутствием. Инспектора тем временем во главе с Кнутценой готовят существенные доказательства, которые помогут нам перевернуть суд вверх дном. При внесении новых поправок в дело, либо при вскрытии сторон в дополнительном, косвенном деле, я уверен, назначат ещё одно заседание. Может быть даже на сегодня.
– Юлия, рада снова вас видеть, – в мнимом тоне произносит Настя, в ответ получая лишь кивок, садится рядом со мной, подымает голову кверху, тяжело вздыхает и добавляет, – А можно мне тоже шею погладить?
– Что я слышу? – задаюсь я иронично и устало посмеиваюсь. – Неужто Климова забавно пошутила?
– Это от нервов. Тебя, Эдуард, ждёт минимум, повторюсь, минимум одно заседание на сегодня.
– Не дрейфь, Анастасия. С твоей помощью и помощью зала я добьюсь своего.
Автомат выплёвывает пачку Вите прямо под ноги. Он причмокивает. Теперь он хрустит на весь коридор. Уж кто-кто, а этот человек даже при в довлеющей обстановке оптимизма не теряет. Мало того, он его и другим раздарит.
– Виктор, наконец-то, – бросаю я тому. – Ты знаком с Анастасией?
– Можно и так сказать, – отвечает Анастасия за него. – Знаком ли он со мной? Едва ли.
– Едва ли? – переспрашивает комично Табачок и попёрхивается чипсами. – После всего, что было, я с ней едва ли, блин, знаком. Да у нас дел было больше, чем чипсов в этой пачке.
– Не думаю, что им интересно знать о твоём прошлом, – отмечает Настя суховато. – Ну и о моём тоже, раз уж на то пошло.
– Так, – вписывается Юля, – давайте лучше поговорим обо всём уже после того, как всё это закончится. Хотите, Анастасия, даже статью напишем о том, как много и кого что связывает.
– Уверена, – отрезает Настя, боковым зрением поглядывая на меня, – тут только про одного Эдуарда столько всего написать можно будет.
Когда мимо нас проходит Варвар на пару с Исаевой Яной, Климова напрягается и едва ли не начинает скалиться. При этом Королёв простаивается где-то на улице. Как упорно они сохраняют вид, будто никто здесь не при делах. Ещё интересно, куда пропала Лиза. Она бродила здесь, не снимая очков, и мне пока так и не довелось переговорить с ней.
– Что, Исаева, – обращается Анастасия прямиком к Яне, игнорируя присутствие Варварина, – низость твоя в прямом и переносном смысле, – она проходит по ней взглядом, преисполненным бичеваниями, – вижу, как всегда прячешься под мошонкой начальника.
Юля замечает, что Яна готова парировать издёвки Насти.
– Не стоит, – бросает она той. – А вы, Анастасия, притормозите. Пререкания нам ни к чему…
– Не ожидал, Вьюгова, – вдруг встревает Варвар, – что такая умная женщина, как вы, встанет на сторону столь безрассудного специалиста, как Дубровский. А Табаков, – он улыбается, – какая наивность. Полагаю, Эдуарду было нетрудно переманить тебя на свою сторону.
Я и вправду пообещал Виктору внушительную сумму, если нам удастся всё грамотно обыграть. Почти половина моих накоплений уйдёт именно ему. Так или иначе, мне важно само наличие адвоката, а не его качество. Безусловно, Табаков пусть и растерял весь свой авторитет минувших лет, но он всё равно предоставляет неплохую защиту своим клиентам. Таким образом он громадный винтик в механизме, что нам пришлось запустить ради благих целей.
– По-твоему, Данила, всё сводится к деньгам, – отрезает он невозмутимо. – Я выполняю свою работу. Сегодня эта работа заключается в том, чтобы положить конец твоей нелегальщине. Впрочем, о чём можно говорить с человеком, который работает в сфере защиты населения, при этом прикарманивая где ни попадя.
– Мне безумно интересно, как же вы собираетесь это доказывать, – роняет Варвар обесценивающим тоном.
– Видели здесь секретаря налоговой инспекции с парой специалистов? – вопрошает Климова Настя сдержанно, – У её покойного мужа ваш работник ещё машину украл, припоминаете? Он, кстати, тоже на нашей стороне.
– Я Демису за свой счёт эту бестолочь нанял, – Варвар указывает на Табакова, – а он, видимо, за бесплатно чуть поработал и мозги себе набекрень вывернул, раз решил, что вы за правое дело боретесь. Что до налоговой, пускай. Доказывайте, что хотите. У нас заседание по обвинению Николая. Непрофессиональное поведение Дубровского в сторону сына Булатова в любом случае будет наказано вне зависимости от всяких там пустых подозрений.
– Прекращай душнить, Варвар, – не выдерживаю я. – Идите себе, куда шли. Встретимся через час.
Осознание того, что скоро начнётся, начинает в буквальном смысле кружить мне голову. Я предупреждаю Юлю, Настю и Витю, что хочу выйти на свежий воздух в одиночку. Мне бы не помешало собрать воедино все мысли и сосредоточить мышление. Правда, побыть одному всё-таки не выйдет, ибо Демис ловит меня прямо на выходе.
– Наконец-то выловил тебя, – рубит он, оглядываясь, и мы выходим наружу.

***

Мы стоим на пандусе. Небо безмерно пасмурное. Парковка практически вся забита. За рядом машин я замечаю «мерседес» Варвара, на котором он приехал вместе с Исаевой. «Опель» Софьи и «Рено» Анастасии стоят рядом друг с другом чуть поодаль от нас. «БМВ» Вадима и «Роллс-Ройс» Елизаветы припаркованы врознь – в разных рядах, очень далеко друг от друга. Они приехали не вместе, а это значит, что Лиза всё же сделала всё, как я и просил.
– Я видел с тобой Варвара и Яну, – говорит Демис как будто с опаской, – поэтому не подходил – не хотел провоняться их дерьмом.
– Да ладно, – чеканю я, параллельно щупая свой лоб, – и это я слышу от человека, который воровал из позывов мести?
– Кончай выкобениваться. Я понимаю, тебе тяжело, но лучше сохранять самообладание.
– Спасибо, что пришёл. После всех твоих грубостей и всего, что было между нами, ты в конце концов встал в мою защиту.
Он просто кивает. Даёт мне одну из своих крепких сигарет, прикуривает. Мы видим Николая Булатова вдалеке – с отрешённой миной он сидит на капоте своей «Мазды». Я затягиваюсь сигаретой. Демис кладёт свою косматую руку мне на плечо.
– Этот наш истец – всего лишь обозлённый родитель, – толкует он с расстановкой. – Слепо верит, что именно ты поспособствовал тому, что сейчас происходит с его сыном. У нас другая цель, куда существенней. Иди, поговори с ним. Он не должен держать на тебя откровенного зла.
– Да вы что, – загибаю я сатирически. – Демис у нас ещё и советник.
– Давай, не ссы. Подойди к нему, скажи типа: «Окстись, мужик, я правда не виноват в том, что твоё дитя в коме».
Он даёт мне ещё одну сигарету. Терять нечего, хуже уже не будет. Чувствуя на себе «отцовский» взгляд Демиса, я уверенно шагаю к Николаю, дабы поговорить обо всём, о чём стоит. Он замечает меня издалека и тут же отводит взгляд. Я подхожу поближе, протягиваю ему сигарету, и он на удивление не отказывается.
– С какого перепугу здесь столько народу, – недовольно роняет он, вытаскивая зажигалку из кармана. – Зачем раздувать мою ношу?
– Вы сами её раздуваете, – вежливо трактую я. – Не поймите меня превратно, я не спорю с вашим виденьем ситуации, но прошу посмотреть на неё иначе. Мои методы разрешения социальных перипетий, несмотря на всю их категоричность, впервые дали слабину. Мы глупо преуменьшали значимость ваших опасений насчёт того, что Коля мог принимать наркотики. И профилактика с целью не допустить такой версии привела нас прямиком к ней.
– Вы, конечно, – с чаянием в глазах произносит он, – не хотите сказать, что виноваты наши с супругой методы воспитания?
– Никоим образом, – твёрдо уверяю я. – Я хочу сказать, что ничьи методы не виноваты. А ещё я пытаюсь извиниться. Сейчас, на суде, наш с вами конфликт померкнет на фоне другого вопроса. Я настоятельно прошу вас не быть суровым по отношению ко мне, ибо я уже настрадался с лихвой и целиком усвоил урок.
Он молчит свыше полминуты. Задумчиво затягивается сигаретой. Выкуривает её почти что дочиста.
– Да, Эдуард, – наконец отпускает он. – Я видел здесь немало знакомых лиц. Налоговая, журналисты, логисты. Я мог предположить, что дела внутри вашей конторы не такие уж и непорочные, как могут показаться на первый взгляд. И, соответственно, специалисты у вас не такие уж и святые, – он преднамеренно смотрит на меня.
– Ну, что скажете? – в итоге спрашиваю я и протягиваю ему свою руку. – Решим нашу судебную коллизию быстро и безболезненно?
– Мне не стоит идти на уступки, – глаголет он гордо. – Но я верю, что у вас есть проблемы более значительного характера. Я не стану мешать вам бороться с третьими лицами, но и помогать не стану. Возмездие над вами не будет жестоким, но, как минимум, справедливым.
И он жмёт мне руку. Я интересуюсь состоянием Коли. Врачи питают Булатовых надеждами, что его всё ещё можно спасти. Супруга Николая в глубоком унынии. Она наотрез отказалась участвовать в судебных разбирательствах, но сильно рвалась в больницу к сыну. Николай ей запрещает, аргументируя это её яркой впечатлительностью. На нервной почве она затаила на супруга зло, однако он усердно заботится о ней в сей тягостный период, несмотря ни на что. Кабы не вышло так, что я разрушил их крепкий союз…
Мы ещё раз жмём друг другу руки, и я возвращаюсь к Демису, который, затаив дыхание, увлечённо глядит на меня. Я заверяю его в нашей с Николаем обоюдной лояльности, и он облегчённо выдыхает, после чего мы заходим обратно, внутрь. До заседания остаётся чуть больше получаса. В моей голове как будто звучит бой курантов…
На обратном пути мы с Демисом внезапно улавливаем Лизу в конце коридора. Она выходит из уборной и проходит мимо скамьи, где сидит Витя, Юля и Настя. Не замечает их внимательные взгляды, идёт прямо на нас. Демис предпочитает оставить нас и присоединяется к компании моих союзников.
Елизавета останавливается передо мной и смотрит на меня сквозь линзы своих затемнённых очков. Мы стоим посреди коридорного холла и кажется, словно все смотрят на нас. Ей становится неловко, и она делает шаг в сторону, чтобы обойти меня, однако я делаю шаг параллельно ей. Снимаю с неё очки. Синяк от удара под левым глазом охватом наполовину скулы, который она попыталась скрыть тональным кремом и консилером. Она толком и не даёт мне рассмотреть это зрелище со всем вниманием. Лиза резко устремляется в мои объятия, сдерживая эмоциональный наплыв…
– Нет слов, Лиза, – говорю я ей на ухо. – Он заплатит. Главное, что ты ударила по его морали. Всё будет хорошо, – и я сжимаю её покрепче.
Когда она берёт себя в руки, я надеваю ей очки и отпускаю. Она выходит на свежий воздух, сталкиваясь в дверях с Вадимом. Королёв одаривает её взглядом с насупленными бровями и находит среди людей Исаеву и Варварина. Вскоре к ним подоспевает Мокрижский. Уже без сестры. Видимо, она его просто подвезла, поскольку это негоже – приезжать на мотоцикле к зданию суда бедному социальному работнику. Я же возвращаюсь к своим.
– Что там у неё за очками? – интересуется Табаков, сминая опустошённую пачку от чипсов. – У тебя такое лицо было, будто ты там координаты Атлантиды увидал.
– Макиавеллизм Королёва я там увидал, – рублю я огорчённо и сажусь.
– Не переживай, он не отвертится, – успокаивает меня Настя. – Твоя бывшая правильно сделала, что согласилась перейти Рубикон вместе с нами.
– Такое впечатление, будто близится век Кали-юга, – добавляет Юля удручённо. – Раздор и тут, и там.
– И катализатором твоего этого века стал наш любимый Эдичка, – ломит Демис улыбчиво, а потом меняет тон и заверяет: – Я не в укор, если что.
За минут двадцать до начала конца к нам подходит Светлана. Вроде бы она снова набирает вес. По-видимому, ей потихоньку удаётся отпустить ситуацию с мужем. Она спрашивает у нас, есть ли что-нибудь конкретное, что ей нужно будет сказать. Виктор просит её лишний раз в выяснения не встревать. Её задача – это подключиться лишь в том случае, если в процессе вдруг всплывёт происшествие с Андреем.
Настаёт час, и мы входим в зал в полной боевой готовности. Подавляя любые переживания, я занимаю своё место. Я, ответчик, и Виктор, мой адвокат, садимся рядом. Теперь я на месте Демиса. К слову, оборачиваясь, ловлю его взгляд, шепчущий сохранять спокойствие. Юлина аура тоже ощущается успокаивающей – я прямо отсюда чувствую её теплоту. У входа Настя переговаривается с Софьей, пока налоговые инспектора решают с прокурорами последние заминки с базой данных. Параллельно нам с Витей, за другой стол, присаживается Николай Булатов – мой истец. Утешающим движением своей ладони он подтверждает, что сильно давить не будет.

***

Чуть ли не за ручку с судьёй в зал входит обвинительница. Те же самые лица. Седовласый арбитр за столом. За его спиной в оборонительной позе стоит младший сержант Зарицкий.
– Лерок никогда не меняется, – комментирует Табаков, подмигивая Валерии. – Впрочем, равно как и Его честь пан судья.
Встать, сесть. Снова этот официальный удар молотка. Снова поправить очки, а как же. Снова вчитаться в дело с таким выражением лица, будто ты его впервые видишь. Пользуясь случаем, я ещё раз оглядываюсь. Вижу их. Сидят трое в один ряд: седеющий стиляга, плечистый фарисей и низкорослая ехидна. Логист, соцработник старший и соцработница младшая. Первый поглядывает немного вкось от себя – на ту, в кого успел искренне поверить, как в союзницу; однако теперь Лиза не только моя бывшая, а ещё и его. Второй чешет свой подбородок, пытаясь скрыть волнения. А третья ловит мой взгляд. Я не успел определить, что было написано на лице у Исаевой, поскольку услышал чинный голос судьи.
– Полагаю, небольшой конфликт двух сторон – это всего лишь ширма для чего-то большего, – внезапно соображает судья и, спустив очки на кончик носа, окидывает взглядом всё помещение. – Как много представительных лиц, – констатирует он. – Я знаю ещё со вчерашнего вечера. Спать старику так и не дали этой ночью. Так или иначе, – он опять вчитывается, – Эдуард Артёмович и Николай Гаврилович могут решить свою проблему здесь и сейчас, а дальше будет видно…
– Ваша честь, – встаёт Валерия «впереди паровоза». – Мы ценим вашу проницательность, однако не стоит недооценивать инцидент между этими двумя…
– Нет, Валерия. – Булатов слегка одёргивает обвинительницу. – Ваша честь, позвольте. – Он встаёт, а затем опять обращается к ней: – Мой сын находится в коме. Я полагался на социальную службу, и в какой-то момент даже получил плоды изменений в моём ребёнке. Но белая полоса продлилась недолго. Мало того, она притащила вслед за собой чёрную. Я не эксперт в области психологии, но контакт моего сына с раковобольной девочкой в рамках эксцентричной методологии социальной работы привёл не к тем последствиям, которые ожидали специалисты, Эдуард в частности.
– Вам не кажется это слишком взыскательным обвинением, Ваша честь?.. – вмешивается Табаков. – Претензия высосана из пальца – вот моё мнение. С таким же успехом сын Николая Гавриловича мог познакомиться с такой же больной раком девчонкой на улицах и подъездах, где он постоянно шастал со своими друзьями постарше. Ровно так же абсурдно было бы винить в этом территориальный центр. Я вот, что считаю: общение с Алисой Чапаевой и вправду каким-то образом повлияло на парня, но утверждать, что оно стало мотивом к употреблению ним фентанила, очень глупо и неоправданно. Куда логичнее было бы судиться с родителями того подростка, Мики, в чьём доме был разворочен притон.
Судья переглядывается с Зарицким. Они улыбаются друг другу. Такова их реакция на изречения адвоката. Табачок вновь блеснул умом и красноречием, в нём я не сомневался. Николай отчуждённо почёсывает мочку уха. Пора впрягаться непосредственно мне.
– Ваша честь, – уверенно произношу я. – За свой непрофессионализм я был отстранён от работы, – я злорадно оборачиваюсь на Варвара. – Лично я считаю, что вынужден оплатить моральную и физическую компенсацию Николаю Гавриловичу. Однако мой вердикт определяете вы. Нам особо нечего больше сказать по этому поводу. Благодарю!.. – и я сажусь обратно.
– Могу предположить, – изрекает судья деловито, – вы с посредником уже рассмотрели всевозможные меры наказания, которые сулят вам в контексте этого вопроса. Младший сержант ознакомит вас с положением.
– Согласно статье триста шестьдесят седьмой, Уголовного кодекса Украины, – сделав шаг вперёд поодаль от стола судьи, определяет Зарицкий, – служебная халатность карается штрафом от двух до четырёх тысяч необлагаемых минимумов доходов граждан, либо исправительными работами на срок до двух лет, либо ограничением свободы на срок до трех лет с лишением права занимать определённые должности.
– Спасибо, пан Зарицкий, – говорит судья суховато. – Все перечисленные меры пресечения могут смягчаться, либо же вовсе опускаться, если выясниться, что ваше психологическое состояние объяснит ту самую «халатность», которая расписана в статье.
– Что вы хотите сказать? – недоумевающе вопрошаю я.
Все вдруг смотрят на меня. Почему-то мне кажется, что в их глазах кипит некое странное сожаление. Перед глазами мелькает пианино из психлечебницы на Воробьёва. В ушах начинает звучать какой-то спиритический писк. Голос Димы в голове говорит, что пазл уже собран. «Проснись по-настоящему», – просит меня он. Я не подаю виду перед присяжными, и писк быстро прекращается…
– Ваша честь, я предлагаю прислушаться к пожеланиям истца, – изъявляет обвинительница Валерия. – Николай и его жена могут потерять ребёнка. Он имеет право настоять на конкретном профиле наказания обвиняемого.
– Прошу, – коротко чеканит судья.
Булатов вновь грязнет в раздумьях. Он глядит на меня и блекло кивает. Я знаю, он всё ещё озлоблен на меня, но, я уверен, что он понимает, каково при этом мне. Пожалуй, мы оба должны прибегнуть к эмпатии по отношению друг к другу.
– Несколько тысяч необлагаемых минимумов в бюджет государства – вполне хватит, – выдаёт он в конечном итоге. – Мне не нужна компенсация, она не вернёт мне сына в норму. Денег у меня достаточно. Это ни в коем случае не камень в огород сидящим здесь налоговым инспекторам. Надо сказать, у них сегодня есть заботы посущественней. Некоторые из находящихся здесь, как вы сказали, «представительных лиц», являются потенциальной лакомкой налоговой службы и прокуратуры.
– О как получается, – хмыкает Его честь. – Ладно. Суд удаляется для принятия решение, – он подымается и ударяет церемониальным молоточком по столу.
Пока все толпятся у выхода из зала, Николай шепчет пару слов судье и тот с пониманием кивает. Через минуту я успеваю перехватить его на пандусе. Подымается небольшой ветер. Мы примирительно пожимаем руки в третий, последний раз. Он спешит к горюющей жене. Присяжные всё решат и без присутствия истца, ибо они увидели его незаинтересованность. С этим покончено. Наверное, я обойдусь разорением своих счетов. Это ещё если они вдруг не признают меня ненормальным. Всё это, конечно, шутки. Правда, Дима?..

***

– Так, первая фаза пройдена, – заряжено рубит Витя.
– А сколько всего фаз? – задаюсь я, спародировав его настрой.
– Четыре фазы, – отвечает мне только что подошедшая Юля. – Новолуние, растущая луна, полнолуние и убывающая луна.
– Ты точно словно бы с луны свалилась, – в шутку бросаю я. – Он про другие фазы. Этапы нашего поединка. На второй фазе сконцентрируемся на триумвирате из Короля, Варвара и Исаевой.
– Яну можешь прибрать, – молвит Юля убеждённо. – У неё даже фамилия не вписывается в этот и без неё прекрасный дуэт.
Вырисовывается Климова и Кнутцена. Не знаю, есть ли у них план, потому как лично у меня его нет. Может, он и не понадобится.
– Как будем действовать? – интересуюсь я у них.
– Компания Королёва уже давно числится в судебном реестре с припиской фиктивности, – рассказывает София. – У них есть электронный кошелёк, хотя НБУ недавно наложила на этот сервис санкции. Дальше этот денежный трансфер на лечение Чапаевой через руки Варварина, который мы рассматривали в прокуратуре. Ещё были обнаружены несколько платежей, которые Королёв переводил за рубеж компаниям, отношения к сфере его деятельности не имеющим. Мы с Анастасией и инспекцией прожужжали Зарицкому все уши, пока вы с Виктором ошивались в прокуратуре. Ещё я была вчера у Королёва в главном офисе. Сам Вадим на месте не оказался, но проверку я произвела на законных основаниях.
– Звучит слишком заумно, – комментирую я.
– Что нам известно о Вадиме? – спрашивает у меня Настя. – Не получится так, что у него вдруг окажется какой-нибудь козырь в рукаве?
– Не окажется, – твёрдо отпускает Лиза, едва появившись в нашем поле зрения. – Я была его доверенным козырем, теперь меня с ним нет. Мудак он просто, вот и всё. Я засвидетельствую все его криминальные и административные проколы, если надо. С недавних мгновений я больше не Королёва…
Слова Елизаветы приносят нам веру в победу. Однако мне на долю секунды вновь видятся стены психиатрической лечебницы на Воробьёва. Дима верит, что две последние буквы пазла заставят меня уразуметь действительность. Прекратить мысленный цикл путешествий по былому, который, по его словам, я исказил до неузнаваемости. Но ведь это он в психушке, а не я.
Светлана не особо внимает нашим малопонятным диалогам. Она искренне рада, что всё обошлось с судебным иском Булатова, но мы спешим уведомить её, что это ещё не конец.
– Слава богу, никто не стал приплетать к вам ещё и Андрея, – глаголет она беспечальным тоном. – Моё присутствие здесь необязательно, верно?
– Теперь уже, конечно, нет, – говорит ей Виктор. – Но всё же желательно, чтобы вы ещё побыли с нами. У нас грядёт ещё кое-какое разбирательство. Возможно, от безысходности обвиняемые лица попытаются пустить Эдуарда на дно, и тогда Андрей ещё всплывёт.
Табаков прав, пускай Светлана останется. Мало ли, что взбредёт в голову Варвару. Чтобы насолить мне перед тем, как самому встретить воздаяние, он и его протеже, Павел, могут постараться обратить мои неоднозначные средства ведения социального случая против меня. Мокрижский ведь вечно докладывал ему обо мне, когда иным разом замечал в моей работе прорехи.

***

Мы в зале снова. Обстановка теперь менее официальная, но арбитр всё же ударяет молотком об стол ещё разок. Обвинительница Валерия не до конца осведомлена тем, с чем присяжные имеют дело, так что она становится подле Зарицкого, позади судьи. Королёв сверлит мой затылок взглядом. Жаль, нам так и не удастся пообщаться тет-а-тет. Может, по всем канонам жанра, антагонист оказался бы безумно харизматичным, а я даже голоса его не слышал. Не суть, ибо кино подходит к концу. Главное, чтобы кульминация на сменилась неожиданной развязкой, несчастливой для меня.
– Итак, прошу заметить, что истец покинул заседание по семейным причинам, и прежде, чем будет озвучен приговор Эдуарда Артёмовича, – раскатисто изрекает судья, – послушаем Анастасию Климову, журналистку, которая уже почти что год неровно дышит к территориальному центру Малиновского района. Прошу, Анастасия, вам слово.
– Прошу прощения, Ваша честь, – смело изъясняется Настя. – Неровно дышать мне стоило не сколько к социальной службе, сколько к логистической компании Вадима Королёва, сидящего здесь, в этом зале. Дело в том, что при помощи Даниила Варварина, директора службы, который, между прочим, тоже чтит сейчас нас своим присутствием, Вадим Королёв отмывал довольно объёмные суммы.
– Что скажете, младший сержант? – судья поворачивается к Зарицкому. – Это действительно так?..
– Я бы не был так уверен, – отвечает ему представитель правоохранительных органов. – Инспекция предоставила прокуратуре и киберполиции весьма себе никчёмные доказательства, причём в очень короткий срок. Участковые физически не успели бы удостовериться в афере логистов собственноручно.
– Тяжёлый случай, – встревает внезапно Софья Кнутцена. – Сердечно извиняюсь, Ваша честь. Правду говорят, что до Бельнёва, царство ему небесное, вам далеко. Новые погоны очень скоро уберут из словосочетания вашего статуса словцо «младший», но вы так и останетесь продажным.
Все краснеют, даже я. Кабы София не вырыла нам глубокую могилу.
– Что себе позволяет эта дама, – сдержанно отпускает Зарицкий. – Хочешь сесть за клевету по сто пятьдесят первой?
– Уймитесь оба! – сурово приказывает судья. – София Кнутцена снова в этом зале. Сначала у вас крадёт машину вон тот молодой человек, – он указывает на перепуганного Демиса, – а теперь вы фактически сговариваетесь. И вечно во всём замешаны социальные работники...
– Налоговая полиция рано утром уже предоставила прокуратуре все необходимые доказательства, Ваша честь, – сердито произносит Кнутцена. – Младший сержант получил отчёт с подписью руководства. Пускай не юлит.
Зарицкий смотрит на Королёва. Королёв смотрит на Зарицкого. Кажется, Вадим дал сержантику на лапу, и тот пытается как-то оспорить на него наговор. Но ошибкой Зарицкого было принимать отчёт, ибо он не сможет отвертеться под прямыми письменными аргументами. Он это прекрасно понимает.
– Вы посмотрите, Ваша честь, – совершенно неожиданно подрывается Павлик Мокрижский. – Это всё Эдуард. Он всё это инициировал. Собрал команду единомышленников, раздул и подстроил улики на основе одного только денежного перевода, лишь бы отомстить начальнику за отстранение от работы, которую он якобы так сильно любил.
– Благотворительный перевод территориальному центру на курс терапий Алисе Чапаевой, – невозмутимо подтверждает Королёв. У него мягкий неглубокий тембр. – Я также пересылал деньги её матери, Ваша честь. Очень жаль, что у них всё так закончилось…

– Опять же, это очевидно, – опять приговаривает Мокрижский. – Коля Булатов, Алиса Чапаева. Всё, за что бы ни брался Эдуард, завершается неудачно. Даже его сосед, Андрей. Они часто общались. Потом жена Андрея обратилась к нам в службу. Потом Андрей выпрыгнул из окна квартиры на шестом этаже.
Присяжные изумлённо переглядываются. Судья раздражённо супится и опирается локтями о стол. Валерия нарочито кашляет. Зарицкий скалит зубы. Кажись, для них заседание превращается в сплошное комедийное представление. У меня же почему-то начинает болеть лицо. Пару бликов перед глазами, и я снова там, отыгрываю «К Элизе» в психбольнице. Я сижу на стуле, за столом с пазлами. Дима бьёт меня по щекам со словами, что ему уже это всё надоело, но психиатр оттягивает его.
– Господин судья, – вовремя подключается Светлана. – Я – вдова Андрея. Это правда, он покончил с жизнью, но не под влиянием Эдуарда, а по своей воли. Он был болен лейкемией и не хотел стать обузой для своей семьи. Мой муж написал предсмертную записку, но я сожгла её в надежде, что от этого мне станет легче. Надеюсь, моих слов хватит, дабы оспорить бессмысленные нападки сего белокурого молодого человека, – и она садится как ни в чём не бывало.
Варвар сконфуженно опускает голову в пол и, нервно одёрнув Павла за штанину, садит сторонника обратно на место, кабы тот ещё чего лишнего не наговорил. Видимо, Мокрижский не знал, что мы продумали такую деталь. Он, конечно, не мог предполагать, что в зале суда сидит вдова погибшего Андрея. Я наблюдаю за тем, как он, Яна, Варвар и Король прижимают хвосты, когда инспектора Кнутценой предоставляют присяжным ещё один идентичный отчёт с подписью руководителя налоговой службы. Зарицкий тоже подаёт признаки отступления. Это было легко. Мы искусно наступаем и доблестно держим оборону. Мы побеждаем.
– Во всех вопросах касаемо денежных махинаций я полагался на свою жену и по совместительству бухгалтера, уважаемый судья, – пока присяжные постигают отчёт, Королёв вдруг метает стрелку. – Могли быть ошибки, но некритичные. Моя компания всё возместит.
– Да, хорошо полагался, – манерно заламываю я. – Лиза, будь добра, поднимись и сними очки.
Она делает так, как я говорю. Гримасы смотрящих замирают в настороженных рефлексиях. Маленький демон внутри меня ликует. Мы ставим Вадика в неловкое положение. Смотрю на Даника – он ещё больше поник. Финишная прямая. Я даже не вспотел.
– Я кто-угодно, Вадим, – горько проговаривает Елизавета. – Я буду твоим сокамерником, но только не женой. По правде, я никогда и не любила тебя. Я всегда, так или иначе, думала о нём, – и пытаясь сдержать слёзы, она указывает на меня. – Всё, о чём уведомляется в отчёте досмотра налоговой, чистая правда, – она ставит руку на сердце.
И я вдруг осознаю. Если София была вчера в офисе у Королёва и без его присутствия провела законное исследование всех счетов и реестров фирмы, значит ясно, кто слил ей всю информацию. Понятно, кто ткнул Кнутцену носом туда, куда надо. Она находилась на рабочем месте. Лиза была там в это время.
– Святые угодники, – провозглашает судья в забавной озадаченности. – За все те, грубо говоря, сорок лет карьеры я повидал предостаточно заковыристых дел. Большую часть из них я решал тем, что сам подталкивал присутствующих к логичной резолюции. Однако, эта Санта-Барбара – апогей всего моего опыта. Мне даже слово вставить некуда.
– А вам и не нужно, – негромко отвечает судье Валерия. – В отчёте всё ясно дано понять. Слова соучастницы сойдут за чистосердечное признание. Плюс, есть подтверждение налоговой.
Сразу видно, кто не проплачен. Видимо, они не рассчитывали, что обвинительница по стороннему делу придётся одним из членов судебной комиссии на следующем заседании. Старина арбитр тоже чист, ибо его принципы, сформированные в течении многолетней деятельности в сфере юрисдикции, не предполагают низость подобного рода.
– Нам пора определиться, что с Эдуардом, – шепчет судье Валерия.
– А что здесь определять, – риторично задаётся судья, одарив меня оценочным взглядом. – Рабочая обстановка, каждодневное общение с несчастными людьми и тяжёлый разрыв с бывшей. Это повлияло на его состояние. Не нужно быть психологом, чтобы до этого дойти. Он не распознаёт ход текущей реальности.
Я слышу шаги позади себя. До боли знакомое шарканье подошвы об здешнее половое покрытие. Кто-то входит в зал суда. Кажется, словно, пока я вращаю голову в надежде поскорее обернуться, проходит сотня мгновений. Что-то щёлкает в моём сознании, но я тщетно списываю это на хруст шейного позвонка. В проёме стоит он. Я клянусь, в сей момент глаза меня не обманывают…

День 0. Эпилог.

Дмитрий Комиссаров махает мне так, будто мы только вчера с ним виделись и оба находились в добром здравии. Он находится здесь, но я всеми силами отказываюсь верить в происходящее. Я не могу пошевелиться, чтобы проверить, точно ли он есть. Видят ли его остальные?

***

В яблоках моих глаз блещет свет. Не тёплый, как в зале суда, а холодный, как в палате психлечебницы. Сопровождая меня вместе с санитарами, Дима выбегает чуть вперёд и махает мне прямо в лицо. Разве сейчас он не делает эти же телодвижения, только в здании суда? Меня провожают в холл с пианино и пазлами. Душевнобольные принимают меня за своего. Неосознанно я тоже принимаю их за своих…
Я сажусь за клавишные под наблюдением главврача и Димы. Безупречно начинаю играть «К Элизе». Как раньше, когда я в последний раз играл её Лизе. Но тогда было неидеально, поскольку я всего лишь пытался вспомнить ноты, когда однажды, гуляя по торговому центру, мы наткнулись на пианино посреди этажа. Нет, я играю так, как играл давно – перед поступлением в колледж.
– Любопытно, что, частично утратив разум, – комментирует Дима, удерживая руки в замке позади себя, – он восстановил навык, которым в совершенстве обладал свыше десятка лет тому назад.
– Такое бывает при столь тяжёлом диагнозе, – разъясняет главный психиатр и параллельно ведёт записи, я буквально вижу это затылком. – Знаете, когда, например, у слепого вдруг резко обостряется слух. Это если не углубляться в психотерапию и не оперировать научными терминами.
– Но он ведь должен уже идти на поправку?
– Сомневаюсь.
Я заканчиваю. Сознательно иду к столу с пазлами. Картинка действительно полностью собрана. Последние две буквы – это «с» и «ь». Соединив их с предыдущими, я получаю слово. Повелительно-наказуемая форма от глагола «очнуться». «Очнись» – это адресовано мне. Все мои сны, где Дима пытался меня «пробудить», выходит, реальность?.. Значит, что есть всё остальное? Я бы спросил, но, увы, язык проглотил и не в состоянии сейчас произносить что-либо.
– У него целый букет, – рассказывает Диме док, пока я пребываю в тотальном неразумении. – Во-первых, парамнезия, как вы уже знаете, со множеством разнообразных конфабуляций. Некоторые события он выдумал, некоторые приписал другому человеку, некоторые сдвинул по календарю вперёд или просто растянул. Были замечены намёки на деперсонализацию. Из своих наблюдений я дошёл до вывода, что Эдуард думает, будто это вы, Дмитрий, находитесь в психлечебнице, а он, в свою очередь, живёт полной жизнью да изредка вас здесь посещает.
– Да, я заметил, – вникает Димон участливо. – У него сознание не то, что набекрень вывернулось, оно деформировалось во все стороны. Хорошо, какие у него ещё были замечены симптомы?
– В принципе, сюда можно приписать ещё и антероградную амнезию. Видите ли, в своей голове он переживает одну и ту же цепь событий. Один определённый период из жизни. При этом, всё, что следует после, он перекручивает. Вот вы навещаете его, делитесь чем-то, а он всё запоминает и добавляет детали в свою старую песню.
Я сглатываю комок в горле. Верить отказываюсь наотрез. Инстинктивно пытаюсь вернуться к суду. В тот промежуток временного континуума, который, если верить врачу, уже давно миновал. Однако, всё же беру имеющуюся волю в кулак, пока мне не насчитали ещё сотни две симптомов с учебников по психиатрии, и стараюсь заявить о том, что в сию минуту я принимаю реальность.
– Какого хрена, Димон, – блею я старательно, перевожу взгляд на главврача и задаюсь: – Доктор, я что, поехавший? Как в фильмах? «Бойцовский клуб» там, «Дом грёз», «Остров проклятых»?..
– Эдвард, это ты? – с надеждой в голосе вопрошает Дима. – Ты понимаешь, что с тобой?
– Так, это уже неожиданно, – говорит психиатр заинтересованно. – Эдуард, сейчас сконцентрируйтесь на материальном. Не дайте мозгу снова отпрянуть. – Он отставляет свои записи и, уходя на задний план, обращается к Диме, – Наилучшие результаты восстановления он показывает, когда вы с общаетесь. Прошу вас, продолжайте.
Комиссаров Дима сводит глаза с психиатра и теперь смотрит на меня, внимая любое, даже малейшее, моё телодвижение. Он неспешно подходит поближе, берёт стул и садится на него лицом к спинке. Ровно так же, как садился однажды я, когда в очередной раз посещал его здесь. В смысле, посещал его в выдуманном пространстве.
– Охотно верю в то, что ты не даёшь нам ложных надежд, – размеренно доносит он. – Мы не до конца разобрались, что происходит в твоей голове, так что давай по порядку, Эд, идёт? Я задаю один вопрос, потом ты и так далее по очереди.
– Давай как-угодно, Димон, – растерянно лепечу я, – лишь бы я сам в этом разобрался…
– Значит, ты зациклился на одном периоде. Каком? После расставания с Лизой?
– Не знаю, о каком периоде речь. К нам обратились Булатовы, всё закрутилось с их сыном, завертелось, и уже через две недели он накатал на меня заяву. Немного ранее я заподозрил Варварина и Королёва в отмыве средств. Мы судились с ними в тот же день, что и с Николаем, а потом…
– Подожди, в каком смысле через две недели? Между тем днём, когда они впервые к нам приехали, и днём, когда были судебные заседания, год, я думаю, не меньше. Но да, я понял. От психиатра я знаю, что тебе, кроме всего прочего, свойственно растягивать отрезки времени в своей памяти.
– Если я сумасшедший, то почему моё сознание окрестило сумасшедшим тебя? Где ты был в течении того года?
– С тобой, как и всегда. Мы чуть ли не на каждый социальный обход вместе ездили. Я и на судах был. Ты все тяготы со мной делил, может поэтому и все свои психические отклонения мысленно на меня скинул. Вот только, что интересно, на кого-нибудь ещё ты скидывал подобное?.. Почему, по-твоему, Лиза ушла от тебя?
– Это была ошибка. Королёв богат, но она никогда его не любила. Но, если не вдаваться, из-за его денег и возможностей к нему ушла.
– Ага, и ещё потому, что у тебя врождённое бесплодие, а она хотела ребёнка в будущем. Впрочем, она всё равно осталась ни с чем. Будет пахать на принудительных года два, как минимум.
– Чем больше ты говоришь, тем больше у меня появляется вопросов. Разве я бесплоден? Мне кажется, эта характеристика присуща Паше Мокрижскому.
– Это объяснило бы, почему он так к племяннице тянется. – Дима издаёт короткий смешок. – Семейка у него запоминающаяся. Я уверен, тут ты ничего не исказил.
– Ты говоришь, Лиза на принудительных работах, – сухо изрекаю я. – А Королёв? Варвар, Исаева?
– Первый сел на три, второй на два, а третья отделалась штрафом. Очень свойственно для помещичьих корней Янки, самого рода Царевских, из воды сухими выходить. Она, кстати, мини-музей планирует открыть на основе истории своих полтавских предков. Хочет поехать в Полтаву, начать зондировать по поводу возможных экспонатов. В общей, ей нормально. Но ничего. Вон Паша, хоть и был замешан, его вообще не тронули. Ну, кроме того, что он больше у нас не работает.
Мимо нас бредёт пара моих знакомых ненормальных. Всё те же самые безумные речи с обвинениями на основе давних травм. Зачастую, из детства. “Старший братик, зачем ты оставил гореть конфорку на ночь?”. “Папа, ты зажарил и съел по пьяни нашего любимого попугая Кешу”. “Ты – друг семьи, который лёг в одну кровать со мной, когда мне было девять, и обнял сзади”. Эти нападки мешают нашему диалогу, отчего заведующий психиатр сопровождает нас обратно в мою палату.

***

Я иду, и мне кажется, что я не здесь. Мне кажется, я выхожу из жилого комплекса и иду вдоль улицы на остановку, чтобы сесть на трамвай в сторону офиса. Санитары двигаются позади нас, Дима рядом – контролирует мой неустойчивый шаг, а главврач курирует спереди. Меня заводят в моё обиталище, и я сажусь на кровать с металлическим подспорьем. Ощущение такое, будто это та же кровать, что и в моей квартире.
Врачи покидают нас, но через минуту главврач приносит нам средний по размеру пакет и с одобрительным кивком отдаёт его Диме. Внутри несколько мелких предметов, которые никто не спешит оттуда вытаскивать. Мы продолжаем говорить, теперь под надзором психиатра, ибо ему нужно быть в помещении, дабы отслеживать разговор.
– Что в кульке? – спрашиваю я с любопытством.
– Ключевые вещи, – отвечает мне Димон, положив пакетик между своих ног. – Они должны синхронизировать твою память. Но это потом. Нам ещё есть о чём побеседовать, пока ты более-менее на это настроен. Такой вопрос, – он почёсывает свой выбритый подбородок. – У твоего психиатра возникли подозрения и один из наших с тобой разговоров, который ты наверняка не помнишь, их подкрепил. Скажи мне, кто был заместителем Даниила Варварина до Яны Исаевой?
– Так, – я напрягаю память. – Из головы имя вылетело. Как его там…
– У тебя своё имя из головы вылетело? – вдруг заламывает Комиссаров. – Ты был его заместителем, совсем не помнишь, что ли? Настоял уйти с должности, когда у тебя начались все эти козни с Лизой-подлизой. Развод, все дела. Ты потом ещё жалел, что уволился, когда Варвар назначил Яну вместо тебя только потому, что она с ним мутила.
– Подожди, нет. Я помню и представляю его образ, как отдельного человека. Не меня, это уж точно. Слушай, а тот забег в помощь травмированных спортсменов? Хочешь сказать, это я бежал?
– Ясно, – бросает, записывая, главный психиатр из дальнего угла. – Немного походит на диссоциативное расстройство идентичности. Небольшая частичка личности Эдуарда отделилась от всецелого «Я». Хорошо хоть это всё придумалось в связке со всеми остальными отклонениями уже в психлечебнице, когда он начал прокручивать свою память, как киноленту.
– Ни хрена не понял, – рублю я чутка досадливо. – Дима, ещё раз. Это я бежал?
– Именно ты и никто другой, – твёрдо чеканит Димон.
– Скажи ещё, что у меня никогда не было проблем со сном.
– Не было. Это у меня они были. Тебе же наоборот уснуть даже где-попало не затруднит. На вписках в унике часто самым первым отрубался. Даже здесь, мне говорили, ты в холле у окна заснул. А оно сверху на проветривание было открыто. Тебя продуло, и ты до сих пор носом гундосил время от времени.
– В моей версии реальности я у себя дома забыл дверь на балкон закрыть, закинулся транквилизаторами и смог заснуть. Кстати, где сейчас проживают мои родители?
– В квартире Донского, которую ты на себя переписал. В одном подъезде с Климовой. Она со своим сыном с ними подружилась, к слову. Папа твой от инфаркта полностью восстановился. Нашёл работу в городе, платит за коммуналку. Больше не играет. То подполье же накрыли после того, как бывшего Пашиной сестры под мостом мёртвым нашли. Это хотя бы в твоей «реальности» было?
– Слава богу, да. Всё так, как ты и пересказал. Ну, кроме того, что Климовы с моими подружились. До такого я ещё там не доживал.
– Оно и понятно. Тебя признали невменяемым как раз-таки на суде. Тогда, видимо, жизнь настоящая для тебя и закончилась. Такова цена эмпатичного сотрудника за долговременную работу с бедственными клиентами. Сначала с тобой общался психолог, потом твоё понимание происходящего резко начало ухудшаться, и планка повысилась до того, что мы имеем сейчас, то бишь стен психлечебницы. Ты здесь уже больше целого сезона. Новая администрация территориального центра выплатила твоей родне страховку якобы за травму на производстве, да и всё…
Дима задумывается, выдыхает. Смотрит на психиатра, кивком указывает ему на пакет. Тот говорит, что ничего запрещённого среди предметов не выявили, так что демонстрировать содержимое душевнобольному вполне себе разрешается. Я понятия не имею, что там может быть такого. Димон достаёт из пакета первый “вещдок”. Это пробка от вина.
– Когда мы женили старика Савелия с Верой, он откупорил бутылку вина, и пробка от него отлетела тебе прямо за воротник. – Дима разжимает мой кулак и вручает мне эту пробку, словно реликвию. Я прячу её в карман.
Следующий предмет из кулька – фото в треснувшей рамке. Димка Комиссаров показывает мне. Мы с Лизой в бликах солнца на Тёщином мосту.
– Раз в неделю мы с Юлей стали захаживать к тебе в квартиру, чтобы прибираться, – говаривает он, дескать, деликатно. – Ну, цветы там полить, такое. Юля свои молитвы твоим стенам читает. Так вот, решили за шкафом убраться и нашли там вот это. Помнишь, кто фотографировал?
– И это фото помню, – неловко бормочу я, – и пробку. Ну что? Я синхронизирую свою память?..
Дима отмалчивается. Кладёт фотку на койку. Принимается дальше копошиться в пакете. Сектор приз на барабане. Что же в чёрном ящике?
– Что это? Булавка?
– Михаил отдал тебе свою булавку, которую носил на одежде, прежде чем отъезжать в Прибалтику после кончины Алисы и Елены. – Дима вешает мне булавку на воротник. – Он вернул тебе кота, которого ты дарил Алисе, и прикрепил её ему на ошейник. Кстати, я написал Юле. Она заедет к Симону, заберёт Маренго и привезёт его сюда. Ты вообще улавливаешь, что я говорю?
– Зашибись, прекрасно, – роняю я саркастично. – Улавливаю я-то улавливаю. Я даже знаю, что Маренго мне достался от кошатницы Серафимы, которая с помощью грин-карты своей погибшей в ДТП дочери в итоге улетела в Америку. Равно так же как знаю и то, что заказ на социальное расследование её проблемы я получил от главы благотворительного хостела «Комфорт», к которой по ошибке обратилась соседка Серафимы. Но зачем тут Юля и бедное животное?
– Господи, – в приятном удивлении произносит Дима. – Такие детали сохранились у тебя в памяти. Ты возвращаешься на Землю. А главврач мне не верил.
Главврач изумлённо хмыкает. Он что-то чёркает своей шариковой ручкой. Я могу отчётливо слышать шуршание при контакте пишущего узла с бумагой. Мне чудится, будто я сижу в кабинете, работаю с документацией и слышу, как моя практикантка за соседним столом ставит пометки на учётные заявки клиентуры.
– Не стоит надеяться на что-то хорошее, – трактует главный психиатр, не сводя глаз с записей, – иначе оно никогда не наступит. – Он многозначительно подымает взгляд, – Меня интересует, как внешние факторы реальности проецировались в вашем воображении. Чтобы снизить ваш уровень стресса, пару недель назад мы применяли на вас светотерапию. Часто вы сидели у окна на солнце. Как это интерпретировалось вами в вашем сознании?
– Наверное, просто в случайный момент глазел на солнце и ослеплялся, – сосредоточенно вспоминаю я. – Один раз в уборной нашей конторы в меня странно отражался свет через зеркало над умывальником. Другой раз, когда мы с Пашей проезжали мимо лимана на его мотоцикле, солнце отразилось через водяную гладь…
– Хорошо, – говорит врач, мысленно анализируя сказанное мною. – А ваше курение? Я убеждён, что пациентам с психическими отклонениями нельзя запрещать курить, однако им противопоказано иметь с собой огнеопасные приборы…
– Я курил нечасто и мне всегда прикуривали с рук, – отвечаю я, плавно выговаривая слова.
– Сходится! – восклицает Димон, сложив дважды два. – Я иногда давал тебе прикурить, когда проведывал. Задний двор огорожен высокой стальной сеткой. Тебе давали там гулять.
– И последнее, – вставляет между тем психиатр. – Каждый месяц мы обриваем головы пациентов наголо. Не самых буйных, разумеется. Что насчёт этого? В своём мировосприятии вы тоже стриглись?
– Недалеко от моего жилого комплекса есть парикмахер, к которому я хожу уже года три, – изъясняюсь я, пытаясь не потерять мысль. – Себя он называет Анатолиус. Так вот, я захотел поддержать Алису, когда выяснилось, что она больна раком. В онкодиспансере она переживала химические терапии и, соответственно, ей состригли все волосы ещё перед тем, как те начали выпадать. В один прекрасный момент я пришёл и попросил Анатолиуса побрить меня налысо. В тот же день приехал к Алисе с Маренго на плече…
Мне становится нехорошо. Эти четыре стены начинают давить на меня. Даже подымается жар, как мне кажется. Крайне неприятное ощущение. Я извещаю о своём дискомфорте. Меня снова куда-то ведут. Идём через холл под взглядами душевнобольных и в другой коридор, откуда выходим на свежий воздух. Мне же видится, будто я покидаю офис в конце рабочего дня. Ловлю трамвай в сторону Академика Воробьёва.

***

Та самая площадка для фланирования нашего брата. Тут растёт ива, дерево с мягкой, успокаивающей энергией. Она не в самом лучшем состоянии, поскольку обделена влажностью ввиду отсутствия оазисов поблизости, однако своими медовыми лозами она чуть ли не касается поверхности земли. Тут обыкновенный газон светло-зелёного цвета и клинкерная дорожка, ведущая как раз прямиком под иву. Весь пейзаж напоминает мне территорию заднего двора дома Полины Мокрижской. Не хватает только гамака, посему я просто сажусь на траву и облокачиваюсь спиной о ствол древа.
Если честно, меня смущает наличность здесь такого дерева. Оно будто не отсюда, не вписывается в представление заднего дворика психиатрической лечебницы. Я опасаюсь, что его я сам придумал, и в следствие теряю часть доверия к происходящему в текущий момент.
– Так вышло, Эдуард, что мы посадили эту иву буквально за пару дней перед тем, как вы к нам угодили, – поясняет главврач, находясь за висячими кустами вербы. – Считается, что данное дерево сохраняет окружающую среду в гармонии. Это символ спокойствия и равновесия.
– Доктор, вы же вроде учёный человек, – в ответ буркаю я, задрав голову кверху. – Это вам Юля напела про символику? Наверное, это всё влияние отказа от животных продуктов в пользу солнечной энергии.
– Эдвард, не дури, – бросает мне Дима. – Ты смотри, учитывая осенний климат, вербочка ещё очень даже неплохо выглядит.
Сейчас вечереет. Могу предположить, шестой час. Солнце расплылось, окрасив собой небо в оранжевый цвет, а само оно выглядит и сверкает, как драгоценный сердолик. Светило бьёт в ранимые ветви нашей ивы, подсвечивая их и без того сияющий лиственный покров. Они сдерживают лучи и регулируют их яркость перед попаданием в мои глазные яблоки. Я прикрываю глаза на минуту, а когда открываю, вижу бегущего мне навстречу Маренго. Он прыгает мне на колени и ласкается о мои руки. Юля стоит надо мной и давит немного нервную улыбку. Она опять становится в свете солнечного отблеска и читает мантру.
– Ом намах Шивая, – повторяет она медитативно.
– Прекращай, Юлик, – рублю я ласково. – Я вроде экзорциста не вызывал.
Она падает ниц передо мной и обнимает. Маренго начинает мурчать, я начинаю урчать. Заглядывая за её спину, я замечаю, что психиатр откланялся. Должно быть, дал нам время пообщаться. Димон стоит к нам спиной. Он разминает шею и достаёт из кармана пачку сигарет. Юля отлипает от меня.
– Я зря учила тебя духовным практикам, – не сдерживая слёз, лепечет она. – Ты сам освоил и Мокшу, и Нирвану, вышел за пределы человеческого бытия прямиком в трансцендентность. Но теперь-то ты снова с нами, правда?..
– Чтоб не слушать всю эту твою заумь, – заламываю я саркастично, – я бы с удовольствием вернулся обратно.
Она смеётся сквозь слёзы, сидя передо мной на коленях. Ладони кладёт на бёдра. Оборачивается на Диму. Он портит газон пеплом, предлагает нам заняться тем же. Юля воздерживается, предпочитает ограничиться солнечной энергией. Я же не отказываюсь, беру у него зажигалку и впервые за долгое время подкуриваю сам себе.
– Маренго остаётся здесь, с тобой, – поясняет он мне под мурлыканья пушистого. – Врачи изучат твоё состояние на основе той информации, что мы с тобой для них уточнили, занесут в медицинский протокол. И, дай бог, если ты продолжишь оставаться в трезвом уме, через недельку-другую переведут на стационар.
– Уж надеюсь, – отпускает внезапно появившаяся позади Димы Настя Климова. – Не терпится узнать тонкости восприятия мира душевнобольным человеком. Сойдёт за ещё один сюжет, – она слегка ухмыляется. – Привет, Эдик. Рада видеть тебя таким приземлённым. Как себя чувствуешь?
Юля переглядывается с Димкой. Она поднимается на ноги, и, пользуясь случаем пока я буду тет-а-тет с Настей, отходит о чём-то с ним поговорить.
– Я смотрю, ты не распустила эту свою манеру, – отчеканиваю я, выпустив изо рта клуб дыма. – Как и всегда, из ниоткуда появляешься, – я повторяю её ухмылку. – И тебе привет, Насть. Я тоже рад тебя видеть. Честно, чувствую себя, как расслоённая плешь.
– Потрясающее сравнение, – роняет Анастасия, присев рядом со мной на корточки. – Впишу это в материал, как твою цитату.
– Как там мои родители?
– За них можешь не волноваться. Твоя мама наконец успокоилась. Я не стала сегодня сюда её звать. Пусть лучше всё устаканится, и твоя поправка станет для неё эдаким сюрпризом. Не стоит праздновать раньше времени.
Она встаёт, отходит немного назад. Оглядывает меня и верхушку вербы, причмокивает, достаёт телефон.
– Ты посмотри, какой выйдет кадр, – комментирует она и наводит на меня камеру. – Сидит под ивой с котом на руках и сигаретой в зубах.
– Я псих, а не модель, Насть, – говорю я немного угрюмо. – Но да, фотографируй. Вставишь в какую-нибудь статью, пусть люди воочию полюбуются, что будет, если встать на путь социального работника.
– Ага, чисто фото на стенд на дне открытых дверей факультета социальной работы.
– И тогда туда точно никто не поступит.
Климова делает фото и показывает мне. Действительно, потенциальная иллюстрация для постера. Топ один фотографий с самым жутким бэкграундом. Картинка в «Пинтерест» под хэштегом «психопаты».
– Ну ладно, пошла я, – она прячет мобильник в задний карман. – У меня сегодня интервью, а потом Жору со школы забрать надо будет. В общежитии он больше не живёт. Я погорячилась, он исправился. С отбросами больше не общается. И я, кстати, тоже. С новостного телевидения уволилась. Участвую в подкастах, пишу статьи для разных издательств. Веду свой блог на «Ютуб». Благодаря тебе, он взлетел до небес, как только я его начала.
Настя покидает нас. Я рад за неё и за её блог. Без шуток.
– Сколько ещё народу придёт? – вопрошаю я, вручая Диме свой окурок. – Ты решил всех друзей позвать?
– Всех да не всех, – таинственно отвечает мне он. – Ещё Оля, как психолог, хочет с тобой пообщаться. Она преодолела своё эмоциональное выгорание и наше новое руководство повторно приняло её на работу.
– О, это отлично. Будет круто её увидеть. Я бы ещё с Булатовым поговорил. Как Коля, вышел из комы?
– Слава Кришне, недавно он очнулся, как и ты, – провозглашает Юля беспечально. – Витает в облаках. Пока всё ещё не понимает, где находится. Ну, всё, как у тебя. Главное, что всё позади. Булатовы это пережили.
– Вы спрашивали у него, что ему сказала Алиса тогда, в палате, перед тем, как покинуть этот грязный мир?
– Он не помнит, – рубит Дима.
– Необязательно, что на него повлияла её речь, – тут же добавляет Юля. – Девочка обладала потенциалом. Она могла просто коснуться его и, не рассчитав степени своей энергии, перенаправить сознание Коли на гиблые ориентиры.
– И вправду, как я не догадался, – сарказмом произношу я. – Хочу спросить у Оли. Она даст более рациональный ответ.
– Человек с мозгами наизнанку ищет рационализм, – глумливо оглашает Димон. – Каламбур.
Дима балуется с Маренго. Я встаю размять ноги. Параллельно с этим в своём сопутствующем мирке я вхожу в отворившиеся дверцы трамвая. Я принимаю ту реальность, где я в психлечебницы, как настоящую, только потому, что мне так сказали. При этом своими силами различить, где и что, мне никак не удаётся. Вдохнув один раз, я чувствую запах зелени на лужайке. Вдохнув второй, чувствую запах пота в общественном транспорте. Я ковыляю по траве, находясь за зданием психбольницы, но в городе трамвай притормаживает, и я по инерции теряю равновесие. Меня удачно ловит Оля...
– Оп, словила, – буркает она приветливо.
– Такое ощущение, будто я тебя с прошлой жизни не видел, – изрекаю я, устояв на ногах, и восстанавливаю мышечный самоконтроль.
Она берёт меня под руку, и мы неспешно возвращаемся к иве.
– Вне граней здравого ума временные шкалы размываются, – рассуждает она, удерживая темп нашей ходьбы на одном уровне. – Только не напрягай голову. Не думай ни о чём.
– Я всё ещё там, Оль, – признаюсь я опечаленно. – В своей голове. А может наоборот – то, что происходит тут, это всё в моей голове. Я не могу верить.
– Именно поэтому сконцентрируйся на текущем. Ты здесь, с нами. Ручаюсь, мы все целиком реальные. А то, что было вплоть до суда, уже прожито. Не надо туда возвращаться. Ни мысленно, ни телесно.
– Да, но, если всё же меня туда снова унесёт, попроси главврача произвести трепанацию моего черепа.
– Тьфу, не неси чушь, Эдик.
– У меня вопрос, ответ на который в моём искажённом восприятии ты дать мне не смогла. Что Алиса сказала Коле перед своей кончиной?
– Мы все без понятия насчёт этого. Можем предполагать, но не более. Это уже не имеет значения. Алисы нет, как и её матери, а Коля не иначе как чудом выбрался из комы. Мне не хочется к этому возвращаться, ведь вся эта ситуация, как и случай с Андреем, завёл меня в глубокую фрустрацию. Я кое-как преодолела это состояние и надеюсь на новые свершения под крылом нового руководства. И ты оставь прошлое. Тебе вредно вспоминать. Положись на нас, твоих друзей. Считай нас своим будущим. Помнишь, как Демис говорил? «Идущий впереди – мост для идущего позади».
– Конечно, его на редкость грубую мудрость хрен забудешь. Кстати, как он?
– Да ничего. Живёт от пятницы до пятницы. Грузят его грязной работой в каждом департаменте, так ещё и за бесплатно. Ну, это ещё хорошо, а то вон твоя бывшую эту, Лизку, суд вообще за всякими помойками закрепил. Сегодня зона выгрузки в порту, завтра канализация. Хотя, всё же даже это лучше, чем быть помолвленной с жадным логистом.
– Это приспустит её на землю. Узнает, каково это – убирать говно вместо того, чтобы разъезжать на «Роллс-Ройсах».
Мы останавливаемся под ивой. Маренго путается под ногами. У входа в корпус я вижу, как Дима и Юля что-то обсуждают с психиатром, время от времени поглядывая на нас с Олей. В моих глазах на несколько секунд опять меняются декорации. Я сопротивляюсь, не получается. Как ни крути, жизнь в цикле переживания одного и того же я воспринимаю, как достоверную. Я теряю мысль, резко забываю, о чём только что говорил с Ольгой. Решаю спросить о другом прежде, чем продолжить неминуемо грязнуть в бреду.
– А как Донские? Разводиться не хотят?
– Ой, – вдруг роняет Оля. – Я надеялась, что ты не спросишь.
– Что?..
– Савелия больше нет. В свои последние минуты он думал, что Вера – это его давно покойная супруга Агафья. Умер беспредельно счастливым. Твоя мама передала нам его карту с местами самого лучшего рыбачьего улова. Перед тем, как похоронить старика, я смяла её и положила ему в карман.
– Вам будет его не хватать. Не бросайте Веру Сергеевну. Почаще навещайте её. Она и так настрадалась.
– Почему ты сказал «вам будет не хватать», а не «нам»?
– Да потому что в моей башке он будет всегда живой. Я вновь ухожу в себя, этого не остановить.
– Так, успокойся. Я сейчас побегу позову остальных, а ты смотри мне вслед. Не вздумай терять сосредоточенность!..
И вправду побежала. Скоро моя остановка. Ехать буквально ещё минут десять. А, да. Я тут, под вербой. Только что стоял, теперь упал. Опять сижу в той позе, в которой меня запечатлела Климова. Главврач заглядывает мне в душу. Позади него все остальные. Они взволнованно смотрят на меня. Юля чем-то себя корит. Вижу, хочет что-то сказать.
– Не трогайте его, – безнадёжно отрезает она. – Мы все насели на него. Абсолютно всё время мы с него глаз не спускали. Давайте оставим его. Хотя бы на минуту. Он должен справиться с самим собой самостоятельно.
– Дурная идея, – возражает Оля беспокойно. – Мы так его снова потеряем.
– Нет, Оля, – говорит Дима скупо. – Я тоже считаю, что лучше ему вступить в эту схватку самому.
– Идёмте, – ставит точку врач. – Будь что будет. Мы не можем над ним вечно корпеть.
Как бы Оля не была против, она всё же уходит вместе со всеми, попутно оборачиваясь. Я же подымаю голову вверх. Верба лысеет. Листья опадают. Для меня эта осень станет бесконечной. Вдох-выдох. Мысли путаются. Вдох-выдох. На горизонте никого не осталось. Вдох-выдох. Нет, Юля возвращается. Она убедилась, что осталась позади всех и скоро прибежала ко мне.
– Прости, – блеет она, обхватив меня, Маренго и полствола ивы. – Мы так и не подышим, Эдик. Я дышу теперь с Димой. Я не могла не сказать, это засело в моём сердце. Моя кармическая проработка заключалась в нём, а не в тебе.
Она целует меня в лоб и убегает. Подымается ветер и словно заносит с собой её слёзы сквозь висячие лозы вербы мне прямо в лицо. Вдох-выдох. Вот так значит они «прибираются» раз в неделю в моей квартире. Там Юлина карма, в моём доме. Стало быть, тогда моя вообще не здесь. «К чёрту эту реальность», – вслух возглашаю я, и Маренго подтверждает мою конечную мысль звонким «мяу». Он ложится мне на ноги, свернувшись в клубочек. Громко мурлычет. Вдох-выдох. Мурлыканья затихают. Может, они и есть объективно, но не для меня. Ибо меня здесь больше нет. Мне выходить на следующей остановке…

***

На пятнадцатом трамвае я съезжаю к улице Академика Воробьёва и срезаю через переулки между жилыми домами. Небо приобретает мутный, будто выцветший, оттенок, который как раз под стать всем этим обшарпанным «хрущёвкам». Я выхожу к проезжей части, перехожу пустую дорогу и попадаю в дремучий сквер. Повсюду опавшие янтарные листья – они скрипят под ногами, напоминая мне хруст снега или конфетти. Деревья здесь давно не белили и высохший раствор отламывается маленькими кусочками под действием осеннего ветра. Я успеваю зайти в областную психбольницу через парадную прежде, чем из залётных туч подступает ситный дождь…